20 марта Рузвельт подписал Закон об экономике, а двумя днями позже — Закон о доходах от продажи пива и вина. Последняя мера предвосхитила отмену запрета. 20 февраля 1933 года Конгресс, работающий вхолостую, принял законопроект об отмене Двадцатой поправки. Необходимые три четверти штатов должны были ратифицировать этот закон до 5 декабря, когда Двадцать первая поправка стала законом, положив конец эксперименту с запретом и ознаменовав очередную неудачу для протестантских сил, в основном проживающих в сельской местности, которые пытались сделать Америку сухой.

За две недели новая администрация покончила с банковским кризисом, радикально сократила федеральные расходы и обеспечила новые доходы за счет легализации пива и легких вин. В процессе президент взял верх и победил два самых мощных политических лобби в Вашингтоне: ветеранов и сторонников запрета. Кроме того, он, по всей видимости, вывел страну из состояния застоя и кислой отставки и возродил в народе веру в себя. Наконец-то появился лидер, который мог вести за собой, и Конгресс, который можно было заставить следовать за собой. Рузвельт продолжал склонять партию к своей воле, отказываясь от распределения покровительственных должностей, которых так жаждали демократы. Благодаря этому, как отметил один из обозревателей, «отношения президента с Конгрессом до самого конца сессии носили оттенок ожидания, который является лучшей частью молодой любви». Вопрос о том, перерастут ли эти отношения в стабильный и продуктивный брак, остается открытым.[240]

Куда именно вел Рузвельт? Его законопроект о банковской деятельности был, по сути, продуктом Министерства финансов Гувера. Его законопроект об экономике выполнил обещание, данное в предвыборной речи в Питтсбурге, и сократил федеральные расходы сильнее, чем осмелился Гувер. Законопроект о пиве, открыв новые источники доходов для федерального правительства, выполнил важнейшую политическую задачу архиконсервативных сил Раскоба в Демократической партии. Вряд ли это было похоже на «новую сделку», которая внушала надежды прогрессистам и вызывала опасения у консерваторов с момента выдвижения Рузвельта на пост президента восемью месяцами ранее.

Созывая специальную сессию, Рузвельт имел в виду лишь эти три чрезвычайные меры. Теперь же, почувствовав неожиданную уступчивость Конгресса, он решил задержать его на сессии и выступить с дополнительными предложениями, которые должны были оправдать ожидания либералов и придать смысл и содержание «Новому курсу». Они состояли из целого ряда инициатив, направленных на восстановление и реформы, а также на политическую перестройку. Вскоре аналитики окрестили этот всплеск законодательной активности «Сто дней». Когда она завершилась с закрытием специальной сессии 16 июня, Рузвельт направил пятнадцать посланий в Конгресс и, в свою очередь, подписал пятнадцать законопроектов. В совокупности достижения «Ста дней» представляли собой шедевр президентского лидерства, не имевший аналогов в то время и не имевший аналогов с тех пор (за исключением «второй сотни дней», которую Рузвельт возглавил во время великого всплеска реформ в 1935 году). Первые «Сто дней» выковали главное оружие Рузвельта в борьбе с депрессией и сформировали большую часть исторической репутации «Нового курса». Они также не поддались попыткам многих поколений оценить их точное экономическое и социальное воздействие и, что, возможно, ещё более досадно, их коллективную идеологическую идентичность. Как и человек, который ими руководил, «Сто дней», а за ними и сам «Новый курс», озадачили историков, ищущих точные определения этой плодотворной творческой эпохи.

РУЗВЕЛЬТ ПРОИЗВЕЛ первый залп в шквале своих дополнительных законодательных предложений 16 марта, когда направил в Конгресс свой фермерский законопроект. «Я откровенно говорю вам, что это новый и непроторенный путь», который прокладывает его законопроект, — сказал Рузвельт, — «но я с такой же откровенностью говорю вам, что беспрецедентное состояние требует испытания новых средств для спасения сельского хозяйства».[241] Здесь Рузвельт повторил заявления Герберта Гувера о новаторстве его собственного фермерского законодательства, принятого на другой специальной сессии Конгресса всего четырьмя годами ранее. То, что оба президента оказались правы, свидетельствует как об упрямстве сельскохозяйственного кризиса, так и о расширении круга политических возможностей, которые закладывала Депрессия. Фермерский законопроект Рузвельта действительно представлял собой новое мышление, и его было много. «Редко, если вообще когда-либо, — писал автор газеты New York Herald Tribune, — в американском Конгрессе представлялся столь масштабный законопроект». Другой обозреватель заявил, что законопроект «стремится узаконить практически все, что только может прийти в голову».[242]

