Они понимали, что пришла пора взглянуть в лицо тирании, прячущейся под маской власти.

Я оглядел море лиц перед собой, в каждом отражалась смесь ужаса и надежды, вызванной моими словами.

– Этот бой, – продолжил я, – за душу Востока. Слишком долго страх диктовал, как мы живем. Пришло время показать, что наша сила, не в молчании, а в смелости говорить вслух. В решимости положить конец этому.

Рука Моник мягко обвила мою талию. Ее прикосновение было легким, но в нем чувствовалась безмолвная поддержка. Я почувствовал это в самом нутре. Мы в этом вместе. Что бы ни случилось.

А теперь, время для пафоса. Надеюсь, ты смотришь, отец. Надеюсь, тебе нравится это шоу.

– Именно так, – кивнул я. – Я настолько люблю Восток, что готов пролить кровь собственного отца, лишь бы вы были в безопасности.

Слезы потекли по лицу женщины в первом ряду. Она подняла руку, словно в трауре.

– Мы не заслуживаем вас, Хозяин Горы.

– Заслуживаете, – тихо ответил я. – Но все равно... я прошу вас поддержать это ужасное решение, выйти против моего отца.

Я обвел взглядом толпу.

– Я прошу вашей поддержки... не как лидер, а как человек, который верит в будущее, где наши близкие смогут говорить свободно, не боясь последствий. В будущее, за которое мы с моей партнершей будем сражаться – плечом к плечу.

И снова, ни одного вопроса. Репортеры, обычно такие жадные до сенсаций, молчали, все еще переваривая то, что услышали. Им приходилось принять, что вот-вот начнется война с человеком, которого они всю жизнь считали незыблемой фигурой.

Это ломало привычную картину мира. Потому что все понимали: в бою с моим отцом один из нас умрет.

Вот так, отец. Хотел ты этого или нет, теперь они знают. Теперь... у них будет время подготовиться к твоей смерти.

– На этом все, – сказал я, кивнул и повел Моник прочь.

Ни одного вопроса. Похоже, у прессы случилось информационное несварение, и проглотить все это им оказалось не под силу.

Мы пошли к машине. И я чувствовал, что во мне горит яркая, неукротимая гордость за Моник. За тот путь, который она выбрала.

Я ведь даже не собирался сегодня выступать перед Востоком. Я был слишком сосредоточен на том, чтобы вернуть ее обратно. И на подготовке к бою.

Но она... она заставила меня вспомнить, что значит быть настоящим Хозяином Горы. Медленно, шаг за шагом, она делает меня лучше. Мудрее.

Да. Она – моя Хозяйка Горы. Придется обсудить эту тему сегодня ночью… подробнее.

Какими бы ни были следующие дни, она зажгла во мне искру надежды, надежды на Восток, который восстанет из пепла после зверств моего отца.

И я знал, что будет нелегко. Бой с отцом будет ожесточенным, риски – колоссальными. Но причина, ради которой мы идем на это, – правильная.

Я хочу жить здесь с Мони, счастливо и в мире.

Я отпустил ее талию и распахнул перед ней дверцу машины.

Молча, не говоря ни слова, она села внутрь.

Вот же, блядь, денек.

Я знал одно, что бы ни случилось дальше, Моник не просто выстояла. Она поднялась. В глазах всех, кто наблюдал за этим.

Будь то любовь или ненависть, Восток теперь не мог отвернуться от ее смелости. От того, как уверенно она держала в руках этот момент.

И, черт возьми, все они точно заметили, как сильно она на меня повлияла.

Моник доказывала, и им, и нам с ней, что она справится. Что она, именно тот лидер, который нам нужен.

Я запрыгнул во внедорожник и глянул на нее.

Наши взгляды встретились.

Искра. Безмолвный диалог. И в нем было больше смысла, чем в тысяче слов.

А позади... пресса по-прежнему молчала. Потрясенные до глубины костей.

Внутрь сели Ху, Дак и Чен.

Дверь автомобиля закрылась с глухим, уверенным звуком. И водитель нажал на газ.

Но в салоне – воздух был наэлектризован.

