Гурни полагался на её природную готовность помогать — качество, которое в ней доминировало.

— Я попробую, — сказала она. — Но вы просите о событиях годичной давности.

Один из котят явно подобрался вплотную. Он представил, как крошечная мордочка тянется к ней, настойчиво требуя внимания.

— Мы не спешим. В ближайшие дни, как появится минутка, восстановите в памяти ваши разговоры с отцом. Всё, что всплывёт. Что он говорил. Что делал.

Она глубоко вдохнула.

— Я постараюсь, — повторила она.

— И ещё одно. До суда вам когда-нибудь встречалось имя Салли Боунс?

— Насколько помню, нет. Думаю, такое странное имя я бы не забыла.

— Понял. Звоните в любое время — мысли, воспоминания, вопросы, что угодно. Я очень ценю вашу помощь.

Завершив разговор, он допил кофе, сжал бумажный стакан и запихнул его в импровизированный мусорный пакет под бардачком.

Он устал, проголодался, хотел скорей домой — но решил сперва набрать Симону Делореан. После трёх гудков включилась запись — голос одновременно пьяный и вызывающий:

— Я занята. Очень занята. Так что после «бип-бип» говори, что тебе нужно. О’кей? Просто по буквам. Будь яснее. Пока.

Гурни начал оставлять сообщение, но, стоило произнести: «Зико», включился живой голос — резче и трезвее:

— Это ещё кто, чёрт побери?

Гурни представился, пояснил: хочет понять характер Зико.

— Информация? Тебе нужна информация об этом сукином сыне?

— Мы пытаемся составить его психологический портрет, готовим апелляцию. Надеялись, вы…

— Апелляцию? Он обжалует приговор? То есть ты хочешь, скажем, добиваться его отмены?

— В этом наша цель.

— Но он виновен.

— Это мы и пересматриваем.

— Ты что, адвокат?

— Следователь. Его адвокат — Маркус Торн.

— Я знаю, кто его, адвокат. И правда веришь, что у вас есть шанс вытащить этого ублюдка? — в голосе смешались ярость и недоверие.

— Зависит от обстоятельств. Мы пытаемся получить о нём максимально цельное представление.

Повисла пауза, из которой Гурни понял: она прикидывает варианты.

— Где ты? — спросила она.

Он начал описывать, но она снова оборвала:

— Мне, вообще-то, плевать, где ты. У тебя есть мой адрес?

— Нет.

— Округ Датчесс знаешь?

— Да.

— Райнбек знаешь?

— Да.

— Отлично. Херон Понд Роуд, 42. Сможешь быть в восемь вечера?

Гурни на ходу прикинул:

— Смогу.

— И ты хочешь правду о Зико? Всю правду?

— Мы хотим знать о нём как можно больше. Он производит впечатление обаятельного, но доказательства в суде…

— Доказательства в суде доказали, что он чёртов убийца с топором! Но это, милый, лишь верхушка айсберга Зико. Будь здесь к восьми.

Перед выездом в Райнбек он оставил Мадлен короткое голосовое сообщение — только что вернётся позже, чем планировал. Причины объяснять не хотелось.

Спустя три часа, когда он пересёк Гудзон по мосту Кингстон, поднялся ветер, и по воде заскользили серебряные блики полной луны.

Навигатор повёл его через благополучный Райнбек и дальше — по холмистой сельской местности. Последняя подсказка GPS указала на поместье Слэйда: частная дорога. В отличие от множества безупречно отреставрированных домов XVIII–XIX веков в округе, строение в конце пути оказалось современным — стекло, острые углы, два этажа. Свет лился из окна на втором. Всё остальное — дом, гравий перед ним и шаровидные кусты самшита вокруг — купалось в лунном сиянии.

Он вышел из машины. На дальнем краю просторной лужайки тянулись конюшни — Маркус Торн называл это место конной фермой Слэйда. За конюшнями темнел стеклянный объём — похоже, теплица.

Он поднялся по широким бетонным ступеням к входной двери — глянцево-чёрной плите с едва заметной камерой на уровне глаз — и постучал. Потом — сильнее. Уже потянулся к телефону, чтобы позвонить Симоне, как дверь распахнулась: на пороге — полуобнажённый, мускулистый подросток с растрёпанными волосами и безуминкой в глазах. На лице и груди блестел пот, на одной ноздре — след белого порошка.

