Именно молодой Кейнс стал самым известным автором хроники удушающих надежду недостатков договора, который был подписан 28 июня 1919 года в Зеркальном зале Версальского дворца. Вильсон представлял себе либеральный мир, мир без победы, мир, который великодушно вернёт Германии её законное место в открытом мире свободной торговли и демократии. В этом мире торговля не будет скована политическими ограничениями, политика будет основана на принципе самоопределения, а порядок будет поддерживаться новым международным органом — Лигой Наций. Но в результате мирных переговоров в Париже появился документ, который насмехался над этими идеалами.

Версальский договор, писал Кейнс в своём озлобленном и проницательном труде 1919 года «Экономические последствия мира», содержал три смертельных изъяна. Он передавал важные запасы угля, железа и стали из Германии во Францию и запрещал их использование немецкой промышленностью. «Таким образом, договор наносит удар по организации, — заявил Кейнс, — и, разрушая организацию, ещё больше снижает богатство всего общества». Договор также лишил Германию её заморских колоний, иностранных инвестиций и торгового флота и ограничил её контроль над собственными водными путями и тарифами. Самым тяжелым экономическим наказанием стало то, что державы-победительницы выставили этой резко ослабленной Германии колоссальный счет на сумму около 33 миллиардов долларов в качестве репарационных платежей. Вдобавок к этому статья 231 договора — пресловутый «пункт о вине» — вынуждала немцев признать единоличную ответственность за начало войны.[13]

Договор, заключил Кейнс, безумно увековечивал в мирное время экономические разрушения самой войны. К военной катастрофе боевых действий теперь добавилось экономическое бремя мстительного мира. Германия, пытавшаяся стать республикой, несла на себе большую часть страшного тоннажа. Но в межвоенные десятилетия все страны, как победители, так и побежденные, склонились под его сокрушительным балластом.

Кейнс был не единственным наблюдателем, почувствовавшим смертельную опасность в версальском наследии. Молодой государственный деятель, приехавший в Париж из далёкого уголка планеты, двадцатисемилетний японский принц Фумимаро Коное, также нашел основания для жалоб. В своей знаменитой статье Коное предостерег своих соотечественников «отвергнуть мир, ориентированный на англо-американцев». Почему, спрашивал он, Япония должна принять соглашение, которое отказывается признать принцип расового равенства? Отказывающееся признать законные притязания Японии в Китае? Во имя высокого идеализма оно увековечило мировой порядок, который низвел маленькую, бедную ресурсами Японию до статуса второго сорта? Подобно Германии, утверждал Коное, у Японии «не было другого выхода, кроме как разрушить статус-кво ради самосохранения». Два десятилетия спустя премьер Коное свяжет судьбу Японии с судьбой нацистской Германии и фашистской Италии в Тройственном пакте — агрессивном стремлении разрушить статус-кво как в Европе, так и в Азии, не только ради самосохранения, но и ради имперской экспансии.[14]

Таким образом, Версальский договор посеял ветер, который в конечном итоге обрушит на мир штормовую ярость. Советник Вудро Вильсона, полковник Эдвард Хаус, наблюдая за тем, как представители Германии ставят свои подписи на пергаменте в Зеркальном зале, размышлял: «Это не отличается от того, что делалось в старые времена, когда завоеватель тащил покоренных на колесах своей колесницы». Берлинская газета «Vorwarts» призывала своих читателей: «Не теряйте надежды. День воскресения наступит».[15]

Адольф Гитлер стремился стать проводником этого воскрешения. Вернувшись в Мюнхен в 1919 году, он погрузился в скрытный, бурный мир политических организаций среди недовольных ветеранов армии, которые разделяли его негодование по поводу предательства их армии гражданскими лидерами в 1918 году. К 1920 году он помог организовать Национал-социалистическую немецкую рабочую партию — нацистскую партию с её характерным символом Хакенкройц, или свастикой. К 1921 году он стал её бесспорным лидером, а её суровые бойцы в коричневых рубашках, Штурмовые отряды (SA), были готовы обеспечить выполнение его воли. Он, как виртуоз, играл на аккордах немецкого недовольства, и нацисты продвигались вперёд, в то время как демократический эксперимент в Германии отступал. Веймарская республика, с рождения опечаленная позором поражения и тяжелым экономическим и психологическим грузом Версальского соглашения, шаталась и качалась в течение 1920-х годов. Когда в 1922 году она не выплатила репарации, Франция оккупировала Рур, промышленный центр Германии, что привело к гиперинфляции, которая сделала немецкую марку практически бесполезной. Гитлер воспользовался случаем и попытался совершить переворот в Мюнхене — неудачный «Пивной путч», за который он был приговорен к тюремному заключению в крепости Ландсберг. Выйдя на свободу в конце 1924 года, он вновь направил свою демоническую энергию на создание нацистской партии, включая теперь уже элитную личную телохранителей, одетых в чёрные рубашки Schutz Staffeln (SS). К 1928 году партия насчитывала более ста тысяч членов и набрала 810 000 голосов на выборах в Рейхстаг.[16]

Затем наступил мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 году, а вместе с ним и великая возможность для Гитлера. Когда в 1930 году безработица в Германии достигла трех миллионов человек, число членов нацистской партии удвоилось. Когда в сентябре 1930 года немцы пришли на избирательные участки, число голосов нацистов выросло до 6,4 миллиона. Гитлер стал второй по величине партией в рейхстаге, получив 107 мест. Два года спустя нацисты получили ещё 113 мест, и Гитлер потребовал, чтобы ему предоставили пост канцлера. 30 января 1933 года он его получил. Пять недель спустя Франклин Д. Рузвельт был инаугурирован как президент Соединенных Штатов.

Время совершает странные повороты. В то время как бывший капрал Гитлер и бывший помощник секретаря Рузвельта выходили на центральную сцену истории, другая фигура, которую Великая война вызвала на эту сцену, готовилась её покинуть: Герберт Гувер, великий гуманист, организовавший продовольственную помощь оккупированной Бельгии в 1914 году и накормивший большую часть мира в бурные месяцы, последовавшие за перемирием. Он был «единственным человеком, — сказал Джон Мейнард Кейнс, — который вышел из парижского испытания с возросшей репутацией». Кейнс считал, что если бы реализм Гувера, его «знания, великодушие и бескорыстие» нашли более широкое применение в парижских советах, мир получил бы «Хороший мир».[17]

Но хорошего мира не будет, только шаткое перемирие, за которым последует десятилетие депрессии, а затем ещё большая война. Когда глобальный экономический ураган 1930-х годов лишил Гувера власти и передал её Гитлеру и Рузвельту, Гувер знал источник бури: «Основной причиной Великой депрессии, — говорится в первом предложении его мемуаров, — была война 1914–1918 годов».[18]

Подобно землетрясению, крах фондового рынка в октябре 1929 года оглушительно прогремел по Соединенным Штатам, став предвестником кризиса, который должен был потрясти американский образ жизни до основания. События последующего десятилетия открыли трещину в американской истории, не менее зияющую, чем та, что была открыта залпом на Лексингтон Коммон в апреле 1775 года или бомбардировкой Самтера в другом апреле четыре часа и шесть лет спустя.