Бефф увела детей и оставила нас с Хардтом сидеть на ступенях Трона-трупа. Я подумывала о том, чтобы сесть на него, но это место больше не принадлежало мне, и я решила, что это может создать плохой прецедент для любого, кто это увидит. Я рассказала Хардту о Джозефе и хрономантии. Думаю, он понял примерно половину из того, что я сказала, но он так и не смог по-настоящему разобраться в Источниках. Мы поговорили о Торе и войне, которая назревала между двумя странами. Он предупредил меня, чтобы я была осторожна с Трисом — мой сын уже не тот молодой человек, которого я знала.

Затем мы перешли к делу. Хардт вытащил из кармана куртки маленькую фляжку и вытащил пробку. Я сделала глоток и поморщилась. Виски с фруктовым, дымчатым привкусом было таким крепким, что у меня защипало в глазу и обожгло горло. Хардт всегда предпочитал дешевую и мерзкую выпивку. Но дело было не в выпивке.

— Тамура должен был быть здесь, — сказал он низким, густым голосом. — Но старый дурак в отъезде, а этим нужно заняться. — Он понюхал, сделал глоток и протянул фляжку мне. — За Имико.

Мы выпили за мою сестру. Виски отдавало пеплом и сожалением. Я прислонилась к Хардту, а он ко мне, и мы стали молча пить за Имико. До тех пор, пока Хардт не понял, что больше не выдержит молчания.

— Скажи мне правду, Эска. Это сделала Сирилет? — Он поперхнулся словами, ему потребовалось время, чтобы прийти в себя. — Это Сирилет убила Имико?

Как ответить на этот вопрос? Сказать нет было бы ложью. Сказать да тоже было бы ложью. В конце концов, я остановилась на правде.

— Это была я. Я ее убила.

Я не стала ничего объяснять. Мне казалось, что я не смогу. Все равно это вышло бы неправильно. Хардт напрягся и некоторое время сидел рядом со мной. Затем он допил остатки из фляжки и, не говоря ни слова, встал и вышел из тронного зала, сжав руки в кулаки. Я его не винила. Сначала Изен, потом Сильва, а теперь и Имико. Все они погибли из-за меня. Хардт, вероятно, гадал, кого из нашей семьи я убью следующим.

Он оставил фляжку на ступеньках рядом со мной. Пустую. Треснувшую в том месте, где он так крепко сжимал ее в руке. Я осторожно подняла фляжку, чтобы ни одна трещина не разошлась слишком далеко. Я хотела сохранить ее. Я не могла бы точно сказать, почему, но это казалось важным, значимым.

Сентиментальная чушь. Это была просто треснутая, бесполезная старая фляжка. Я раздавила ее в своей теневой лапой и разбросала осколки по тронному залу.

На следующий день, перед уходом, я попрощалась с Кенто. Она заявила, что, как только будет поближе к Ро'шану, она сможет сообщить о своем месте матери, и Мезула пришлет за ней флаер. Я попыталась обнять свою старшую дочь, но она отстранилась от меня. Настороженность в ее глазах причиняла боль, но, полагаю, я не могла ее винить. Я только что сбросила с себя тридцать лет, у меня была костяная лапа, которая, одновременно, была древним ужасом, и я была закутана в плащ, сотканный из теней. Хотя мне все еще было больно.

Я попросила ее поговорить с Мезулой, чтобы убедить Ранд прислать посланника в Ланфолл для участия в совете правителей, который нам нужно было собрать. Мы не смогли бы сделать то, что нужно, без Ранд, и, если кто-то и мог убедить Мезулу, так это Кенто. Она согласилась спросить, но не дала никаких обещаний. Я также попросила Кенто рассказать обо мне Эсем. На эту просьбу она ответила лишь каменным молчанием.

Я покинула Йенхельм вместе с Трисом и сотней солдат за моей спиной. Это был небольшой эскорт, хотя и больше, чем мне хотелось бы. Я бы поехала одна, чтобы попытаться убедить Тор, что война — это последнее, чего мы хотим или в чем нуждаемся. Сирилет этого не допустила. Моя дочь, черт бы ее побрал, совершенно справедливо заметила, что я все еще слаба, и, если солдаты Тора решат напасть, мне понадобится помощь. Все, что ей потребовалось, — это показать на мои тонкие, как палки, руки и ноги, чтобы доказать свою точку зрения. Я ела с аппетитом, моя плоть начала возвращаться, но я все еще быстро уставала.

