И тогда Сссеракис почувствовал страх. Не страх хозяйки. Сссеракис почувствовал свой собственный страх. Он не мог его впитать. Не мог использовать. Сссеракис был древним. Древним ужасом. Воплощением страха. Он был создан, чтобы причинять боль, питаться ею, а не чувствовать.

Что-то сдвинулось внутри хозяйки. Не что-то физическое, а изменение перспективы. Жгучий гнев пробудился к жизни, заполнив пустоту горя. Сссеракис воспарил вместе с ним. Гнев можно было использовать. Гнев был близок к страху.

— Ты ее убил, — прошептала хозяйка, но эти слова пронеслись сквозь нее подобно оглушительному урагану, который грозил разнести Сссеракиса в клочья. Он изо всех сил старался сохранить себя перед лицом такой всепоглощающей ярости. Сссеракис совершенно точно знал, что, если хозяйка обрушит на него такую бурю, сосредоточит на нем всю свою ярость, то сможет превратить Сссеракиса в ничто. Сссеракис не был смертным. Он не был создан для того, чтобы его можно было уничтожить. Он не мог этого допустить. Ему нужно было направить ярость в другое русло, прежде чем хозяйка его уничтожит.

— Я защитил тебя, как и обещал. Как ты и просила. Возложи вину на того, кто ее заслуживает, Эскара. — Хозяйке нравилось, когда ее называли по имени, словно это имя стоило помнить. — Не на меня и не на себя. Все это результат войны, в которой никто из нас не хотел участвовать. Тебе нужен виновник, мишень для твоего горя и боли? Вот он, прямо перед нами.

Это сработало. Хозяйка обратила внимание на бога и легко сняла вину с Сссеракиса. Она очень нежно положила тело частицы бога на землю. Хозяйка действительно любила частицу бога. Это было не такое мимолетное желание, как похоть. Это была любовь. Осознав это, Сссеракис почувствовал что-то странное. Он понимал, какое чувство испытывает — вина, — но никогда не думал, что испытает его. И все же, оно исказило любовь, которую хозяйка испытывала к частице бога, и посеяло семена подозрений. И Сссеракис был виновен в том, что приложил руку к уничтожению такой великой любви.

Хозяйка встала и призвала свою магию. Сссеракис отбросил чувство вины и снова появился в тени хозяйки. Вместе они бросились в битву с богом.

— Зачем ты мне это показал? — спросила я, как только пришла в себя.

Сирилет нахмурилась, глядя на меня, ее темные глаза сверкали в полумраке огромного зала. Она прислонилась спиной к одной из колонн. Кенто лежала рядом со мной, тихо похрапывая во сне. Сирилет наблюдала за нами.

— Ты со мной разговариваешь? — спросила Сирилет. — Или… — Она фыркнула и покачала головой. — Конечно, нет.

Показал тебе что?

— Этот сон. Это… воспоминание.

О чем ты говоришь, Эска?

— Я видела… — Это неподходящее слово. Я не видела этого. Я пережила это. Я пережила смерть Сильвы с точки зрения моего ужаса. Слезы защипали мне глаза, и я смахнула их, они покатились по щекам. Блядь! Прошло двадцать лет, а я все еще переживаю тот момент, словно вонзаю ржавые гвозди в грудь. Из всех моментов, которые нужно пережить, почему именно этот? Почему я больше всего сожалею о нем?

— Мама, ты снова ты? — спросила Сирилет.

Она отказывается сказать мне хоть слово. Наша дочь такая же упрямая, как и ты, Эска.

Я кивнула, не желая открывать глаза. Я все еще чувствовала это. Я Сссеракис, моя тень скользнула в сердце Сильвы, убив ее. Я чувствовала, как ее плоть расступилась, жизнь в ней дернулась, а затем угасла. Почему? Почему? Почему именно этот гребаный момент?

