Почти в двух тысячах миль к востоку размышлял Иосиф Сталин, народный комиссар по делам национальностей. Он просматривал обрывочные сообщения с запада в поисках подтверждений того, что хаотическое окончание войны означало предсказанную гибель капитализма в воюющих странах. Ожидая момента мировой революции, он тем временем вел жестокую борьбу за защиту революции в России, находящейся в самом зародыше под угрозой гражданской войны и иностранной интервенции. Особым заданием комиссара Сталина была оборона южного фронта, центром которого был волжский город Царицын — позже Сталинград, ещё позже Волгоград — ворота на Кавказ и его драгоценные запасы зерна. Там летом и осенью 1918 года он расправлялся с подозреваемыми в контрреволюции с помощью расчетливого террора, который стал его визитной карточкой. На большой чёрной барже, стоявшей на якоре посреди реки, он по ночам приказывал расстреливать десятки заключенных, тела которых затем выбрасывались на берег. «Смерть решает все проблемы», — говорил Сталин. «Нет человека — нет проблемы». Вернувшись в Москву в ноябре, он злорадствовал по поводу казни Романа Малиновского, информатора, предавшего его царскому Охрану в 1913 году, в результате чего Сталин был сослан в Сибирь. Там, в одиночестве и озлобленности, он в течение четырех лет планировал свой путь к власти и возмездию.[5]
Франклин Делано Рузвельт провел те же четыре года, наслаждаясь властью в качестве помощника министра военно-морского флота в Вашингтоне, округ Колумбия. 11 ноября 1918 года Рузвельт проснулся в Вашингтоне под буйный шум автомобильных гудков, звон колоколов, свист труб и крики людей. «Чувство облегчения и благодарности, — вспоминала его жена Элеонора, — не поддается описанию».[6]
Однако для Франклина Рузвельта окончание войны также стало своего рода разочарованием. Импульсивный, романтичный, амбициозный, он был вынужден отсидеть всю войну, прикованный к своему столу в качестве гражданского администратора. Его магическое политическое имя, фамильная рузвельтовская энергичность, привлекательность и молодость, кажущаяся вездесущность, залпы четко сформулированных меморандумов — все это создало ему репутацию одного из самых способных и харизматичных вашингтонских деятелей военного времени. Но этого было недостаточно. Подобно своему кинетическому кузену Теодору, он жаждал борьбы, жаждал подражать своему легендарному «дяде Теду», который оставил пост, который сейчас занимал Франклин, чтобы взять в руки оружие в испано-американской войне.
Ни Франклин Рузвельт, ни весь мир ещё не усвоили страшных уроков Великой войны, и в своих военных страстях молодой помощник секретаря имел нечто общее и с Гитлером, и с Черчиллем. Гитлер, угрюмый и скупой венский студент-художник, бросил родную Австрию и бежал в Мюнхен, чтобы вступить в немецкую армию в 1914 году. В своём военном полку он нашел тепло товарищества, которое ускользало от него в томительной пустоте его гражданской жизни. Начало войны, писал он, «показалось ему избавлением от гневных чувств моей юности».[7] Своей мужественностью и славой Черчилль был обязан солдатским подвигам в Индии и в англо-бурской войне. В 1914 году, будучи министром, он переплыл Ла-Манш, чтобы лично возглавить оборону Антверпена. «Вкусив крови», — язвительно заметил премьер-министр Герберт Асквит, — Черчилль «начал, как тигр, жаждать большего и умолять, чтобы… ему поручили какое-нибудь военное командование». Вскоре он получил своё желание. В январе 1916 года подполковник Черчилль, человек средних лет, привыкший к бренди и шелкам, возглавил пехотный батальон Шестого королевского шотландского фузилерного полка, отправившийся на фронт под Ипром, навстречу немцам по той же самой адской местности, куда неоднократно отправлялся Шестнадцатый баварский резервный пехотный полк Адольфа Гитлера.[8]
Рузвельт не знал такого удовлетворения. Поздно вечером 31 октября 1918 года он позвонил в Белый дом, чтобы попросить президента Вудро Вильсона о военноморской комиссии. «Слишком поздно», — ответил Вильсон; он уже получил первые предложения о перемирии от только что сформированного германского правительства, и война очень скоро закончится.[9]
