Я не знал, специально ли Моник оставила мне лазейку, возможность публично оправдать убийство моего отца, но я ей воспользуюсь.

Я давно понял: просто убить его из-за Ромео и Шанель – недостаточно. Восток бы этого не принял. Поднялся бы бунт. И, скорее всего, все закончилось бы концом «Четырех Тузов».

Те бесконечные недели, что я провел, выслеживая отца, сердце мое онемело . Мне было плевать на последствия. Хоть бы Восток обратился в пепел, хоть бы весь мир сгорел к черту, я бы все равно сидел рядом с телом Шанель и смотрел в ее безжизненное лицо.

Но потом появилась Моник. И в этих невероятных глазах я нашел не только любовь... я нашел силу.

Она стала моим якорем в этом шторме мести и горя. Через нее мир снова наполнился красками, поверх той серой, бездушной палитры утраты.

Теперь я хотел, чтобы Восток стал местом, в котором хочется жить.

К тому же, ее сестры скоро переберутся на Восток. Им всем потребуется защита. А значит, Восток просто не может быть нестабильным местом, не после всего, через что им пришлось пройти.

Вывод был очевиден: после смерти отца Востоку нужен будет мир.

Я прочистил горло и окинул взглядом толпу, которая становилась все больше.

Пока Моник говорила, подъехали еще репортеры. Похоже, какая-то из телекомпаний уже вела прямой эфир. Более того, я был уверен, несколько человек с телефонами держали нас в кадре, транслируя все это в свои соцсети.

Отец, ты ведь тоже это видишь, да? Тебе понравилось то, что она сказала? Или ты в бешенстве?

Я уставился в чащу черных и серебристых микрофонов, протянутых в нашу сторону.

Теперь перевод:

– Спасибо тебе, Моник, – я повернулся к ней и улыбнулся. – Спасибо за твою смелость и честность сегодня.

Она подняла на меня взгляд.

– Это одна из тех причин, по которым я влюбляюсь в тебя.

Толпа ахнула.

Она приоткрыла губы, и все, чего я хотел в этот момент – поцеловать ее.

Соберись. О чем мы вообще говорили? А, точно.

Я снова повернулся к публике:

– Сейчас я стою перед вами не только как Хозяин Горы Востока, но и как мужчина, который верит в видение этой женщины, ее веру в принятие и уважение.

Вспышки камер ловили каждое движение моего лица.

– То, что произошло прошлой ночью, – я выдохнул, – когда из-за свободы слова были отняты жизни, не просто трагично. Это полностью противоречит тем принципам, которые я хочу отстаивать. Это не тот Восток, которым я хочу руководить. Это не тот путь...

Толпа зашевелилась. Кто-то переглянулся, кто-то сжал в руках блокнот. Мои слова начали доходить.

– Это путь старой школы. Но я – новый Хозяин Горы. И пусть я... не всегда был сосредоточен так, как должен был быть, – я сжал зубы, вспоминая, сколько раз упускал бразды правления, угождая Ромео и Шанель.

Я прочистил горло.

– Сейчас я готов действительно служить вам. И заслужить ваше уважение.

Я видел, как некоторые репортеры в первых рядах хотели что-то сказать... но просто не могли раскрыть рта – настолько все это выбивалось из привычной картины.

– Мое видение Востока – не про насилие и страх. Я вижу его другим, местом единства и процветания, – я постарался успокоить дыхание. – Там, где свобода слова – не приговор, а право. Где за слова не убивают, а слушают. Разве не этого хотела моя мать?

Несколько женщин в толпе кивнули. Остальные молчали, ловя каждую фразу. Но именно эти кивки дали мне понять: они увидели в Мони то же, что и я – ту же мягкость и сострадание, что были у моей матери.

А тем, кто не увидел, я просто напомню о ней. И однажды... однажды вы увидите.

Я посмотрел прямо в объектив одной из камер:

– Я хочу править Востоком, где люди работают не ради личной выгоды, ненависти или тупости, а ради друг друга. Ради общего будущего.

Мой голос разнесся в тишине, словно удары сердца, достигая каждого, кто стоял передо мной.