Солдаты шли походным строем. Трис сидел на птице трей так, словно родился в седле. Для меня тоже была такая, но я предпочла не ехать верхом. Ходьба пойдет мне на пользу.

Огромная толпа собралась, чтобы посмотреть, как мы покидаем Йенхельм. Они заполонили улицы, высовывались из окон, сидели на водосточных желобах крыш высоко над нами. Слух о моем возвращении распространился, и жители Йенхельма толпились, чтобы увидеть свою бывшую королеву. Люди всегда очень гордились моей репутацией, какой бы мрачной она ни была. Они, без сомнения, слышали, что я состарилась, а потом ко мне вернулась молодость. Я устроила им настоящий спектакль.

Я надела свои старые кожаные доспехи. Они были скрипучими и жесткими от долгого неиспользования и нуждались в хорошей смазке. Кроме того, они были пробиты в нескольких местах во время сражений, в которых я участвовала, и они мне больше не подходили. Это были те самые доспехи, что были на мне в тот день, когда я сражалась с Сильвой на До'шане. Пара шрамов на коже до сих пор напоминали мне о том бое. Сссеракис обернул мою тень вокруг меня, как плащ, и я смотрела на них горящими глазами, что, казалось, приводило толпу в восторг. В этом был какой-то праздничный дух.

Гребаные дураки! Никто из них даже не понял, что именно поэтому я и ушла. Создавать кумиров из монстров — это безумие. Мне хотелось крикнуть им всем, что я не героиня.

— Улыбнись, мама, — сказал Трис, слегка наклоняясь с седла. Его птица трей продолжала свой путь, царапая когтями пыльную дорогу, ее перья испуганно взъерошились от шума. — Может, помашешь им своей теневой рукой? Дай им увидеть тебя.

В ответ я нахмурилась.

— Знаешь, мама, я никогда до конца не понимал, как тебе это удается. Эти люди любят тебя. Они пошли бы за тобой хоть в ад. Но временами ты бываешь такой угрюмой брюзгой. Я был веселым, доступным. Просто очаровательным. Я крал у Тора и отдавал людям столько, сколько мог, но они никогда не любили меня так, как любят тебя. — Он лучезарно улыбнулся и послал воздушный поцелуй смелой женщине в толпе.

Я обошла кучу мусора на улице, сохраняя на лице хмурое выражение.

— Они любят не меня, Трис. И никогда не любили. Все дело в репутации. В символе, который я олицетворяю. Могущество, сила, желание действовать против тех, кто правит. Они видят во мне Королеву-труп, женщину, которая восстала в одиночку и разрушила деспотичную империю.

— Что ж, ты это сделала. — Трис помахал толпе.

— Ты упускаешь суть, — рявкнула я. — Я разрушила империю, которая была не более и не менее деспотичной, чем любая другая. Я сделала это, выпустив на волю монстров, которые превращают людей в монстров. Я сделала это, спалив город до основания. Уничтожив всю династию. Я сделала это от боли, безумия и горя. Возможно, это было правильно, но то, как я это сделала, было неправильно. Не стоит меня за это боготворить.

— Значит, ты бы не стала снова убивать терреланского императора, будь у тебя такая возможность?

Я фыркнула. «О нет. То, что я сделала с Арасом Терреланом, я бы повторила еще сотню раз. Ублюдок это заслужил». И даже больше. Просто убить его трижды было недостаточно. Я просто сожалею, что вместе с ним убила половину Джанторроу.

Мы вышли маршем из Йенхельма и провели первый день в пути, от усталости у нас одна нога заплеталась за другую. Маршировать — вот, на деле, удел солдата. Жизнь солдата определяется не только сражениями, стоянием в карауле или славной битвой, но и маршем. Вот почему они всегда так зациклены на обуви. Трис дремал в седле, под глазами у него залегли тени — свидетельство того, что он не спал всю ночь напролет. Солдаты позади нас шутили, ворчали или играли в глупые игры. Я брела дальше, погруженная в свои мысли.

Время от времени я закрывала глаза, и передо мной возникали видения Другого Мира, как будто я двигалась сквозь него. Я почти испугалась, когда это случилось в первый раз. Вокруг меня бушевала битва, но на самом деле меня там не было.