В этот критический час банкам нужна была ликвидность: деньги, с помощью которых можно было удовлетворить требования вкладчиков. Но, как ни странно, усилия отдельных банков по поддержанию ликвидности привели к сокращению денежной массы, ужесточению кредитования и неумолимому сгущению системы в целом. В штате Юта банкиру Марринеру Экклзу удалось продержать своё учреждение открытым в течение мучительного дня массового изъятия денег вкладчиками только благодаря тому, что он приказал своим кассирам работать в замедленном темпе, намеренно отсчитывая суммы в мелких купюрах шумным толпам клиентов, которые толпились на его банковском этаже, требуя свои наличные. «После этого, — говорит Экклз, — нам пришлось принять грубую и отвратительную кредитную и инкассаторскую политику. В тех обстоятельствах жить в одиночку было не очень приятно».

Размышляя о своём затруднительном положении, Экклз «начал задаваться вопросом, было ли поведение таких банкиров, как я, во времена депрессии мудрым. Не внесли ли мы все свой вклад в ухудшение ситуации, просто пытаясь сохранить ликвидность в условиях экономического давления дефляции? Заставляя ликвидировать кредиты и ценные бумаги, чтобы удовлетворить требования вкладчиков, не способствовали ли мы снижению цен и тем самым не усложняли ли нашим должникам возможность вернуть то, что они у нас заняли? Не затягивали ли мы своей политикой кредитных ограничений в период резкой дефляции двойную петлю на горле экономики, которая и так задыхалась? Разве во время дефляции рациональной политикой не было бы смягчение денежно-кредитной политики?»[124] Это была бы действительно рациональная политика. Собственно, именно эту политику Гувер и продвигал в течение нескольких недель после краха. Но теперь, в роковой второй половине 1931 года, своеобразное созвездие факторов блокировало её эффективную реализацию. По иронии судьбы, само существование Федеральной резервной системы, казалось, освобождало крупные частные банки, такие как Дом Моргана, от роли разжижителей, которую они брали на себя во время предыдущих паник, таких как 1907 год. В самой Федеральной резервной системе образовался вакуум лидерства после смерти в 1928 году Бенджамина Стронга, управляющего Нью-Йоркским федеральным резервным банком и долгое время занимавшего доминирующее положение в ФРС, что привело к почти полному параличу после неудачной попытки поддержать Банк Соединенных Штатов в конце 1930 года. Кроме того, как вскоре показали события, события за пределами Соединенных Штатов фатально запутали усилия системы по преодолению банковского кризиса.

До начала 1931 года американская депрессия казалась в основном результатом американских причин. Десятилетний застой в сельском хозяйстве, спад продаж на автомобильном и жилищном рынках, пиратские злоупотребления на Уолл-стрит, стремительное падение стоимости активов во время краха, беды анархической банковской системы — этих проблем, конечно, было достаточно. Но это были внутренние проблемы, и ни один американец не понимал их лучше, чем Герберт Гувер, и ни один лидер не был лучше подготовлен к тому, чтобы взяться за оружие против них. Но теперь Европа собиралась добавить страшный, непосильный груз к и без того непосильному бремени Гувера. Вскоре то, что в 1931 году ещё называлось депрессией, должно было превратиться в беспрецедентное бедствие, известное истории как Великая Депрессия.

Уже в декабре 1930 года Гувер заявил, что «основные силы депрессии сейчас находятся за пределами Соединенных Штатов». Возможно, в тот момент его заявление было слишком самозащитным и преждевременным, но вскоре события придали словам президента леденящий душу оттенок пророчества, поскольку ударные волны от разрушающейся международной экономической системы обрушились на Соединенные Штаты со смертельной силой. До начала 1931 года, середины своего президентского срока, Гувер был агрессивным и уверенным в себе бойцом, ведущим активное наступление на экономические кризисы. Теперь же международные события безжалостно заставили его вернуться в оборону. Его главными целями стали контроль за ущербом и даже самосохранение национальной экономики. В конце 1931 года он резко заявляет: «Сейчас перед нами стоит проблема не спасения Германии или Британии, а спасения самих себя».[125]