Из меня вырвалось рыдание, и я попыталась взять себя в руки. Отчаяние подкралось ко мне на бесшумных ногах, набросило мешок мне на голову и туго затянуло его вокруг шеи, перекрывая дыхание. Я так чертовски устала. Устала от борьбы, от того, чтобы быть самой, от жизни. Я никогда не верила ни в какую жизнь после смерти. Я видела слишком много призраков, чтобы обманывать себя, думая, что смерть — это что-то иное, чем вечная полужизнь. И все же в тот момент мне хотелось верить. Некоторые люди так уверены, что после смерти они воссоединятся со всеми, кого любили в своей жизни, со всеми теми, кто уже ушел из жизни. Это звучало чудесно. Я хотела этого. Я хотела умереть и воссоединиться с Сильвой. Увидеть ее снова. Снова почувствовать ее запах. Раствориться в ее объятиях и позволить ей унять боль, как никто другой. Я знала, что это был зов пустоты, этот предательский голосок, который обещал облегчение. Я знала, что это ложь. Но в тот момент у меня просто не было сил сопротивляться ему. Если бы я стояла на краю обрыва, я бы бросилась вниз. На один-единственный ужасный миг я полностью сдалась и молча молила о смерти.

Извини, Эска. Сссеракис тихо произнес эти слова у меня в голове, и они звучали искренне. Я знала, что это правда. Он сожалел о том, что убил Сильву. Не за себя и не за нее. Сссеракис все еще верил, что поступил правильно, защитил меня. Но он сожалел о той боли, которую причинил мне. Это было немного. Это было все. Этого было достаточно.

Волна отчаяния схлынула, вырвав у меня последнее прерывистое рыдание. Она оставила меня оцепеневшей, но зов пустоты снова пропал. На данный момент.

Я вытерла глаза грязным рукавом и, открыв их, увидела, что Сирилет наблюдает за мной. Она сидела, скрестив ноги, и теребила рукой свои заплетенные в косу волосы.

— Спасибо, что спасла меня, — сказала я, догадываясь, что это она засунула мне в рот спайстраву, когда я была без сознания. — И за то, что присматривала за нами.

Сирилет покачала головой.

— Ты моя мать. Кенто моя сестра. — Она отвела глаза, не желая встречаться со мной взглядом. — Я имею в виду, что еще я могла сделать?

Спроси нашу дочь, почему она не хочет со мной разговаривать.

— Ты спланировала это, Сирилет.

Она снова нахмурилась, взъерошила свою косу, затем решительно убрала руку и сжала обе руки коленями.

— Не все пошло по плану. Я имею в виду, я знаю, что Кенто мне не верит, но я хотела, чтобы Ирад был эвакуирован. Я хотела. Хотела. Хотела. — Она посмотрела на меня, и слезы послали горящие лучи света из ее глаз во всех направлениях. — Я знала, что кто-то умрет, но никогда не думала, что так много. Я не знаю, как… — Она тяжело дышала, как будто не могла отдышаться. — Я не хотела. Так много. Слишком много. Слишком много. Слишком много.

Я подползла к дочери на четвереньках и обняла ее. На мгновение она застыла, внезапно напрягшись, и я подумала, что она меня оттолкнет. Затем она смягчилась, рухнула ко мне и зарыдала. Она прижалась ко мне, обхватив руками мой теневой плащ и уткнувшись лицом мне в грудь.

— Мне жаль Имико, — невнятно пробормотала она между всхлипываниями. — Это не должна была быть она. Я не хотела… Только не она.

Я растерялась, не зная, что делать. Это была та сторона моей дочери, которую я никогда раньше не видела. Она всегда была правильной, сильной, строгой. Она никогда не падала в мои объятия. Когда Ви умерла, Сирилет держалась стоически. Когда она впервые убила человека, она была отстраненной. Когда Создатель забрал ее, а затем выплюнул обратно, она была холодной. Но здесь была моя дочь, уязвимая и страдающая, и я не знала, что делать. Поэтому я обняла ее. Крепко прижала ее к себе и не отпускала, пока она рыдала и причитала, изливая свои грехи.

Я видела, как гибли друзья. Я сама разрушала империи. В своем безумии я уничтожила целый город. Мои грехи бледнеют по сравнению с грехами Сирилет. Но все, что она делала, все зверства, которые она совершала, были ради благой цели. По крайней мере, она в это верила. Она пыталась спасти наш мир, победить Создателя. Она пыталась творить добро, даже зная, что этот метод — чистое зло.

Я долго держала свою дочь в объятиях в той пещере. Пока наши слезы не слились воедино, смешиваясь в тусклом свете наших глаз. Пока наши слезы не высохли, и я не почувствовала, что Сирилет, наконец, расслабилась, и ее руки разжались. Пока впервые за всю свою жизнь моя дочь не заснула в моих объятиях.