— Да, — согласилась я. — Они боятся всего, что происходит, они боятся, что умрут.

Они смертны. Все смертные умирают.

— Вот почему они боятся смерти. А ты?

Конечно, нет. Я лорд Севоари.

— Ты бессмертен. Жизнь и смерть никогда не были для тебя проблемой. Ты просто есть. Весь этот страх, который ты впитываешь, Сссеракис. Это потому, что жизни этих людей балансируют на острие бритвы. И они чувствуют, что могут свалиться.

Я вздохнула и направила птицу трей ко дворцу.

— И они ожидают, что их королева что-то предпримет по этому поводу.

Что может наша дочь надеяться предпринять против конца света?

— Возможно, ничего. Но они ожидают, что она что-то предпримет.

Сссеракис задумался на несколько секунд. Я оглядела улицу и увидела маленького мальчика, покрытого грязью, который копался в куче мусора в переулке. Он остановился, чтобы посмотреть на меня, когда я ехала мимо, и наши взгляды встретились. Он вздернул подбородок, словно бросая вызов, затем повернулся и убежал.

Тебе следует лучше контролировать своих миньонов. Это хорошо, что они боятся, но они не должны ожидать от тебя помощи. Они существуют, чтобы тебе служить.

Я рассмеялась. Трис оглянулся на меня, снова нахмурив лоб, но я покачала головой, глядя на него.

— Они не мои миньоны, Сссеракис. Я больше не их королева. И я не думаю, что Сирилет вернула бы мне трон, даже если бы я попросила об этом.

Тогда не проси. Возьми его.

— Я не хочу править. Не думаю, что я когда-либо хотела. И она сидит на нем гораздо лучше, чем я.

Мой ужас снова замолчал, но я не думаю, что он был мной доволен. Сссеракис был лордом Севоари, созданным, чтобы править. Я спросила себя, насколько мое первоначальное желание стать королевой было основано на желании Сссеракиса быть у власти? Теперь уже нет. Сирилет может приползти ко мне на коленях, умоляя взять ее трон, но я все равно скажу нет. Я бы отдала его Трису прежде, чем снова сунуть голову в эту петлю.

Когда мы подъехали к дверям дворца, я соскользнула с птицы трей, счастливая, что освободилась от нее. Птица тут же отскочила в сторону, уставившись на меня одним огромным глазом. Трис не спешился. Он погнал свою птицу вперед, прихватив поводья моей и глядя на двери дворца.

— Не войдешь? — спросила я.

Мой сын задумчиво покачал головой.

— Я оставлю тебя, чтобы ты доложила сестре-королеве. Если я понадоблюсь тебе, мама, я буду в «Дырявом Ведре» и попытаюсь запить вкус… — Он взмахнул свободной рукой в воздухе. — Всего. — Он потянул за поводья и повел обеих птиц прочь.

Трис всегда был склонен к меланхоличным размышлениям, но сейчас в этом было что-то мрачное. Думаю, я лишила его цели, когда сказала, что Ви уже отомщена. Он был бушующим огнем, сжигающим все на своем пути, и я лишила его топлива. Без этого он погас, превратился в тлеющие угли, вспышки света и призрак тепла.

— Ты мне действительно нужен, — быстро сказала я, прежде чем успела передумать. Трис остановился, повернулся в седле и посмотрел на меня. — Не только ради того, что грядет. Ты мой сын, Трис. Ты всегда будешь мне нужен.

Птица заерзала под Трисом и несколько секунд он молча смотрел на меня.

— Красивые слова, мама. — Он повернулся и пнул птицу, заставляя ее идти дальше. Я не могла не уловить вывода. Сказать легко. Нужно было что-то сделать, хотя у меня не хватало ума понять, что именно. — Я по-прежнему хочу этого поединка. Когда ты почувствуешь себя в лучшей форме.

Я посмотрела ему вслед. Мой сын стал взрослым мужчиной, высоким, широкоплечим и сильным. Он был лидером, и хорошим лидером. Воином, могущественным Хранителем Источников. Убийцей. И все же в нем все еще было много от угрюмого мальчишки.

Моя тень извивалась подо мной, пока Сссеракис не возник передо мной, смутным пятном чернильной тьмы.

— Его страх… странный. Приторно-сладкий. Он сомневается в себе и боится самого себя.

Я кивнула, все еще глядя вслед уезжающему сыну.

