Может, их изначально там и не было. Может, слишком сильный стресс и слишком мало сна — да ещё сотрясение мозга — дают о себе знать.

В такую версию он не хотел верить. Мало что пугало его сильнее, чем возможность галлюцинаций. Ошибочные показания очевидцев преступлений снова и снова доказывали: люди под стрессом часто видят — и могут подробно описать — то, чего не существует. Добавь к этому травматическое повреждение мозга — и одному Богу известно, насколько искажённым станет восприятие.

Вальдес опустил взгляд, не выказывая никакой реакции — если не считать того, что отсутствие выражения лица при столь странных обстоятельствах само по себе уже реакция.

Гурни указал на место, где, как он был уверен, видел пальцы.

— Они были вот там.

Он услышал в собственном голосе настойчивость — тревожную и хрупкую.

Остаток дня Гурни провёл в поисках улик, подтверждающих произошедшее. Рассматривая местность вокруг тсуги как место преступления, он двигался по спирали — медленно продвигаясь вокруг центральной точки по расширяющемуся кругу, а затем повторяя его, всё дальше и дальше заходя в окружающий лес.

Когда стемнело, всё, что он получил в результате своих усилий, — это больная лодыжка которую он подвернул на открытом корне дерева и фотографии нескольких участков с потревоженными сосновыми иголками, которые он потом вынужден был признать бессмысленнымии и удалить их с телефона.

За ужином тем вечером Вальдес хранил непроницаемое молчание, лишь объявил, что ему нужно ещё раз съездить — на этот раз в реабилитационный центр Эммы, — и что он будет отсутствовать до следующего дня.

— Кое-кто приезжает. Я стараюсь, чтобы новым жильцам было комфортно. Это часть моей работы.

— Вам платят за вашу работу?

Вопрос вызвал редкую улыбку.

— Мне платят спокойствием.

Убрав со стола, поставив посуду в раковину и спросив Гурни, сможет ли он остаться один, Вальдес уехал на своём пикапе.

Гурни остался за столом — наполовину измученный, наполовину взвинченный тревогой. В конце концов он встал и перепроверил замки на дверях и окнах — наверху и внизу, — затем вернулся к столу и открыл ноутбук.

Следующий час он провёл в поисках информации о галлюцинациях, вызванных стрессом и травмами. Он узнал много нового, но это не принесло ему успокоения. На самом деле, чем больше он узнавал, тем более потерянным себя чувствовал. Можно было найти живого противника, противостоять ему и победить. Физические нападения можно было парировать. Вещественные улики можно было собрать и проанализировать. Но если нападения — если улики — были только в нашем воображении, что тогда?

Он выключил компьютер и принёс его в спальню. На окнах были жалюзи, которые он опустил, прежде чем включить ночник.

Вид кровати напомнил ему, как он устал. Он лёг на мягкое одеяло, надеясь хотя бы ненадолго отвлечься от дневных тревог. Но в голове всё ещё кружились варианты. Что, если исчезающие пальцы всё-таки реальны? Были ли они задуманы как разрушитель уверенности? Вызывающее паранойю? Или как отвлекающий удар, подготавливающий нокаут? На вопросы не было ответов. Они становились всё более разрозненными и приводили лишь к беспокойному сну и мучительным снам.

Первый из них был похож на тот, что он видел несколько ночей назад в горах Блэкмор. Мокрый снег хлестал по лобовому стеклу «Аутбэка». Из ниоткуда появился красный эвакуатор, врезался в него и сбил с дороги. Грузовик остановился, и из него, смеясь, вышел Сонни Лерман. Гурни видит, как стреляет из пистолета в Лермана, как Лермана отбрасывает назад, в грузовик. Он видит, как подходит к грузовику, заглядывает внутрь. Кровоточащие глаза Джека Хардвика смотрят на него. Хардвик говорит: «Ты меня погубишь, Шерлок».

Сон повторялся снова и снова, пока не превратился в совершенно другой сон — сон о Мадлен. Когда он проснулся на рассвете, сон был настолько печальным, что его глаза были мокры от слёз, — но мгновение спустя то, что вызвало его плач, растворилось безвозвратно. Его сменило непреодолимое желание посетить её дом.

