Моя мать сидела, не шелохнувшись, пока судья зачитывал решение. Только когда он дошёл до части о финансовых последствиях, я увидела, как по её щеке скатилась слеза. Но даже эта слеза казалась мне фальшивой — последняя попытка вызвать сочувствие.

Всё было кончено. Семь недель мучительных разбирательств, интриг, взаимных обвинений — и вот наконец точка. Энзо был свободен. Свободен от брака, основанного на лжи. Свободен от женщины, которая видела в нём только источник денег и статуса.

Торжественное открытие балетной школы было пышным и многолюдным. Десятки родителей с детьми, журналисты, представители городской администрации — все они заполнили просторное фойе, восхищаясь новым пространством и, к моему огромному удовольствию, моей росписью.

Я стояла немного в стороне, наблюдая за реакцией людей. Маленькие девочки в пышных юбках указывали на танцующие фигуры, родители делали фотографии, журналисты что-то записывали в блокноты. Каждый восторженный взгляд, каждый удивлённый возглас наполнял меня гордостью и счастьем.

— Сеньорита Гарсия! — директор школы, элегантная женщина с безупречной осанкой, подошла ко мне. — Вы должны выйти к публике. Все хотят познакомиться с художницей, создавшей это чудо.

Я смутилась:

— Но я не…

— Никаких “но”, — она мягко, но настойчиво потянула меня в центр фойе. — Вы заслуживаете признания.

И вот я стояла перед десятками незнакомых людей, чувствуя, как горят щёки от смущения и волнения. Директор представила меня публике, рассказала о моей работе, о том, как я создавала роспись, подбирала образы, искала баланс между классикой и современностью.

А потом случилось нечто удивительное — люди начали аплодировать. Мне. Моему творчеству. Моему видению. И в этот момент я поняла, что делаю именно то, для чего предназначена.

После официальной части ко мне подходили родители с детьми, журналисты, преподаватели танцев. Все они говорили о моей работе, задавали вопросы, просили контакты. Одна женщина — владелица галереи современного искусства — даже предложила мне устроить персональную выставку.

— У тебя особый взгляд, — сказала она, протягивая визитку. — Я бы хотела увидеть больше твоих работ.

Я стояла, держа в руках стопку визиток и бумажек с номерами телефонов, не веря в происходящее. Неужели это всё взаправду? Неужели мой талант, который моя мать всегда считала пустой тратой времени, вдруг оказался востребованным и ценным?

— Ты заслужила это, — тихий голос Энзо за спиной заставил меня обернуться. Он стоял, опираясь на колонну, с бокалом шампанского в руке и гордой улыбкой на лице.

Я подошла к нему, чувствуя, как сердце переполняется благодарностью. Мы стояли рядом, наблюдая за праздником, за маленькими балеринами, кружащимися под нарисованными танцорами, за родителями, делающими фотографии на фоне моей росписи. Это был момент чистого, незамутнённого счастья — момент, который я хотела бы сохранить навсегда.

Ранним июньским утром я вышла из здания художественного колледжа с улыбкой, которую не могла сдержать. В руках я держала зачетную книжку с отметками, подтверждающими, что второй курс остался позади. Солнце светило ярко, словно поздравляя меня с этим маленьким, но таким важным достижением.

Последние месяцы выдались непростыми. После всей этой истории с судом, после того, как моя мать исчезла из моей жизни, оставив после себя лишь горечь и недосказанность, учеба стала моим спасением. Я погружалась в работу с отчаянием человека, пытающегося заполнить пустоту в душе чем-то созидательным.

Я шла по аллее, вдыхая запах цветущих каштанов, и вспоминала, как тяжело давались первые недели после суда. Косые взгляды сокурсников, шепотки за спиной, статьи в бульварных газетах, где нашу с Энзо отношения и скандальный развод с моей матерью разбирали по косточкам… Но постепенно всё это отошло на второй план. Скандалы в нашем городе не живут долго — им на смену всегда приходят новые сплетни.

Мой телефон завибрировал в кармане. Звонил Энзо.