— Ты кто, чёрт возьми, такой?

— Дэвид Гурни. Пришёл к Симоне Делореан.

— Да? — он таращился на Гурни, будто пытался решить уравнение.

— Может, скажешь ей, что я здесь?

— Кто ты, чёрт возьми?

— Я же сказал: Дэвид Гурни.

Ещё один долгий пустой взгляд — и дверь захлопнулась.

Встреча вырисовывалась сложнее, чем ожидалось. В порядке предосторожности Гурни вернулся к машине, пристегнул к лодыжке кобуру с «Береттой», снова подошёл к двери — как раз в момент, когда она отворилась.

Женщина в мягком свете прихожей была в одной белой футболке до середины колен. Длинные тёмные волосы ещё блестели после душа, из которого она, очевидно, только что вышла. В светло-серых глазах — ни приветствия, ни любопытства. Взгляд — хищно-оценочный. В ней сочетались красота и опасность, и Гурни заподозрил, что, встречая мужчину, она сперва прикидывает, какое впечатление произведёт, а затем — какую выгоду можно извлечь. Он легко вообразил, как эта оценка подействовала на паренька с кокаином на носу.

— Ему больше восемнадцати, — сказала она, будто прочитав его мысли. — И тебе до этого, верно, нет дела?

Где-то за домом взвыл двигатель, вскоре — удаляющийся визг оборотов мотоцикла.

— Не хочешь войти? — тон её был почти пародией на скромность.

Он проследовал за ней по тусклому коридору в большую комнату с тремя чёрными диванами вокруг открытого гранитного очага. Над очагом — коническая чёрная труба. Вместо уюта традиционного камина — холодный индустриальный акцент.

По тому, как она устроилась на краю дивана, становилось всё очевиднее: под футболкой — ничего. Гурни сел на дальний край, держа взгляд на её лице. Лёгкая тень улыбки подсказывала, что такая фокусировка её забавляла.

— Итак, — протянула она, — хочешь узнать о Зико?

— Хочу.

— Потому что он подал апелляцию?

— Да.

— Хотя он — абсолютно виновный кусок дерьма?

— По телефону вы назвали убийство Лермана верхушкой айсберга Зико. Что имелось в виду?

Она слегка повела бёдрами, делая их вид ещё более отвлекающим.

— Некоторые творят мерзости, но внутри они не так уж плохи. Их безумные выходки вызывают сочувствие. С Зико — наоборот. Он сладкоречив, чертовски обаятелен, услужлив и улыбчив. Но под улыбкой — сплошная дрянь. Он врёт, как другие дышат. Люди млеют: какой он прелестный, какой милый, какой открытый. Будто у него нет секретов. И именно это его и заводит: у него одни секреты. Этот человек — ходячая, говорящая, улыбающаяся ложь.

— Вы не верите в правду его новой жизни?

— Да брось!

— Не верите, что он изменился?

— Изменился, ага. Лжи прибавилось. Он врёт не только о том, с кем трахался — он врёт о том, что он святой! — она подалась вперёд, будто готовясь сорваться с дивана. — Ты, чёрт подери, не улавливаешь, да? Ты имеешь дело с самым ядовитым, лживым мерзавцем на свете!

Ярость Симоны звучала подлинно. Но Гурни не был уверен: это ярость на злобного лицемера — или на бывшего, ушедшего в «лучшую жизнь», где ей не нашлось места.

— Зачем вы его ударили?

Она пожала плечами:

— Мы не сходились. Ссорились обо всём.

— И среди одной из ссор вы решили его пырнуть?

Она зевнула, будто тема внезапно опостылела:

— Я узнала, что он трахал мою мать, и мне это показалось… неуместным.

Это было далеко не первое пересечение поколений, встреченное Гурни, но, пожалуй, самое беспечное по тону. Он гадал: она действительно настолько испорчена? Под коксом? Или просто врёт? Она снова зевнула.

— Как вы знаете, суд строился на версии шантажа. Есть ли в прошлом Зико конкретные эпизоды, которые могли бы лечь в основу вымогательства?

— Зико был способен на всё. Он постоянно вытворял такое, что в любой момент могло всплыть и сорвать его чёртов нимб.

— Что-то, что он отчаянно хотел бы утаить?