Было уже позднее утро, когда он добрался до своего уединённого места для парковки за холмом. Небо было ясным, солнце светило ярко, и с ветвей вечнозелёных деревьев капал талый лёд. Гурни поднимался по крутому склону, неся с собой только ноутбук.

В лагере всё, казалось, было в порядке. Он откинул полог палатки, включил пропановый обогреватель, а затем подошёл к месту среди деревьев, откуда открывался вид на дом и окрестности. Он увидел машину наблюдателей у сарая и арендованный Мадлен красный «Кросстрек» у грядки со спаржей. У курятника был припаркован старый синий пикап, а мужчина в грубой фермерской одежде устанавливал деревянный столб сечением четыре на четыре дюйма в яму недалеко от курятника. Около дюжины таких же столбов уже было установлено на пастбище под курятником. Дополнительные ямы для столбов были выкопаны примерно каждые восемь футов, образуя неровную дугу вокруг дальней стороны курятника. Вид этой работы вызвал у Гурни сложное чувство, которое он никак не мог определить. Одиночество и обида были его частью.

Он вернулся к палатке, вошёл внутрь и сел на складной стул — наполовину пытаясь понять свою эмоциональную реакцию, наполовину пытаясь её игнорировать. В поддержку второй половины он открыл ноутбук и начал просматривать свои списки и заметки, пытаясь увидеть общую картину в этом потоке информации. Но, как и прежде, кусочки пазла отказывались складываться. В отчаянии ему пришла в голову радикальная мысль.

Предположим, ни один из «фактов» не соответствует действительности.

Предположим, у Зико Слейда не было тёмной тайны, не было никакой встречи с некой Салли Боунс. Предположим, Ленни Лерману ничего не рассказывал некто по имени Джинго. Предположим, что звонки Лермана Слейду не имели никакого отношения к шантажу. Предположим, что это были фальшивые спам-звонки, о которых Слейд быстро забыл. Это, наконец, объяснило бы расхождение между записями телефонной компании и утверждениями Слейда о том, что он никогда не получал звонков с целью шантажа. Предположим, что никакого вымогательства вообще не было. Предположим, что дневник был сплошной ложью. Предположим, причина, по которой из фактов не складывалась целостная картина, заключалась в том, что большинство из них вовсе не были «фактами».

Это было поразительное предположение. Если это действительно так, то на что можно опереться в расследовании?

Что ж, подумал Гурни, если столкнуться с ложью, возможно, лучшим подходом будет спросить: что общего у этой лжи? Другими словами, какую глубинную правду она должна была скрывать?

Эта мысль привела его к истории Маркуса Торна о курьере с драгоценностями — его лжи о том, что он узнал одного из грабителей, о том, что тот его схватил, о том, что он его сфотографировал, о номере машины, на которой он скрылся. Общим для всех этих историй было то, что их продиктовал ему сообщник в качестве платы за сотрудничество в фальшивом ограблении — сообщник со своими собственными целями.

Я сделаю то, что ты хочешь, если ты скажешь то, что я хочу.

Если эта договорённость была основой дела Лермана, то тайной целью сообщника было обвинить Слейда в ужасном убийстве, сфабриковав мотив, устранить шантажиста, чтобы сохранить свой безупречный имидж. Тот самый мотив, который Страйкер так эффективно использовала для достижения обвинительного приговора.

Результатом стало не только тюремное заключение Слейда, но и разрушение его образа раскаявшегося грешника. Возможно ли, что оба этих результата были одинаково преднамеренными? Или даже последний был важнее первого?

Если так, то это представило тайну убийства Слейда в тюрьме в новом, интересном свете и вновь заставило Гурни вернуться к вопросу Эммы: почему, после всех усилий по обвинению Слейда в убийстве, преступник всё же приказал его убить?

В тот момент он мог думать только о том, как бы не допустить освобождения Слейда из тюрьмы — или о том, что ложное обвинение не достигло цели подставщика. Но предположим, что целью было очернение блестящего имиджа Слейда?