— Нет. Она была слишком поглощена своим безумием. Когда я вышел из больницы и отошёл от прежней жизни, она убедила себя, что я либо притворщик, либо религиозный фанатик. Она покинула меня.

— Почему она вас ударила?»

— Мы спорили, она схватила ледоруб и… это случилось.

— И с тех пор вы ведете праведную жизнь?»

— Да.

— Эта жизнь так многое для тебя значит?

— Она значит для меня всё. — Его проницательный взгляд встретился с глазами Гурни. — Значит, если кто—то угрожает моей новой жизни доказательствами старого преступления, у меня мог бы быть веский мотив убить его. Вы об этом думаете?»

— Думаю, Страйкер хотела, чтобы именно так подумали присяжные.

— Звучит разумно. Но на самом деле это абсурд.

— Почему?

— Если бы я убил мистера Лермана, я старался бы сохранить видимость своей новой жизни и разорвал бы её реальность. Это было бы безумием, не так ли?

«Это действительно было бы безумием, не так ли?»

Хотя встреча со Слейдом продолжалась ещё двадцать пять минут, именно этот комментарий остался в памяти Гурни по дороге домой. С одной стороны, это можно было интерпретировать как откровенное утверждение невиновного человека. С другой — как самодовольную ухмылку психопата.

Он испытывал глубокую неуверенность в добродетельной жизни Слейда после ножевого ранения. Возможно, всё это было правдой, настоящим пробуждением на пути к Богу. Или это могло быть долгосрочным мошенничеством, нацеленным на какую—то пока не раскрытую выгоду.

Гурни вернулся к последним вопросам, которые он задал Слейду.

Получал ли он звонки с угрозами от Лермана, о которых упоминал Страйкер?

— Нет, не получал.

Как он объяснил три звонка с номера Лермана на свой номер и то, как Лерман описал их в дневнике?

— Не могу объяснить, потому что их никогда и не было.

Если он действительно был в домике в вечер убийства, как он утверждал, как могло произойти так, что Лермана сбили с ног в нескольких футах от крыльца, отвели к могиле в лесу, обезглавили и похоронили, а он этого не заметил?

— Я готовился к ужину в честь Дня благодарения на следующий день. Кухня находилась в дальнем углу дома, и на стереосистеме играла симфония Малера, фрагменты которой могли заглушить звуки выстрелов.

— Как его ДНК могла попасть на камуфляж, в котором был найден Лерман?

— Наверняка ее украли из шкафа в домике. Я не закрыл окна на втором этаже. В моё отсутствие, а это часто случалось, попасть внутрь было бы очень просто.

Ответы Слейда звучали убедительно, но если это правда, это означало бы, что версия прокурора Страйкер в суде — полная фикция.

Эта мысль вызвала лёгкое волнение и новое осознание, касающееся не только Слейда, но и его самого. Он вспомнил свое желание избегать активного вовлечения в будущие уголовные расследования, после ужасов на Харроу—Хилл — грани, которую было достаточно легко поддерживать при отсутствии искушения, — но теперь он чувствовал знакомое притяжение к этому делу, которое, возможно, не должно было завершаться так, как завершалось.

Вот под влиянием этого притяжения он мог уговорить себя на то, чего ему лучше было бы избежать. Он решил обсудить свои мысли с Джеком Хардвиком, бывшим детективом полиции штата Нью—Йорк, с которым у него сложились зачастую острые, но в конечном счёте продуктивные рабочие отношения.

Хардвик был грубым и агрессивным, но при этом умным и бесстрашным. У них с Гурни была особая связь, возникшая в результате жуткого совпадения. Когда Гурни ещё работал в полиции Нью—Йорка, а Хардвик служил в полиции штата, они оба приняли участие в расследовании печально известного убийства Питера Пиггерта. В один и тот же день, находясь в разных юрисдикциях, расположенных в сотне миль друг от друга, они обнаружили половину тела миссис Пиггерт.

Гурни остановился на придорожной заправке рядом с магазином. Припарковавшись рядом с потрепанным пикапом, он позвонил. После четырёх гудков ответила женский голос с пуэрториканским акцентом.

— Дэйв?

— Эсти? — Эсти Морено была сожительницей Хардвика. Она тоже работала в полиции штата Нью—Йорк, и это многое говорило о её стойкости и решимости.

