Лицо Энзо исказилось от чего-то, похожего на стыд. В свете уличного фонаря я увидела капельки пота на его лбу.

— Я не должен был говорить те вещи. Это было… неправильно.

— Неправильно? — я почти рассмеялась. — Да вся эта ситуация неправильная и омерзительная! Ты — мой отчим! И ты трахнул меня за деньги! И еще имел наглость меня оскорблять!

Я почувствовала, как меня накрывает волна презрения — к нему, к матери, ко всей этой фальшивой, лицемерной жизни, в которой люди продаются и покупаются.

— Знаешь что? — я схватила ручку двери и распахнула ее. — Я сама доберусь домой. Лучше пройтись пешком, чем провести с тобой еще минуту в одной машине.

— Лара! Куда ты? — Энзо попытался удержать меня, его рука схватила меня за плечо, но я стряхнула ее, как ядовитое насекомое.

— Куда угодно, только подальше от тебя и от нее! Вы друг друга стоите!

Я выскочила из машины и хлопнула дверью с такой силой, что, казалось, она могла оторваться. Холодный ночной воздух ударил в лицо, но это было облегчением после душной атмосферы салона.

Я быстро шагала вперед, стуча каблуками по тротуару, не разбирая дороги, лишь бы уйти от этого кошмара, от этой невыносимой реальности, в которой я оказалась.

Позади я слышала, как Энзо зовет меня, но не оборачивалась. Внутри меня бушевал ураган из гнева, отвращения и странного, извращенного удовлетворения от того, что я вывела их всех из равновесия. Их идеальный вечер, их безупречные фасады — все рухнуло. И хотя я знала, что впереди меня ждут еще более сложные разговоры и решения, сейчас я чувствовала только жажду бежать.

Я шла все дальше и дальше по тихим улицам Марбельи, а в моей голове кружился один и тот же вопрос: “Что теперь?”

Ночной воздух был прохладным, но мне было всё равно. Мои ботинки на каблуке, безжалостно давили ноги, но физическая боль была почти приятна — она отвлекала от бури эмоций, бушевавшей внутри.

Продать девственность за деньги… Что же я наделала?

Эта мысль не оставляла меня с того момента, как я увидела Энзо рядом с моей матерью. Ракель, которая всегда выбирала мужчин по толщине их кошелька, наконец сорвала джекпот.

Я горько усмехнулась, представив, как выражение лица матери изменилось бы, узнай она, что её новый муж заплатил за секс с её дочерью.

Каблук моего ботинка застрял между плитками тротуара, и я чуть не упала, чертыхнувшись вслух. Красивая метафора моей жизни — всегда на грани падения, всегда пытающаяся сохранить равновесие в мире, который, казалось, был создан для того, чтобы выбивать почву из-под моих ног.

Я думала о Диего — сыне Энзо, который смотрел на меня с такой же смесью презрения и интереса, с какой смотрел на меня его отец. Два похожих лица, две версии одного и того же человека, разделенные двумя десятилетиями. Диего, который, возможно, чувствовал то же отчуждение, ту же брошенность, что и я. Диего, который, возможно, мог бы стать моим союзником в этой странной войне, которую я неосознанно объявила своей матери и её новому мужу.

Или врагом — ещё одним человеком, готовым причинить мне боль.

Полтора часа пешком превратились в бесконечность, наполненную горькими мыслями и воспоминаниями. Я представляла десятки сценариев мести, десятки способов заставить Энзо и мою мать почувствовать хотя бы часть того унижения, которое чувствовала я. Но каждый из них казался детским, нелепым, недостойным той боли, которую я носила в себе.

Когда я, наконец, добралась до своего квартала, мои ноги горели огнём, а голова была тяжелой от невыплаканных слёз и невысказанных обвинений.

Моя съёмная квартира находилась на четвёртом этаже старого здания без лифта. Ещё один подъём, ещё одно испытание для моих измученных ног. Но что-то было не так. Уже с улицы я заметила, что в наших окнах горел свет, хотя было уже далеко за полночь. И чем ближе я подходила к дому, тем отчетливее слышала доносящиеся сверху крики и грохот.

