Джонсон представлял себе NRA, по выражению Артура М. Шлезингера-младшего, «как гигантский орган, через который он мог бы играть на экономике страны».[313] Его моделью был Совет по военной промышленности (WIB) 1917–18 годов, председателем которого был его кумир и деловой партнер Бернард Барух. Сам Джонсон служил директором Отдела закупок и снабжения WIB, представляя военные закупочные бюро в различных товарных секциях WIB. Франклин Рузвельт, объявляя 16 июня о рождении NRA, также ссылался на опыт мировой войны. «Я принимал участие в великом сотрудничестве 1917 и 1918 годов», — заявил президент и призвал страну вспомнить военный кризис и дух национального единства, который он вызвал. «Должны ли мы идти к поражению во множестве нащупывающих друг друга, неорганизованных, отдельных подразделений, — спросил президент, расширив военную метафору, — или мы будем двигаться к победе как одна большая команда?»[314]

Но если NRA была создана по образцу Совета военной промышленности, то в ней отсутствовал важнейший элемент: война. Конечно, психологическое ощущение кризиса в 1933 году было сопоставимо с атмосферой чрезвычайного положения 1917 года, но разница заключалась не в настроении, а в деньгах. Всего за два года федеральное правительство заняло более 21 миллиарда долларов на ведение Первой мировой войны, и эта цифра превышала сумму дефицитов «Нового курса» с 1933 года до кануна Второй мировой войны.[315] Закон о восстановлении национальной промышленности, на основании которого была создана NRA, также разрешил Администрации общественных работ занять 3,3 миллиарда долларов на расходы по стимулированию экономики, чтобы влить в неё новую покупательную способность. NRA и PWA должны были стать как бы двумя легкими, каждое из которых необходимо для того, чтобы вдохнуть жизнь в занемогший промышленный сектор. Но, как обнаружил Герберт Гувер, для запуска строительных проектов любого значительного масштаба требовалось время, много времени, чтобы завершить обследование территории, архитектурные проекты и инженерные исследования, прежде чем начать реальное строительство. Более того, собственное чувство финансовой осторожности Рузвельта, в отличие от Гувера, заставило его лишить энергичного, но непостоянного Джонсона контроля над PWA и поручить это дело вспыльчивому министру внутренних дел Гарольду Икесу. «Честный Гарольд», — так вскоре прозвали Икеса за скрупулезную осторожность и мучительную продуманность, с которой он распоряжался средствами PWA. Скупой на копейки и осторожный до предела, Икес проявлял повышенную бдительность, чтобы избежать обвинений в расточительстве или мошенничестве. В 1933 году он потратил всего 110 миллионов долларов из средств PWA. «Ему ещё предстоит узнать, — говорил один из раздражённых помощников Икеса, — что у администратора фонда в 3 миллиарда долларов нет времени проверять каждую покупку пишущей машинки». Под навязчиво-осмотрительным руководством Икеса в 1933 году PWA не внесла никакого вклада в стимулирование экономики, в результате чего NRA фактически умерла по прибытии в качестве меры по восстановлению. «Лишившись второго легкого, — писал один из чиновников NRA, — экономика вынуждена была нести слишком большую нагрузку на легкие NRA, поскольку PWA почти полгода после организации NRA почти не дышала».[316]

Если Джонсон, потенциальный мастер экономического органа, с самого начала оказался сидящим за великолепным музыкальным инструментом, в котором не было ни духового механизма, ни мехов, он, тем не менее, продолжал стучать по клавиатуре NRA с миссионерским рвением и маниакальной энергией. Не было человека, который бы более искренне верил в философию промышленной координации, которую было поручено реализовать NRA. «Я отношусь к NRA как к святыне», — говорил он. Он приписывал своему наставнику, Бернарду Баруху, лучшую формулировку экономического кредо NRA. «Правительство поощряет наши перегруженные промышленные комбинации и даже стимулирует их к увеличению производства», — объяснял Барух собравшимся в Брукингском институте в мае 1933 года.

По мнению Баруха и Джонсона, NRA могла бы остановить этот цикл с помощью спонсируемых правительством соглашений по ограничению губительного перепроизводства, распределению производственных квот и стабилизации заработной платы. Последний пункт был особенно важен. Если в NRA и была какая-то оправданная экономическая логика, то она заключалась в том, что восстановление экономики не может наступить до тех пор, пока сокращающаяся заработная плата продолжает высасывать покупательную способность из больной экономики.

Суть мышления Баруха и Джонсона заключалась в их общей враждебности к конкуренции. «Убийственная доктрина дикой и волчьей конкуренции, — называл её Джонсон, — стремящаяся съесть собаку, а дьяволу отдать заднее место», заставляла даже гуманных и справедливых работодателей снижать зарплаты и увольнять работников миллионами. В противоположность этому, говорил Джонсон, «в самом сердце „Нового курса“ лежит принцип согласованных действий в промышленности и сельском хозяйстве под контролем правительства».[318]

Эти идеи, возможно, и составили основу «Нового курса» в 1933 году, но сами по себе они были едва ли новыми. Они не только легли в основу опыта WIB во время мировой войны, но и нашли своё выражение в выступлениях министра торговли Гувера в поддержку торговых ассоциаций и профсоюзов в 1920-х годах, а также во встречах президента Гувера с лидерами бизнеса во время первой вспышки кризиса в 1929 году и в его широко разрекламированных призывах к сохранению ставок заработной платы в первые два года депрессии. Рузвельт воплотил аналогичные идеи в своём выступлении в клубе «Содружество» в Сан-Франциско во время предвыборной кампании 1932 года, когда он призвал «управлять ресурсами и заводами, которые уже имеются в наличии… приводить производство в соответствие с потреблением».[319] В мае 1933 года новый президент вновь зазвучал в том же ключе, когда пожаловался своим советникам на проблему «глупого перепроизводства».[320] С этой глупостью и порожденной ею жестокой конкуренцией NRA теперь пыталась покончить.

Мало в какой отрасли перепроизводство было более проблематичным, чем в хлопчатобумажном текстиле. Текстильная промышленность, как и производство каменного угля, была больна уже давно, ещё до наступления Депрессии. «Старая» отрасль, в Америке, как и в других странах, одной из первых применившая фабричную систему производства, хлопчатобумажная текстильная промышленность в годы после Реконструкции мигрировала из своей родной Новой Англии на Юг. «Приведите фабрики к хлопку», — проповедовали южные промоутеры, стремясь поднять промышленный «новый Юг» из обломков Гражданской войны. К 1930 году они преуспели сверх всяких ожиданий — Юг тогда производил две трети хлопчатобумажных тканей в стране, — но текстильная промышленность стала жестоко конкурентной, хронически страдающей от избытка мощностей, завышения цен и уже привычных бед, обрушившихся на труд.