Лесрей говорила правду. И после ее откровения мои воспоминания перестроились, словно занавес отодвинулся, открывая мир за окном. Я, наконец, увидела то, от чего пряталась бо́льшую часть своей жизни. Я увидела правду о ней, о себе. О Джозефе.

Я была одна в библиотеке, занималась. Волна ненависти к себе накатила на меня так быстро, что у меня не было возможности плыть против течения. Она унесла меня в море и утопила. Лесрей там не было. Но Джозеф был. Он знал, что я делаю. Он последовал за мной на крышу и поймал меня прямо перед тем, как я прыгнула. Он притянул меня обратно, обнял и сказал, что любит меня. И я почувствовала это по нему. Я почувствовала, как он использовал свою эмпатомантию ко мне, чтобы убедить, что любит меня. Это был он. Это все он. Его вина. Его ненависть к себе. Его боль и желание покончить со всем этим. Он все это выплеснул на меня, в меня. Почему? Какой-то неудачный розыгрыш? Потому что он действительно хотел избавиться от меня, но в последний момент передумал? Потому что не смог справиться с отвращением к самому себе и подумал, что я смогу справиться с этим вместо него? Я хотела, чтобы он был рядом, чтобы спросить, накричать на него, избить до полусмерти. Я хотела, чтобы он объяснил, за какое преступление он заставил молоденькую девушку возненавидеть себя так сильно, что она захотела умереть.

Маленькая часть меня всегда спрашивала себя, была ли моя любовь к Джозефу на самом деле моей, или это было то, что он вложил в меня с помощью эмпатомантии. Теперь я спросила себя, была ли моя ненависть к себе на самом деле моей? У меня не было возможности ответить, и я не думала, что хочу это знать. Я не понимала, как ответ может привести к чему-то, кроме как к уничтожению меня.

— Эскара? — спросила Лесрей.

Я все еще находилась в той же холодной, пустой комнате. Простой стол, стулья и пара стаканов — вот и все, что разделяло нас с Лесрей. Я почувствовала себя опустошенной.

Эска! Ты снова ушла. Я не мог достичь тебя.

— Все в порядке, Сссеракис, — сказала я. Я посмотрела на Лесрей. Я все еще ненавидела ее. Значит это все было моим. Этот гнев и ненависть. Неуместные, но мои. Мне придется поработать над этим.

— Я сожалею, Лесрей. — Не думаю, что я смогла бы произнести эти слова в любое другое время своей жизни, но в тот момент они показались мне правильными.

Лесрей обогнула свой стул и снова села, бросив на меня странный взгляд своим единственным глазом.

— И я, Эскара. За то, что пыталась убить тебя. Я все еще не уверена, что мир стал бы лучше, если бы мне это удалось.

— И я, — согласилась я с ней. — Слезы Лурсы, но лучше бы я никогда не ходила в Академию Оррана. Джозеф вложил в меня зов пустоты, а Железный легион вложил в меня смерть. — Я почувствовала странную ностальгию и открытость одновременно. Хорошее освобождение может оказать на тебя такое воздействие.

— Некромантия? — спросила Лесрей.

Я кивнула:

— Бо́льшую часть моей жизни меня преследовали призраки. В основном они досаждали мне чувством вины, пока я не развязывала их.

— Я понимаю. — Лесрей схватила бокал за ножку и принялась крутить его в руках. — Могло быть и хуже, Эскара. Раз уж мы сравниваем шрамы. — Она отставила бокал, протянула руку, расстегнула маску и сняла ее.

Правая сторона лица Лесрей представляла собой искривленную массу расплавленной плоти. У нее не было уха, рот отвис, губы обгорели. А в правой глазнице вместо глаза горело яростное оранжевое пламя. «Принц Лоран вложил в меня огонь», — произнесла она левым уголком рта, при этом правая сторона только подергивалась при ее словах.

Несколько долгих секунд я в ужасе смотрела на нее. Зрелище пламени, горящего в ее пустой глазнице, никогда не покинет меня. Затем она снова надела маску и осушила свой бокал с вином.

— Он обжигает, Эскара, — сказала Лесрей. — Он обжигает каждый день и каждое мгновение. Мне постоянно приходится прибегать к пиромантии, чтобы сохранять себя в холоде и не провалиться сквозь лед под ногами. Я боюсь прикасаться к людям, чтобы не обжечь их. Со времен академии и экспериментов принца Лорана я выпустила огонь только один раз. — Она махнула рукой в сторону своей маски. — И вот что произошло.