Я наблюдал за Ченом. Знал, что он вот-вот взорвется.

И это будет еще одно испытание, сможет ли Моник устоять перед натиском моего Заместителя Хозяина Горы.

Но тут... что-то отвлекло меня. Слева от машины мелькнула странная группа людей.

Что за хрень?

Они шли прямиком туда, где Моник и я только что разговаривали с прессой.

Нет. Что за хрень?

Их было не меньше тридцати. На головах, серые обезьяньи маски, топорно сделанные, с рваными краями и неровными прорезями для глаз и рта. По маскам стекала красная краска, видимо, чтобы сойти за кровь. А рты были заклеены синим скотчем, будто кто-то пытался заглушить их крик.

Прекрасно. У нас тут теперь и бунт назревает. Спасибо, папаша.

Холодок пробежал по спине.

Когда внедорожник проносился мимо этой толпы, я вглядывался изо всех сил, пытаясь разглядеть надписи на огромных красно-синих плакатах, которые они несли.

Послания были простыми. Но били в самое сердце.

На одном из плакатов было написано: «Хватит молчать!»

На другом – «Свобода слова или смерть!»

Третий гласил: «Долой Хозяина Горы и Великого!»

Чен выглянул в окно.

– Святой Боже... Нам вообще дадут передохнуть на этой неделе?! – выдохнул он.

Даже сквозь закрытые окна и расстояние, их скандирования звучали зловеще. Громкие, ритмичные, они пробирались под кожу.

Я различил строчки:

– Горы падут! Горы умрут! Свобода не только тебе, Свобода – всем!

В висках пульсировала боль.

Внутри внедорожника повисло напряжение.

Чен заметно побледнел. Его и без того натянутое состояние теперь усугубилось. Он перевел взгляд на меня:

– Это только начало, Лэй.

Напряжение стянуло плечи.

– Может, они успокоятся, когда услышат о моей схватке с отцом, – пробормотал я.

Ху держался спокойнее, но лоб его был прорезан морщинами сосредоточенности. Он уже понял масштаб происходящего – это не просто кучка недовольных. Это зачаток настоящего сопротивления.

– В любом случае, – сказал он, – мы не можем их игнорировать. Они напуганы, злятся, не знают, что будет дальше. Новость о поединке с твоим отцом... может помочь. А может и нет.

Блядь.

Внедорожник уносил нас все дальше, скандирования постепенно затихали, но их смысл продолжал гудеть у меня в голове, как отголосок грядущей бури.

Теперь я наконец-то начал постигать, что значит быть настоящим лидером – это постоянный баланс на грани, между громкими заявлениями и изматывающей борьбой за их исполнение.

Но как бы ни сложилось дальше, я знал одно: я не могу быть, как мой отец. Я должен быть лучше.

Я посмотрел на Дака, чтобы увидеть, как он отреагировал на этих мразей в обезьяньих масках.

Он молчал. Рука лежала на рукояти меча. Всегда начеку. Всегда защитник. Готов сорваться с места, если понадобится. Он ничего не сказал, но его поза говорила громче слов. Он был готов встать за Моник. За меня. Встать и сражаться, если на то пойдет.

Люблю тебя, братец.

Моник бросила взгляд на красно-синие плакаты за окном и выдохнула медленно, тяжело.

– Не переживай. И с этим разберемся, – я обнял Моник, притянул ее ближе. – Чен, выясни, кто они такие, и подумай, что мы можем сделать дальше.

Ответа не последовало. Я повернулся к нему.

Чен сверлил Моник взглядом, будто она провела все утро, давая пощечины его матери – одну за другой.

Осторожнее, братец. Если сорвешься на нее, я тебе морду набью.

К счастью, Моник смотрела на него спокойно, без эмоций. В ее взгляде читалась готовность принять любой вызов, какой бы он ни устроил.

Дак прочистил горло:

– Брат... успокойся.

Но Чен не отвел взгляда. И я понял, не успокоится. Ни хрена он не успокоится.

Моник подняла брови:

– Просто скажи, что хочешь, Чен.

Глаза у него налились бешенством.

– Просто скажи?

– Да.