Я тяжело вздыхаю и откидываюсь на подголовник.

— Просто терпеть не могу подачки, вот и все.

— Подачки? – переспрашивает она, сбитая с толку.

— Да, мам. Подачки. Ты же прекрасно знаешь, что нам не потянуть такого дорогого врача и все эти процедуры.

— А, понятно. Значит, ты не хочешь, чтобы я ходила на приемы? Если тебя это так расстраивает, я больше не переступлю порог этой клиники.

Черт побери! Какая же я эгоистка.

— Нет, мам, даже не думай! Если Фонд Ричфилда готов оплачивать твое лечение, мы не будем смотреть дареному коню в зубы. Моя гордость не должна мешать тебе выздоравливать.

— И не забывай о помощи, которую они предложили твоему отцу, – сияет она.

Как я могу забыть?

Меня тошнит от мысли, что люди с тугими кошельками могут в одночасье повернуть правосудие в свою пользу, тогда как мы годами бились как рыба об лед. Но эту мысль я оставляю при себе.

Мама сжимает руки на животе, словно пытаясь удержать нахлынувшую радость – настолько она счастлива, что едва может сдерживать эмоции.

— Последние дни я то и дело щипаю себя, проверяя, не сплю ли. Новый адвокат уверен, что апелляцию по делу отца одобрят без проблем – прежний юрист все испортил. Он не имел права уговаривать твоего отца на сделку со следствием, когда против него не было улик! Этот новый, модный адвокат даже сказал... что папа может вернуться домой к Рождеству. Разве не чудесно? – ее голос звенит от счастья, а глаза наполняются слезами.

Я беру ее руки и целую костяшки пальцев. Я много лет не видела в маминых глазах настоящей радости. Этот свет согревает мое разбитое сердце.

— Да, мама. Нам очень повезло.

— Детка, это же чудо, о котором мы молились все эти годы, а ты будто и не рада вовсе. Пожалуйста, поговори со мной.

Я кусаю губу, не желая омрачать ее счастье, но и не в силах промолчать.

— Тебе не кажется странным, что наша семья вдруг стала приоритетом для Фонда Ричфилд? Что они внезапно узнали о нашем существовании и решили помочь?

— Нет, не кажется, – хмурится она. — Я просто подумала, что это твой молодой человек все устроил.

— Финн мне не молодой человек, – резко обрываю я, отстраняясь, и тут же корежусь – зачем произнесла вслух это имя, преследующее меня уже несколько недель.

— Уверена? Парень ведет себя именно так. Разве станет мужчина вкладываться во все сферы жизни женщины, если не хочет большего, чем дружба? Только любовь может быть таким стимулом, солнышко. Разве нет?

— Или чувство вины.

— О чем ты? Этот парень обидел тебя, малышка?

Финн обидел меня?

Он уничтожил меня. Я отдала ему свое сердце, а он украл мое будущее, лишь бы удержать.

Слово "обидел" даже близко не передает того, что он со мной сделал. Конечно, я не могу объяснить это маме, потому что это только расстроит ее. С тех пор как мы узнали, что все ее медицинские расходы, включая судебные издержки отца, теперь будет покрывать Фонд Ричфилд, она в приподнятом настроении – и это не та маниакальная эйфория, к которой я привыкла.

— Нет, мам. Я твердая, как камень, помнишь? Меня никто не обидит. – Пытаюсь отшутиться я, подмигивая, но тревожный взгляд мамы ясно дает понять: мои попытки развеять ее беспокойство провалились.

— Стоун… Просто скажи мне, что случилось. Прошу.

Я тяжело вздыхаю и признаюсь:

— Я не получила ту работу в Нью-Йорке, о которой мечтала. Вот из-за чего я расстроена.

— Ох, и это все? – она улыбается, и ее плечи расслабляются.

— И это все?! Мам, ты серьезно? Эта работа открыла бы передо мной миллион возможностей! Я смогла бы остаться в Нью-Йорке и воспользоваться частичной стипендией в Колумбийском университете. А теперь, без этой работы, не будет и Лиги Плюща. Так что уж извини, если я немного не в духе, – выпаливаю я, и волна гнева и обиды накрывает меня с новой силой.

Я пытаюсь проглотить ком разочарования, но, видя, как мама становится еще веселее, мое раздражение выплескивается наружу. Я уже готова обвинить ее в равнодушии к моей боли, но она поднимает руку, не давая мне сорваться.