Рузвельту пришлось довольствоваться официальной инспекционной поездкой на фронт летом 1918 года. Именно эта поездка легла в основу заявления, которое он сделал почти двадцать лет спустя: «Я познал войну». 31 июля британский эсминец высадил его на берег в Дюнкерке, в сорока милях от того места, где спустя десять недель Гитлер должен был быть отравлен газом. Нетерпеливый и безрассудный, Рузвельт носился по полям сражений, наталкиваясь на опасности, которые только мог найти. В Белло Вуд, где американские войска помогли остановить последнее немецкое наступление всего несколько недель назад, он пробирался по залитым водой ямам от снарядов и мимо бесчисленных грубых могил, отмеченных лишь деревянными крестами или воткнутыми в землю винтовками. В Марей-ан-Доле он дергал за ремешки, чтобы выпустить артиллерийские снаряды по немецкому железнодорожному узлу, расположенному в двенадцати милях от него. В Вердене он надел каску и противогаз и спустился под землю в затхлый лабиринт форта Дуамон. Он слышал приглушенный стук немецких артиллерийских снарядов, рвущихся на земляных укреплениях сверху. 7 августа, после вихревой поездки по местам боев, продолжавшейся менее недели, Рузвельт покинул фронт. В сентябре он вернулся в гавань Соединенных Штатов, где оставался на момент заключения перемирия 11 ноября. Как и подавляющее большинство его соотечественников, он не знал войны по-настоящему. «Он был скорее очарован, чем отвращен, — заключает один из биографов, — он был в восторге от патриотизма и героизма американских союзных войск, и его угнетало чувство вины и лишения из-за того, что он не разделял их бедствий».[10]
ЧЕТЫРЕ ЧЕЛОВЕКА В НОЯБРЕ 1918 ГОДА: Каждый из них был сформирован Великой войной, каждому было суждено возглавить нацию, каждой нации было суждено быть потрясенной последствиями войны и её возобновлением. Все четверо жаждали власти, и все они в огромной степени обладали ею. Оба победителя уже испили из колодца власти и теперь жаждали ещё большей жажды. Сталин изо всех сил старался удержать власть в своих руках среди хаоса революции. Гитлер жаждал власти, достаточной для того, чтобы отомстить за унизительное поражение своей нации. Колесо времени в конце концов занесёт всех этих четырех людей в один из самых тёмных кругов истории. На самом деле история уже бросила их в жуткую близость, как физическую, так и метафорическую.[11] Черчилль и Рузвельт прошли в одном дне марша от окопов, где младший капрал Гитлер рыскал со своими депешами. Все трое, как мотыльки на пламя, почувствовали, что их влечет к себе волнующее очарование солдата и битвы. Британец и американец познакомились на ужине в лондонском ресторане Gray’s Inn 9 июля 1918 года, хотя в то время ни один из них не произвел на другого особого впечатления.[12]
Сталин, родившийся на Кавказе, на границе между Европой и Азией, мечтал о новой красной империи, которая восстанет из пепла России Романовых и распространится далеко за её старые имперские границы, точно так же как Гитлер, родившийся на границе, отделявшей Германию от Австрии, лелеял лихорадочную мечту о слиянии всех германских народов свергнутых Гогенцоллернов и Габсбургов в огромный, новый, расово чистый тевтонский рейх. Столкновение этих мечтаний однажды станет кошмаром всего мира.
НО В НОЯБРЕ 1918 ГОДА, когда боевые действия на мгновение прекратились, человечество ещё могло мимолетно мечтать о надежде. Большая часть этой надежды была вложена в личность американского президента Вудро Вильсона. «Какое место занял президент в сердцах и надеждах всего мира!» — воскликнул британский экономист Джон Мейнард Кейнс, когда 4 декабря 1918 года он поднялся на борт «Джорджа Вашингтона» и отправился на Парижскую мирную конференцию. Воодушевленный и предвкушающий, Рузвельт последовал за своим шефом в Париж на том же корабле месяц спустя. Но там, находясь на периферии мирных переговоров, он стал свидетелем безжалостного разрушения либерального урегулирования, за которое выступал Вильсон.
