Я бегала до тех пор, пока лёгкие не начали гореть огнём. До тех пор, пока ноги не перестали чувствовать под собой землю. До тех пор, пока все мысли не улеглись. На последнем круге я не могла думать ни о чём, кроме того, что я, должно быть, умру, выплюнув собственные лёгкие. Прямо там.

— Я, конечно, ещё немного в шоке. — Ника смахнула с журнального стола крошки и поднялась с дивана, отряхивая воротник своего халата, усыпанный мелкими семенами кунжута.

— Такого поворота событий я не ожидала. Блин! Ну… с Артёмом — ещё ладно. Я допускала мысль, что между вами всё-таки что-то есть. Но Егор… почему ты сразу не рассказала?

— Потому что рассказывать было нечего. — Пожав плечами, я опустила взгляд на гипс. Раздражающее пятно от синей ручки было лишним напоминанием моей тупости.

— А ты не допускала мысль, что он реально утром туда поехал и нашёл твои ключи?

Скептически взглянув на подругу, я почувствовала мимолетный укол под рёбрами.

— Хотя… да. — Отчеканила Ника. — Глупость. Не рыцарь. Далеко не рыцарь. На подвиги можно не рассчитывать.

— Вот и я о том же. — Кивнула я.

— И он не звонил тебе после этого?

— У него нет моего номера. По крайней мере, я ему его не давала.

— И не приезжал?

— Нет. И пусть только сунется…

— Знаешь что? — одёрнув халат, Ника важно надула грудь. — К чёрту его! Сделай вид, что ничего не было, если он вдруг нарисуется! Или вообще сделай вид, что знать его не знаешь! Пусть думает, что тебе фиолетово. Ничего фееричного, чтобы вспоминать это с благоговением, не произошло!

Именно.

Ничего фееричного. Абсолютно.

Нет.

Егор

Неестественно ледяной ветер резким порывом ударил в лицо. Мои глаза заслезились. Я смотрел перед собой и почти ничего не видел. Только очертания родного и такого далёкого женского лица, которое улыбалось мне с мраморной плиты.

Это мой первый визит с того дня, как я вернулся сюда из Германии.

— Привет, мам. — Едва шевеля губами прохрипел я.

И, подойдя ближе, положил на холодную землю букет светло-розовых пионов, купленных в магазине через дорогу от кладбища.

Мне было стыдно, что я не приехал сюда сразу по возвращении. Ведь не так часто я сюда приезжал с тез пор как покинул страну для учёбы.

Учёбы…

Мам, ты прости меня. Ты, наверное, разочарована мной?

Я не то чтобы просрал своё обучение… однако, мне пришлось взять академ, чтобы там всё поутихло. Чтобы избежать проблем, я собрал свои вещички и вернулся сюда, чтобы через год снова уехать. Я вернулся и продолжаю быть чужой головной болью. Хотя, сам этого не хочу.

Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Нет, я благодарен отцу за то, что он прикрыл мою задницу в университете. Как и благодарен за его терпение. И мне не доставляет удовольствие доставлять кому-то проблемы. Я стараюсь не влезать ни в какое дерьмо, стараюсь держаться подальше от неприятностей. И у меня получается. Почти.

— Я не такой уж и мудак, мам. Серьёзно… — с усмешкой произнёс я и опустился на корточки, проводя ладонью по камню. — Меня иногда заносит, да… но я же твой сын. Я не могу быть мудаком при таком воспитании.

Не знаю даже… этими словами я пытался её успокоить или себя? Заниматься самовнушением я не планировал, но всё же хотелось хоть немного выговориться.

— А, я, кстати, не с пустыми руками. — Добавил я, расстегивая куртку. И, достав из внутреннего кармана винтажную брошь, выхваченную на одном из блошиных рынков в Берлине, продемонстрировал маме находку. — Вот. Она почти такая же, как та, которую ты потеряла.

Это была брошь в виде букета лаванды. С небольшими потёртостями и царапинами, но она была так похожа на ту, что украшала мамин пиджак когда-то. Помню как она расстроилась, поняв, что брошь бесследно исчезла. Она говорила, что такой больше нигде нет. Она была ей дорога, хотя я понятия не имею, откуда она у неё взялась.

На выходных я с друзьями отправился из Дрездена в Берлин. Просто погулять. Развлечься. Мы забрели на блошиный рынок. Глазели на раритет и откровенное дешёвое старьё. А потом мне на глаза попалась она — брошь. И меня словно оглушили на минуту. Я просто не мог её не купить.