Казалось, об этом особо нечего было сказать. Наше несчастье не было соревнованием, но, если бы оно было, Лесрей бы победила.

— Зачем носить меха? — спросила я. — Тебе оно явно не нужны.

Лесрей снова забарабанила пальцами по столу. «Мои люди знают про мое несчастье, но я не вижу необходимости постоянно напоминать им, что я не такая, как все». Она снова взглянула на мою лапу. На какое-то глупое мгновение мне захотелось спрятать ее под стол. Мгновение прошло.

— Мы закончили вспоминать наше прошлое, Эскара? — спросила Лесрей.

Я кивнула и допила остатки вина.

— Хорошо. — Лесрей встала и обошла свой стул. На мгновение мне показалось, что я ощутила исходящий от нее жгучий страх, по вкусу напоминающий острый перец, но он исчез прежде, чем я успела его распробовать. — Покажи мне этого монстра еще раз.

— Ее зовут Норвет Меруун, — сказал Сссеракис, когда моя тень медленно увеличилась, заполняя комнату и заслоняя весь свет. — Бьющееся сердце Севоари. Враг. Я охотился за ней уже тогда, когда ваши предки не умели говорить.

Темнота была полной. Я, конечно, все еще могла видеть. Лесрей стояла, нарисованная оттенками серого, ее взгляд метался, словно она что-то искала.

— Ты не боишься темноты?

Я увидела, как Лесрей вздрогнула, но она по-прежнему была собранна, тверда и спокойна. Без страха.

— Мои эмоции принадлежат только мне, Эскара.

— Меня зовут Сссеракис, — прорычал ей мой ужас.

Лесрей снова вздрогнула, но ее взгляд мгновенно стал каменным:

— Продолжай, демон.

Сссеракис потянулся к ней, полный решимости вызвать кошмары и боль, проверить пределы ее самообладания и ее маску. Заставить ее бояться. И я поняла, что ужас отреагировал на мой гнев и ненависть. Несмотря на наши выставленные на показ различия, я по-прежнему ненавидела Лесрей, и Сссеракис ненавидел ее через меня. Никому не пойдет на пользу, если мы лишимся единственного шанса стать союзниками.

— Продолжай, Сссеракис.

Мой ужас отступил. Темнота конструкта рассеялась, и мы обнаружили, что стоим на берегу разлившейся реки. Земля под ногами должна была быть мягкой, но, конечно, на самом деле мы были не там. Перед нами и вокруг нас пульсировала Норвет Меруун. Мы стояли у нее на пути. Ее плоть была выпуклой и высокой, странно громкой, как будто кровь бурлила в ней так сильно, что перекрывала все остальные звуки. Над головой жужжали молотильщики ветра, в их коже извивались черви. Волосатые щупальца шлепали по земле, раскалывали камни, разбрасывали грязь в стороны. Норвет Меруун запульсировала и стала немного ближе.

Позади нас юртхаммеры переходили реку вброд, волоча за собой платформу с Лодосом. Лодос извивался в своих цепях, его ноги насекомого скребли по металлической платформе, не находя опоры. Его тело дергалось, сегменты царапали друг друга. По пластинам его брони стекала фиолетовая кровь. Вокруг Лодоса извивались черви, ползая по нему, забираясь в раны. Норвет Меруун пыталась его заразить. Если бы ей это удалось, у нее под контролем оказались бы два лорда Севоари.

Норвет Меруун снова запульсировала, биение ее сердца отдавалось эхом под землей. Она выросла.

— Сколько у нас времени? — тихо спросила Лесрей. Я услышала ее, несмотря на шум Бьющегося сердца.

— Немного, — сказал Сссеракис из моей тени. — Она узнала о разломе и устремилась к нему. В лучшем случае несколько месяцев.

— Забери нас обратно, демон.

Сссеракис освободил нас из конструкта. Лесрей пошатнулась и оперлась о спинку стула. Я гораздо больше привыкла к такому переходу. Она попросила принести еще вина и молчала, пока его не принесли, затем сделала глоток. Я заметила, что ее рука немного дрожит.

— Как мы можем это исправить?