В основе сельскохозяйственной программы Рузвельта лежала знакомая «мозговым трестам» идея «баланса» — повышения доходов фермеров как средства поддержания спроса на отечественную промышленную продукцию. На данном этапе устранение дисбаланса между сельским хозяйством и промышленностью составляло суть антидепрессивной стратегии Рузвельта. В примечаниях, приложенных к изданию его официальных документов 1938 года, Рузвельт ещё раз объяснил, что считает «постоянное отсутствие достаточной покупательной способности у фермера» «одной из важнейших причин Депрессии».[243] Теперь он предложил устранить этот недостаток. Но как?

Сельское хозяйство было огромным и разнообразным сектором американской экономики. В него входили хлопкоробы Алабамы и скотоводы Монтаны, молочники Висконсина и пшеничные фермеры Дакоты, свиноводы Миссури и садоводы Нью-Джерси, фруктоводы Калифорнии и овцеводы Вайоминга, босоногие издольщики и лорды-латифундисты. Эти разрозненные интересы не имели единого мнения ни о природе недовольства сельского хозяйства, ни о том, что с ним следует делать. Несомненным было лишь то, что нужно срочно что-то делать. Только за последние четыре года доходы сельского хозяйства упали почти на 60 процентов. И сельскохозяйственная депрессия началась не только в 1929 году. К моменту Великого краха она длилась уже почти десять лет. К началу 1933 года банки забирали закладные по фермам со скоростью около двадцати тысяч в месяц. Президент Федерации фермерских бюро, одной из самых консервативных сельскохозяйственных организаций, на слушаниях в Сенате в январе предупредил: «Если для американского фермера ничего не будет сделано, то в течение двенадцати месяцев в сельской местности произойдет революция».[244]

В Конгрессе раздавалась какофония фермерских предложений, некоторые из которых все ещё звучали в дебатах 1920-х годов. Они варьировались от старой схемы Макнари-Хаугена по субсидированию экспорта до идей Герберта Гувера о кооперативах производителей и государственных закупках излишков урожая, до извечных криков о списании долгов и инфляции и до новомодного понятия Рузвельта о «внутреннем выделении», которое призывало к прямым государственным выплатам фермерам, согласившимся не производить определенные культуры. Выплаты по внутренним ассигнованиям должны были финансироваться за счет новых налогов на переработчиков сельскохозяйственной продукции, включая консервщиков, мельников, упаковщиков и товарных брокеров.

Поскольку Федеральный фермерский совет Гувера взял на себя обязательства по закупке излишков, не предпринимая при этом никаких усилий по сокращению производства, он быстро исчерпал свои скромные финансовые ресурсы. Внутреннее распределение пыталось избежать этой проблемы, борясь с ценовыми излишками у их источника, предотвращая их производство в первую очередь. Это было действительно радикальное решение. Оно доводило логику речи Рузвельта в Клубе Содружества о перепроизводстве до крайности — буквально платить ни за что. Профессиональный экономист Тагвелл, один из главных архитекторов сельскохозяйственного законопроекта, признал в своём дневнике, что «у экономической философии, которую он представляет, вообще нет защитников».[245] Философских защитников, возможно, нет, но нет и недостатка в заинтересованных сторонниках. Рузвельт набросал расплывчатые рамки своей сельскохозяйственной политики в своей предвыборной речи в Топике, штат Канзас, в сентябре. Там же он недвусмысленно высказался за «национальное планирование в сельском хозяйстве». Что это будет за планирование и кем, он не уточнил. Признав, что «было выдвинуто множество планов» и что ни один «конкретный план не применим ко всем культурам», он недвусмысленно пообещал «скомпоновать противоречивые элементы этих различных планов».[246] На практике, однако, Рузвельт не скомпоновал эти элементы, а просто объединил их. Когда неоднократные конференции с сельскохозяйственными организациями и консультации с лидерами фермерских хозяйств не привели к консенсусу, Рузвельт разрубил гордиев узел, предложив омнибусный законопроект, разрешающий использовать практически все конкурирующие рекомендации по разрешению сельскохозяйственного кризиса. Торопясь принять закон до начала сева яровых культур и до того, как предложенная Всемирная экономическая конференция рассмотрит вопрос о глобальных сельскохозяйственных излишках, президент уклонился от принятия всех сложных решений по сельскохозяйственной политике, хотя и собрал в своих руках все мыслимые инструменты политики.