— Я прикопаю её. Ты не против? Не хочу, чтобы у тебя её стащили. Мало ли? Тут всякий сброд таскается…

Я раскопал небольшую ямку в белоснежном декоративном щебне и аккуратно засунул туда брошь. Присыпал её и разровнял поверхность. Почувствовал удовлетворение от того, что, наконец, доставил ей этот подарок. Хоть и не в руки, хоть и не увидев светящиеся живые глаза, но всё же. Внутри наступила тишина. Приятная и умиротворяющая.

Накинув на голову капюшон тёплой толстовки, я поднял повыше воротник лёгкой куртки. Слишком холодно. Слишком резкие перепады температуры. Погода резвилась и шутила над нами то отогревая по-настоящему тёплым солнцем, то бросая в прорубь, от которой заходились зубы.

Положив рядом с пионами несколько шоколадных конфет, я провёл ладонью по изображению на плите. Сколько времени прошло? Шесть лет? Этого достаточно, чтобы боль утихла? Раньше я думал, что и года достаточно. Но я ошибся. Кажется, это будет со мной всегда. Возможно, потому что когда она умирала — я был рядом. Я видел её последний взгляд, видел последнюю слабую и изнеможённую улыбку. И чувствовал как её пальцы больше не сжимают мои.

Было пиздец как больно. И страшно. Страх — это когда пошевелиться не можешь. Не можешь сделать ни единого шага. Оцепенение. Ты можешь только смотреть. Бесконечно долго. И этот писк в ушах… словно звук работающего телевизора с выключенной антенной.

Поверхностный выдох превратил воздух с моих губ в блёклый светлый пар. Хотелось достать сигарету и закурить, но что-то меня останавливало.

Усмехнувшись, я тряхнул плечами и сел на скамейку возле могилы. Вытянув вперёд ноги, закрыл глаза и глубоко вдохнул, чувствуя как мои лёгкие заполняются, растягиваются и снова стягиваются от прохлады, попавшей в них. И образ матери, возникший перед глазами, вдруг начал растворяться. Медленно растекаться в стороны, размазывая черты лица, и на смену ему формировался новый. Такой чёткий, такой красочный. Такой живой.

Светлые глаза то ли голубого, то ли зелёного цвета; в зависимости от погоды. Они смотрели на меня с интересом, с подозрением. Слегка вздёрнутый нос. Губы, полные и очень мягкие. Сочные. Со вкусом лимонада. И копна необузданных светлых и кудрявых волос, в обрамлении которых её лицо смотрится особенно прелестно.

Я заставил себя поднять веки. Прогнать непрошеный образ, возникший так некстати. Её слишком много в моей голове. Так много, что я уже не делаю практически ничего, при этом не думая о ней.

Я так и не понял, почему она ушла так "громко". Молча, но красноречиво не притронувшись к завтраку, бросив на пол ручку и оставив валяться футболку серой кучкой на развороченной постели. Ушла, не воспользовавшись ключами, висевшими перед её носом в прихожей, и оставив мою берлогу незапертой.

Эта такая благодарность?..

Хотя, я делал это не ради благодарности. Мне вообще плевать, отблагодарит она меня или нет. Я делал это, потому что хотел. Потому что точно знал, что должен это сделать, и никак иначе. Я всё равно не мог заснуть. После того, что произошло на кухне, я места себе не находил. Руслана скрылась за дверью ванной комнаты, а я пошёл курить. Просто, чтобы не последовать за ней. Но, вернувшись с балкона, я обнаружил, что она уже обмылась и легла в постель. А на мой вопрос, могу ли я лечь рядом, ответила, что ей нужно побыть одной.

И я не стал возражать.

Но заснуть так и не смог.

В пять утра завёл свою ласточку и поехал в чёртов лес на поиски чёртовых ключей. Надо ей несколько дубликатов сделать и повесить на шею. Как в детстве.

И я нашёл их. С трудом, но нашёл. Если бы не яркий неоновый брелок, то, скорее всего, я прошёл бы мимо.

Вернувшись, я положил найденную связку ключей на самое видное место: прямо на стол. Я заглянул в спальню, тихо открыл окно на проветривание и, оставив небольшое напоминание о себе на её гипсе, отправился в пекарню за свежей выпечкой.