Сердце забилось быстрее, когда я толкнула дверь подъезда. Звуки становились всё громче, и теперь я могла различить голоса Инессы и Карлы. Они кричали что-то невнятное, их голоса перекрывались шумом бегущей воды.

Я взлетела по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, забыв о боли в ногах. Уже на лестничной площадке я почувствовала под ногами воду — она струилась из-под нашей двери, образуя зловещую лужу, которая растекалась по всему коридору.

— Инесса! Карла! — крикнула я, открывая дверь дрожащими руками.

Дверь распахнулась, и на меня обрушился настоящий кошмар. Вода была повсюду — на полу, на стенах, она стекала с потолка, как в сюрреалистическом фильме ужасов. По коридору бегали Инесса и Карла, обе в пижамах, промокших насквозь, с ведрами и тряпками в руках.

— Лара! — Инесса, увидев меня, остановилась, её длинные черные волосы прилипли к лицу, а глаза были расширены от паники. — Слава богу, ты вернулась! У соседей сверху прорвало трубу, и теперь вся квартира…

— Мы уже час пытаемся справиться с этим потопом, — перебила её Карла. — Мы позвонили хозяину, аварийным службам, но никто не приезжает! Мы уже топим соседей снизу, они стучались и грозились вызвать полицию!

Я стояла, застыв на пороге, не в силах поверить своим глазам. Вода продолжала капать с потолка, стекая по обоям, которые уже отклеивались от стен большими влажными полосами. Под ногами хлюпала мокрая ковровая дорожка, которую мы так любовно выбирали вместе, экономя каждый евро.

— Твоя комната… — начала Инесса, но я уже бросилась туда, не дожидаясь окончания её фразы.

То, что я увидела, заставило меня застыть на пороге в полном оцепенении. Моя комната — моё убежище, моя крепость, единственное место, где я чувствовала себя в безопасности — была уничтожена. Вода стекала с потолка прямо на мою кровать, на мой рабочий стол, на полки с красками и кистями. Но хуже всего было то, что она буквально разрушала мои работы.

Мои картины, мои рисунки, всё, над чем я работала последние месяцы — всё было пропитано водой. Акварельные краски расплывались, превращая тщательно выписанные детали в бесформенные пятна. Холсты с маслом набухли и покоробились. Мой альбом с набросками — толстый, потрепанный альбом, который я носила с собой повсюду — лежал в луже воды, его страницы разбухли и слиплись.

— Нет… — прошептала я, падая на колени прямо в воду. — Нет, нет, нет!

Я схватила альбом, пытаясь спасти хоть что-то, но было поздно. Бумага превратилась в мокрую кашу, а рисунки — в размытые пятна. Слёзы хлынули из моих глаз, смешиваясь с водой, которая продолжала безжалостно разрушать всё, что я создавала с такой любовью и тщательностью.

— Лара, нам нужна твоя помощь! — крикнула Карла из коридора.

Я с трудом поднялась на ноги, всё ещё сжимая в руках испорченный альбом. Мой Мальберт — дорогой мольберт, который я купила на свою первую стипендию — стоял в углу комнаты, его деревянные части уже начали разбухать от влаги. Рядом с ним, прислонённый к стене, был холст с почти законченным портретом, над которым я работала последние недели. Портрет размывался на моих глазах, краски стекали вниз, создавая жуткую пародию на моё творение.

— Лара! — снова крикнула Карла, и я, словно очнувшись от кошмара, бросилась к ней.

Следующие часы прошли как в тумане. Мы с девочками бегали по квартире с вёдрами и тряпками, пытаясь спасти хоть что-то. Мы выносили воду, отжимали ковры, пытались защитить электроприборы от короткого замыкания. Мои руки, привыкшие к тонкой работе с кистью, теперь были красными и опухшими от холодной воды и грубой работы.

К трём часам ночи мы были полностью измотаны. Аварийная служба так и не приехала, а соседи сверху не отвечали на звонки и стук в дверь. Вода, наконец, перестала литься с потолка так интенсивно, превратившись в медленную, но постоянную капель.

— Что мы будем делать? — тихо спросила Инесса, глядя на разрушенную квартиру пустыми глазами.