— Я знаю, как сильно ты хотела эту работу, крошка. Я понимаю твое разочарование. Но не могу сказать, что мне грустно из-за того, что ты не уедешь так далеко, в место, где я не смогу видеть тебя так часто. Да и Колумбийский – не единственный вариант. Университет Ричфилд прекрасен, и тебе там уже предложили полную стипендию. Поэтому я никогда не понимала, зачем тебе вообще нужно было бросать всю свою жизнь и уезжать на Север.

— Может, я хотела начать все с чистого листа, мам. Уехать туда, где во мне не будут видеть отброса с окраины.

— Ох, Стоун… Люди всегда будут видеть тебя так, как им хочется, и ты ничего не можешь с этим поделать. Новое место этого не изменит. Даже если ты переедешь на другой край света, у людей все равно останутся свои предрассудки. Мы с отцом растили тебя выше этого. По крайней мере, я так думала.

— Так и есть, мам. Мне плевать, что обо мне думают.

— Если это правда, тогда к чему все эти разговоры о новом начале в другом городе?

— Я просто хотела лучшей жизни, мам. Неужели ты не можешь понять? – вырывается у меня в сердцах.

Мама смягчает взгляд.

— Эшвилл – твой дом, детка. Хочешь лучшей жизни? Тогда создавай ее здесь, в своем родном городе. Мечты – ничто, если ты не готова ради них стараться. Ты знаешь это не хуже меня. Но самое прекрасное в мечтах то, что они могут меняться, адаптироваться и становиться чем-то еще более удивительным. Мне кажется, что отказ в той работе – скрытое благословение. Теперь ты сможешь построить свое будущее здесь, где твои таланты принесут больше пользы.

Я закрываю глаза, обдумывая ее слова, хоть мне и не хочется с ними соглашаться.

— Или ты думаешь, что Нью-Йорк единственное место, где ты сможешь принести пользу?

— Я этого не говорила, – ворчу я.

— Нет, не говорила. Но твое нежелание оставаться здесь говорит само за себя. Взгляни на ситуацию с отцом, детка. Сколько мужчин и женщин прямо здесь, в Эшвилле, были осуждены за преступления, которых не совершали, лишь из-за своего бедственного положения? Хочешь быть движущей силой перемен? Тогда начни с наведения порядка в своем собственном доме. Эшвилл нуждается в тебе, Стоун. Так же сильно, как и я, – страстно настаивает она, ее глаза полны любви и надежды на то, чего я смогу достичь в будущем.

У меня перехватывает горло от нахлынувших эмоций, когда я наклоняюсь, чтобы обнять маму. Она хрупкая женщина, чья внутренняя сила и вера в меня никогда не ослабевали, даже когда ей самой приходилось бороться со своими демонами.

— Я люблю тебя, мам. Ты же знаешь это, правда? – шепчу я ей на ухо, крепко прижимая ее к себе.

Она звонко смеется, и по ее лицу катятся слезы радости.

— Конечно знаю, крошка, – бормочет она, проводя пальцами по моим волосам. Затем она отстраняется, ее улыбка по-прежнему сияет – хоть щеки и влажные от слез – и спрашивает:

— Так что, смиришься с тем, что могло бы быть? Или все-таки начнешь бороться за свои мечты, несмотря на эту маленькую неудачу?

— Бороться. Как всегда.

— Вот это моя девочка, – шепчет она она, обхватывая мое лицо ладонями, чтобы расцеловать в обе щеки.

Я обнимаю ее еще раз и поворачиваюсь, чтобы завести двигатель, но мама снова останавливает меня, положив руку на мое плечо.

— Стоун, еще кое-что. И это важно.

— Окей, – отвечаю я, не понимая, что еще она хочет сказать.

— Что бы тот мальчик тебе ни сделал, он пытается загладить свою вину. Не позволяй своему сердцу остыть, когда любовь так просится внутрь. Поверь мне, жизнь слишком коротка, чтобы копить обиды. Это тебе говорит женщина, которая провела полжизни, цепляясь за воспоминания о любви, потому что настоящая была для нее недосягаема.

— Я не говорила, что люблю его.

— Тебе и не нужно. Это написано на твоем лице. Только любовь может причинить такую боль. Я то знаю. Будто в зеркало смотрюсь.