С весны 1931 года это стало постоянной темой Гувера: глубочайшие источники бедствия находятся за пределами Америки. С этого времени также стало ясно, что эта депрессия — не просто очередная циклическая долина, а исторический водораздел, нечто гораздо большее по масштабам и более грозное по своим последствиям, чем все, что было до неё. Беспрецедентное событие, оно должно иметь экстраординарные причины. Гувер нашел их в самом судьбоносном эпизоде столетия. Именно сейчас он начал развивать тезис, с которого начал свои «Мемуары»: «По большому счету главной причиной Великой депрессии была война 1914–1918 годов».[126]

Весной 1931 года, объяснял Гувер, «как раз в тот момент, когда мы начали питать вполне обоснованные надежды, что находимся на пути к выходу из депрессии, наши скрытые страхи перед Европой реализовались в гигантском взрыве, потрясшем основы мировой экономической, политической и социальной структуры. В конце концов злые силы, вызванные экономическими последствиями войны, Версальским договором, послевоенными военными союзами с удвоенным довоенным вооружением, бешеными программами общественных работ по борьбе с безработицей, несбалансированными бюджетами и инфляцией, — все это разорвало системы на части».[127]

История подтверждает эту точку зрения. Война действительно подготовила почву для катастрофы, и не в последнюю очередь благодаря тому, что репарационные выплаты подкосили экономику Германии, ослабив тем самым европейскую экономику в целом и, не случайно, подготовив почву для прихода к власти Адольфа Гитлера. Зловещие силы, о которых говорил Гувер, появились на этой сцене в сентябре 1930 года, когда нацистская партия, воспользовавшись гнойным недовольством по поводу репараций и глубоко депрессивным состоянием немецкой экономики, добилась зловещих успехов на парламентских выборах. Это резкое наступление нацистов запустило цепную реакцию, детонация которой в конечном итоге потрясла даже самые отдалённые уголки американского сердца. Американцам, как позже остроумно заметил Гувер, «предстояло узнать об экономической взаимозависимости наций благодаря острому опыту, который постучался в двери каждого коттеджа».[128]

Стремясь лишить Гитлера его главной электоральной привлекательности путем укрепления немецкой экономики, канцлер Германии Генрих Брюнинг в марте 1931 года предложил создать таможенный союз Германии с Австрией. Французское правительство с мрачными подозрениями расценило предложение Брюнинга как первый шаг к аннексии Австрии Веймарской республикой — то, что побежденные немцы и австрийцы хотели осуществить в 1919 году, но что было категорически запрещено Версальским договором. Перспектива того, что Франция начнёт сжимать австрийские банки, чтобы сорвать замысел Брюнинга, вызвала банковскую панику в Вене. К маю вкладчики устроили беспорядки у здания крупнейшего австрийского банка, Кредитанштальта Луи Ротшильда, и банк закрыл свои двери. Затем проблемы распространились на Германию. Паника нарастала, и многие немецкие банки закрылись, а за ними последовали и соседние страны.

В основе этой тревожной цепи событий лежал запутанный вопрос о международных долгах и репарационных выплатах, возникших в результате войны 1914–18 годов. Одним из очевидных способов ослабить давление на осажденных немцев и австрийцев было разорвать цепь, отказавшись от этих обязательств или приостановив их выполнение. Соединенные Штаты могли бы возглавить этот процесс, простив или пересмотрев сроки выплаты 10 миллиардов долларов, которые им задолжали союзники, в основном Великобритания и Франция, в результате займов, предоставленных американским казначейством во время и сразу после войны. Партнер Morgan Томас П. Ламонт позвонил Гуверу 5 июня 1931 года, чтобы предложить именно это. Гувер уже самостоятельно изучал эту идею, но он напомнил Ламонту о её политической взрывоопасности. «Сидя в Нью-Йорке, как вы, — говорил Гувер, — вы не имеете ни малейшего представления о настроениях в стране в целом по поводу этих межправительственных долгов».[129]