— Ну что, гений искусства, уже покорила академию или оставила пару профессоров в живых? — его голос звучал с той особой теплотой, которую он приберегал только для меня.

— О да, я великодушно позволила им продолжить преподавание, — я рассмеялась, чувствуя, как его интонация растапливает скопившееся за день напряжение. — Даже автографы не раздавала, хотя очень просили.

— Какая щедрость! И как прошел последний экзамен у этого сурового Альвареса?

— Ты не поверишь! Он не только не съел меня заживо, но даже сказал, что моя работа лучшая на курсе. Я чуть в обморок не упала.

— Видишь? Я же говорил, что ты заставишь его выронить монокль от восхищения, — в его смехе слышалась неприкрытая гордость. — Ты невероятна, Лара. По-настоящему невероятна.

Я почувствовала, как щеки заливает румянец.

— Перестань, а то я начну верить в собственную гениальность.

— А пора бы уже! Весь мир скоро будет у твоих ног, а ты все “перестань” да “перестань”.

— Ты задержишься сегодня? — спросила я, меняя тему, потому что комплименты от Энзо всегда заставляли меня чувствовать себя особенной. Слишком особенной.

— Что? И пропустить возможность отпраздновать окончание первого курса моей гениальной возлюбленной? Ни за что! Я уже мчусь к тебе. Буду через пятнадцать минут.

— Ты действительно думаешь, что после экзамена я похожа на человека, готового к выходу в свет? — я оглядела свои потертые джинсы и рубашку, на которую, кажется, попало немного акриловой краски.

— Ты могла бы надеть мешок из-под картошки, и все равно была бы самой прекрасной женщиной в ресторане, — его голос стал низким, почти интимным. — Но если хочешь, я могу заехать домой, взять то синее платье, которое тебе так идет…

— И мы опоздаем на ужин часа на два, зная твою способность отвлекаться, когда я переодеваюсь, — я не смогла сдержать смешок.

— Какая клевета! Я просто ценитель искусства. Особенно когда это искусство снимает одежду в моей спальне.

— Энзо! — я покраснела еще сильнее, озираясь по сторонам, словно кто-то мог услышать наш разговор. — Ты невозможен.

— Но ты все равно меня любишь.

— Больше, чем ты можешь себе представить.

— Тогда жди меня у главного входа. И да, я тоже люблю тебя.

После нашего разговора я еще долго стояла, прижимая телефон к груди и улыбаясь. Несмотря на все трудности, на все осуждения и сплетни, мы с Энзо были вместе. По-настоящему вместе.

С того дня, как закончился суд, прошло пять месяцев. Пять месяцев жизни без тени моей матери, нависающей над нами. Мы с Энзо еще до суда знали, что наши чувства настоящие, что это не мимолетная интрижка или каприз. Когда вся правда о манипуляциях моей матери вышла наружу, мы перестали скрывать наши отношения. Энзо перевез меня в свой дом официально, в статусе своей женщины.

Конечно, было нелегко. Люди говорили разное — что я увела мужа у матери, что Энзо бросил жену ради юной любовницы, что все это было спланировано. Но мы знали правду. Знали, что наши чувства зародились задолго до того, как мы позволили себе их проявить.

Между нами была разница в возрасте, но она не имела значения. Я никогда не чувствовала, что Энзо относится ко мне как к ребенку или пытается контролировать мою жизнь. Наоборот, он всегда поддерживал мое стремление к независимости.

— Ты должна построить свою карьеру сама, — говорил он. — Я могу быть рядом, могу поддерживать тебя, но твои достижения должны быть твоими.

И я была благодарна ему за это. За то, что он позволял мне расти, развиваться, искать себя, даже когда мы жили под одной крышей и делили одну постель.

Моя работа в балетной школе стала первым шагом к профессиональному признанию. Когда школа открылась, моя роспись произвела фурор. Местные газеты писали о “юном даровании”, “новом таланте”, “свежем взгляде на классическое искусство”.

Профессор Альварес, заведующий нашей кафедрой, вызвал меня к себе в начале нового учебного года.