— Кто же ещё? — произнесла она с легким упреком. — Я увидела твоё имя на экране телефона Джека и взяла трубку. Он на улице. У нас тут сурки. Джек ненавидит сурков. Хочешь поговорить с ним?

— Я хотел спросить его, знает ли он что—нибудь об убийстве, связанном с Зико Слейдом.

— Теннисист?

— Много лет назад, да.

— Я была ужасно влюблена в него!

— В Зико Слейда?

— В те времена я была ярым фанатом тенниса, и он был потрясающим. Всё делал с такой грацией, будто родился для этого. Такой милый парень. Девушки, женщины и парни на корте, где я играл, все были в него влюблены.

— Но он уже не ребёнок.

— Да, жаль, но это правда. Говорили о нём всякие безумные истории… подожди, Джек только что пришёл.

Он услышал, как телефон поменял руки, и в разговоре появился хриплый голос Хардвика.

— Я раскопал эти проклятые сурковые норы. Мелкие твари пытаются подкопать дом. Что тебе от меня нужно, Гурни?

— Всё, что ты знаешь или можешь выяснить о Зико Слейде и Леонарде Лермане.

Хардвик фыркнул и тихо усмехнулся. — По телевизору я видел, что Лерман мёртв и без головы, а Слейд отбывает срок от тридцати до пожизненного где—то на севере штата.

— Мне поручили разобраться в ситуации. Я только что встречался со Слейдом, но не уверен, кто на самом деле находится в его теле.

— Мне кажется, это полный провал.

— Ты знаешь, кто был прокурором?

— Нет, не имею ни малейшего понятия.

— Кэм Страйкер. Убийство произошло в тауншипе Рекстон, на другом конце округа от Харроу—Хилл, значит, тот же окружной прокурор.

— Она в курсе, что ты в её делах копаешься?

— Нет, если только она не следит за посещениями в Аттике.

— Что ты творишь, полез в чужие дела? И каков же итог?

— Кому—то, кто попросил меня разобраться, кажется, что дело было сфальсифицировано, и вердикт должен быть отменён.

— Представишь что—нибудь, что сломает гордую победу Страйкер, и ты станешь её заклятым врагом. Зачем?

— Не задумывался о последствиях. Главное для меня — узнать, было ли дело против Слейда таким непреложным, как оно выглядит. Мне нужны факты, особенно те, которые не вошли в протокол судебного заседания. Подумал, что с твоими связями ты сможешь что—то узнать.

— Тебя за это платят?

— Никакой оплаты не было.

— Дэйви, ты, наверное, сошел с ума. И вообще, я не могу сосредоточиться на этом, пока у меня есть свои проблемы. Я с тобой свяжусь.

Как обычно, первым отключился Хардвик.

Гурни меньше всего волновал возможный ответ Кэм Страйкер на его расследование. Он думал о более важном вопросе — насколько убедительными были предполагаемые неопровержимые доказательства? Маркус Торн несколько раз упоминал об этом на суде, но не стал углубляться в допрос — возможно, зная, что это ослабит позицию защиты. Однако Гурни считал, что реальная сила улик требует более тщательного анализа. Вопрос был в том, как это сделать.

Он купил дорогую бутылку воды и направился домой, не забывая о вопросе улик. Но его мысли периодически прерывались, когда он мельком замечал в зеркале заднего вида тёмный автомобиль на пустынной проселочной дороге. Он заметил его незадолго до остановки. Когда машина снова появилась, следуя за ним на том же расстоянии, он начал размышлять.

Его разум подсказывал, что беспокоиться не стоит. Автомобиль позади мог быть не тем же, и даже если это был он, могли быть веские факторы. Но неприятное ощущение не оставляло его, и примерно в двадцати милях от Уолнат—Кроссинг он свернул с дороги на гравийную площадку для разворота, используемую зимой снегоуборщиками округа.

Меньше, чем через полминуты мимо пронесся тёмно—синий седан. В сгущающихся сумерках он разглядел только бритую голову и толстую шею водителя, который смотрел прямо перед собой. На двери он заметил круглую золотую эмблему Департамента исправительных учреждений штата Нью—Йорк. Автомобиль исчез из виду, прежде чем он успел увидеть номерной знак.