— Я не знаю, как ему помочь.

Сссеракис стал размытым, его темный силуэт задрожал.

— Держи его рядом с нами. Этот страх сделает нас сильными. Ты умеешь вселять в людей глубокие и стойкие страхи, Эска. Это гораздо сложнее, чем страх смерти или чудовищ. Ты заставляешь людей бояться самих себя. Неиссякаемый праздник.

Я стиснула зубы и уставилась на свою тень:

— Я не хочу, чтобы он боялся самого себя. Я хочу ему помочь.

Сссеракис повернулся и уставился на меня, его угольно-черные глаза горели. Я чувствовала, как мой ужас пытается меня понять. «Может быть… спроси большого землянина? Он всегда умел успокоить твой страх. На какое-то время». В Сссеракисе была нерешительность, к которой я не привыкла. Я попросила ужас мыслить нестандартно. Не как лорд Севоари или древний ужас. Я попросила его думать как родитель, как друг. И хотя это шло вразрез с характером Сссеракиса, он так и поступил. Для меня.

Я вошла во дворец, кивнув стражникам, которые уставились на меня широко раскрытыми глазами. Наверное, это не удивительно, учитывая, что они только что были свидетелями моего разговора с собственной тенью. Вдоль всех стен коридоров горели фонари. Дворец и в лучшие времена был темным и унылым местом, но те дни остались далеко позади. В воздухе чувствовался холод.

Я обнаружила, что направляюсь не в тронный зал, а в покои Сирилет. Мне нужно было поговорить с дочерью, но я также хотела застать ее наедине. Нам многое нужно было обсудить, и я… Ну, по правде говоря, мне было немного стыдно. Я отправилась в Тор, чтобы вести переговоры и заключать мир. Вместо этого я вернулась к своим старым привычкам и заставила мертвых восстать, чтобы сокрушить моих врагов. Мы существа, живущие по шаблону, предпочитающие протоптанные тропы пешим прогулкам через подлесок.

Возможно, именно мысли о том, кем я была когда-то, заставили меня вспомнить, каким был и мой дворец. Раньше, в самом начале моего правления, в коридорах дворца раздались шаги. Слуги, стражники, люди, которые просто пытались заработать на жизнь, дети, животные. Когда-то в этих залах жил весь Йенхельм. Здесь были смех и слезы, крики гнева и стоны близости, лаяли собаки и дразнили друг друга дети. Теперь все это исчезло. Ушло. Просто голый, пустой камень, лишенный жизни, любви и сердца.

Комнаты Сирилет располагались в восточном крыле, как и мои, и долгое время ими не пользовались. Я остановилась перед дверью Имико и взялась за ручку. Она редко пользовалась этой комнатой, чаще всего бывая по официальным делам за пределами столицы. Или неофициальным, я полагаю. Но комната принадлежала ей, и в ней были ее вещи. Мы провели там так много вечеров, разговаривая о моих детях или ее подвигах, половину из которых, я уверена, она придумала на месте. Мы делились историями, предавались воспоминаниям, иногда напивались до одури.

Мне ее очень не хватало. Я бы разорвала мир на части, чтобы услышать ее голос. Чтобы она насмехалась надо мной, дразнила меня, обвиняла меня. Все, что угодно, лишь бы снова ее увидеть. Дикая часть меня думала, что все это было каким-то тщательно продуманным представлением. Что это была Имико, и исчезновение было в ее духе. Я думала… Я надеялась… Я почти убедила себя, что открою дверь и увижу ее сидящей на своем столе, свесив ноги, с широкой улыбкой на лице. Она будет насмехаться надо мной, говорить, что не может поверить, что я действительно считала ее мертвой. Я хотела этого. Я хотела этого так сильно, что положила руку на дверь и толкнула.

Дверь легко распахнулась, и это было самым убедительным доказательством, в котором я нуждалась. Имико всегда запирала дверь, когда уходила, но не в этот раз. Потому что в этот раз она знала, что не вернется.

Письменный стол с бумагами, удерживаемыми подсвечниками, покрытыми старым воском. Сундук и платяной шкаф, дверцы открыты, наполовину пусты. Стойка для лазания, которую Хардт смастерил для старого ринглета Имико, от которой она так и не избавилась даже после смерти маленького зверька. Кровать и простыни, смяты и свалены в кучу с тех пор, как она спала на них в последний раз.