– Я хочу править Востоком, где жизни наших детей важнее, чем власть, которую они держат в руках, или цвет их кожи.

Я видел, как мои слова действуют. Черты лиц смягчились, в глазах некоторых мелькнула надежда.

Но все это, красивые слова. Слова, чтобы отсрочить страшные. Дать людям немного света... перед тем, как я опущу их во тьму.

Ну что ж. Пора.

– Но такие перемены не происходят за одну ночь, – мое лицо стало жестче. – Изменения – это путь. Долгий, трудный, требующий верности и решимости.

И этот путь начнется с меня.

Я бросил взгляд на Моник, она смотрела на меня широко распахнутыми, полными любви глазами.

– Мы должны выйти из тени прошлого и принять то, что ждет нас впереди. Должны учиться на ошибках и стремиться все исправить.

Толпа снова загудела.

Скепсис?

Сомнение?

А может, кто-то из них наконец начал видеть то, что вижу я?

– Моя партнерша права, – проговорил я. Звучало немного странно. Потому что на самом деле я был более чем готов объявить прямо сейчас: Моник – моя Хозяйка Горы.

Но она должна быть готова занять это место сама.

Я вернулся взглядом к толпе:

– Те, кто погиб прошлой ночью, заслуживают справедливости. Даже несмотря на то, что слова этих инфлюенсеров были расистскими, омерзительными и отвратительно разочаровывающими.

Несколько репортеров распахнули глаза.

Сердце застучало в бешеном ритме.

– Я не могу простить отца за ту жестокость, что он устроил прошлой ночью... но я могу понять ярость, которая охватила его, когда он прочел эти расистские высказывания.

Очень, блядь, внимательно выбирайте слова, тупые ублюдки. Иначе я поступлю хуже, чем он.

Я уставился в ближайшую камеру, взгляд жег.

– И пока я добьюсь справедливости для семей, потерявших родных, я не потерплю ни одного гребаного слова неуважения в адрес Моник.

Запоминайте. Сегодня она будет не единственной, кто говорит матом.

– Я намерен сделать Восток местом, где каждый будет чувствовать себя в безопасности и с уважением, независимо от расы. А если вам это не нравится... – я указал на ворота. – Восток открыт. У вас есть двадцать четыре часа.

Не устраивает, кого я выбрал? Тогда пошли вы на хуй.

И вдруг, Мони вздрогнула у меня под боком.

Потрясенные, репортеры стояли в полной тишине, обычно к этому моменту они уже наперебой сыпали вопросами и ехидными комментариями, но сейчас словно онемели. Переминались с ноги на ногу, бросали взгляды друг на друга, держали ручки наготове, но никто так и не сделал ни одной пометки.

– Тем не менее... сегодня – день скорби по тем, кто погиб от рук моего отца, – сказал я, и голос прозвучал с такой уверенностью, что меня самого пробрала дрожь.

Я чувствовал ярость, но и что-то еще... Я впервые за долгое, очень долгое время почувствовал себя лидером.

Вот оно.

Наконец-то я стал тем самым Хозяином Горы, которого из меня все это время хотел вылепить отец. Но, черт побери, насколько это было горько-сладко.

Я моргнул и заставил себя сохранять самообладание.

– Сегодня – еще и день надежды. Для тех, кто выжил после этих двадцати четырех часов. Надежды на то, что все изменится.

Напряжение повисло в воздухе настолько густо, что казалось, даже воздух вокруг застыл.

– Итак, – я сделал паузу, позволяя следующей фразе набрать силу, как ударная волна, – из-за поступков моего отца, Великого Хозяина Горы... через три дня состоится бой.

По толпе прокатился глухой вздох, словно над ними опустилось лезвие гильотины.

– Этот бой не ради власти. Он ради того, чтобы Восток стал местом, где каждый сможет говорить без страха перед расплатой.

Еще больше шепотов, ахов, испуганных вздохов, словно налетел шквал. Лица в толпе бледнели. Кто-то замер от ужаса, но были и те, кто кивнул с мрачной решимостью.