В годы депрессии в Соединенных Штатах действительно возникло обостренное чувство классового самосознания, но оно было характерно для американского типа. Оно не бросало лобового вызова существующим институтам, но требовало — требовало — более активного участия в них. В итоге профсоюзное движение, Демократическая партия, а также крупные корпорации оказались достаточно устойчивыми, чтобы обеспечить такое участие. Что касается самих рабочих, то опрос, проведенный в 1939 году, показал, что они не питают особых иллюзий по поводу своего положения. Почти половина респондентов отнесла себя к категории с доходом ниже или ниже среднего. Но когда их спросили, к какому социальному классу они принадлежат, 88 процентов ответили «к среднему». Эти мнения свидетельствуют о том, что рабочие реалистично оценивают своё экономическое положение, но при этом сохраняют веру во всеохватывающую, эгалитарную демократию и надежду на социальную мобильность. Даже в разгар величайшей депрессии в стране для миллионов представителей рабочего класса американская мечта сохранилась. Более того, для многих она была на пути к тому, чтобы стать более реальной, чем когда-либо прежде.[547]
11. Испытание Франклина Рузвельта
Построив дом, вы всегда будете его иметь. С другой стороны, социальная или экономическая выгода — это совсем другое дело. Например, социальная или экономическая выгода, достигнутая одной администрацией, может, и часто так и происходит, испариться в воздухе при следующей администрации.
— Президент Франклин Д. Рузвельт, радиообращение, 4 ноября 1938 г.
Гордость, гласит древняя мудрость, предшествует падению. В начале 1937 года Франклин Рузвельт имел все основания для гордости. В 1935 году он добился от Конгресса проведения эпохальных реформ. Он выиграл перевыборы в 1936 году с большим отрывом, чем любой президент за более чем столетие. Он привлек в Демократическую партию новые слои населения, создав электоральную коалицию огромной силы и прочности. А когда начался первый год его второго срока, экономика, которую он обещал оживить, продолжала подавать признаки избавления от наркоза депрессии. Рузвельт по понятным причинам испытывал удовлетворение от этих политических достижений и, по привычке политика, приписал себе заслугу и в экономическом пробуждении страны. В своей второй инаугурационной речи он, не без оснований и гордости, хвастался: «Наш прогресс в выходе из депрессии очевиден». И все же не успел закончиться 1937 год, как экономика и политическая удача президента упали на глубину, которой не касались со времен президентства Герберта Гувера.[548]
Даже в те дни, когда в начале 1937 года президент праздновал восстановление экономики, в его словах сквозило предчувствие. Его программа с самого начала включала в себя нечто большее, чем просто восстановление здоровья экономики.
Он также стремился провести долгосрочные реформы, изменить топографию американской экономической и социальной жизни, чтобы предотвратить будущие депрессии и надолго улучшить положение миллионов людей, которые были плохо обеспечены жильем, одеждой и питанием. В достижении этих целей он добился заметного прогресса в свой первый срок, не в последнюю очередь благодаря принятию законов о социальном обеспечении и о национальных трудовых отношениях.
Но эти достижения ещё не были надежными, как и его более масштабные цели. Экономический подъем, беспокоился он, хотя и был, безусловно, желанен сам по себе, мог оказаться политически преждевременным. Оно может ослабить мимолетные настроения в обществе, которые позволили ему проявить редкую президентскую инициативу, которой он пользовался в течение первого срока. Будущие конгрессы могут разрушить хрупкую конструкцию реформ, поспешно возведенную в чрезвычайной обстановке кризиса депрессии. Будущие президенты, даже либеральные, могут оказаться неспособными руководить своей партией и распоряжаться исполнительной властью так же эффективно, как это делал Рузвельт в 1933–1936 годах.
Самое зловещее, что угроза судебной недействительности нависла практически над всеми мерами «Нового курса», которые были приняты до сих пор. Верховный суд уже уничтожил многие реформаторские инициативы «ста дней», в частности NRA и AAA. Судебные иски, оспаривающие конституционность всех основных законодательных актов 1935 года — Закона о социальном обеспечении, Закона о национальных трудовых отношениях, Закона о холдинговых компаниях коммунального хозяйства, — проходили через судебную систему с началом 1937 года. У президента не было оснований полагать, что Верховный суд в конце концов одобрит его многочисленные нововведения, особенно если они больше не казались необходимыми для восстановления экономики.
И так много ещё не сделано. Оставалась «одна треть нации», чьи потребности только начали удовлетворяться. Достижения первого срока, сказал Рузвельт в своей инаугурационной речи, «были завоеваны под давлением более чем обычных обстоятельств… под гнетом страха и страданий». Тогда, по его словам, «время было на стороне прогресса». Но теперь, предупредил он, «симптомы процветания могут стать предвестниками катастрофы! Процветание уже проверяет стойкость нашей прогрессивной цели».[549]
Процветание как бедствие? В любое время для политика это была сущая ересь. В разгар Великой депрессии это казалось политической анафемой. Однако Рузвельт не в первый и не в последний раз размышлял о сложных взаимоотношениях между экономическим кризисом и политическими реформами. Ещё в 1924 году он писал соратникам-демократам, что час благоприятных возможностей для либерализма наступит не раньше, «чем республиканцы введут нас в серьёзный период депрессии и безработицы».[550] Так и случилось, катастрофическая депрессия и массовая безработица, масштабов которых Рузвельт не ожидал и не желал, дали больше поводов для либеральных достижений, чем он осмеливался предполагать. Теперь эти бедствия, казалось, отступают. С их исчезновением сезон политических реформ мог также подойти к концу.
В 1937 году Рузвельт снова и снова возвращался к этой теме, как в частном порядке, так и публично. В своём ежегодном послании Конгрессу в начале января он поставил законодателей в известность о том, что «наша и моя задача не заканчивается на депрессии», предвещая ещё более сильное предупреждение, которое он озвучил в своей инаугурационной речи несколькими неделями позже.[551] В феврале в личном письме Феликсу Франкфуртеру он выразил опасение, что «возвращение процветания в этот момент может притупить наши чувства».[552] Несколько месяцев спустя в беседе у камина он заявил, что правительство не может «перестать управлять только потому, что процветание вернулось на долгий путь».[553]
В начале своего второго срока Рузвельт был полон решимости нанести смелый удар. В тот момент, когда процветание ещё не полностью вернулось, он должен был защитить «Новый курс» и подготовить почву для дальнейших реформ. Он нанес удар по трем направлениям: по судебной системе, по Конгрессу и, в конечном счете, по элементам в своей собственной партии, особенно по её укоренившемуся южному крылу.
К НЕСЧАСТЬЮ, он начал с судебной системы. Совершив уникальный и в конечном итоге катастрофический политический просчет, Рузвельт начал свой новый срок с неожиданной атаки на один из самых священных американских институтов — Верховный суд.
5 февраля 1937 года Рузвельт обратился к Конгрессу со специальным посланием. Он попросил принять закон, который позволил бы президенту назначать в Верховный суд ещё одного судью — до шести новых назначений — за каждого действующего судью, отказавшегося уйти на пенсию в возрасте семидесяти лет. Кроме того, он просил предоставить ему право на аналогичной основе назначать до сорока четырех новых судей в федеральные суды низшей инстанции. Рузвельт объяснил, что эти изменения необходимы для повышения эффективности судебной системы путем освобождения от переполненных дел.
