Как и в Тегеране, у Рузвельта не было ни желания, ни средств бросить вызов советской гегемонии в Восточной Европе, но ему требовалось политическое прикрытие для молчаливого согласия с советским свершившимся фактом. Соединенные Штаты были «дальше от Польши, чем кто-либо другой здесь», — сказал Рузвельт. Тем не менее, продолжил Рузвельт, поляки были «ссорящимися людьми», где бы они ни находились, и поэтому он «чувствовал, что для него в Соединенных Штатах очень важно, чтобы для шести миллионов поляков был сделан какой-то жест, указывающий на то, что Соединенные Штаты в какой-то мере участвуют в вопросе о свободе выборов» для определения постоянного правительства Польши. Он подчеркнул, однако, «что это лишь вопрос слов и деталей». В личной записке он заверил Сталина, что «Соединенные Штаты никогда не окажут поддержку какому-либо временному правительству в Польше, которое было бы несовместимо с вашими интересами». В результате была принята Декларация об освобожденной Европе. Она обязывала подписавшие её стороны «организовать и провести свободные выборы» в освобожденных странах, стремясь к созданию правительств, «широко представляющих все демократические элементы». Это были пустые слова, как хорошо знал Рузвельт. «Господин президент, эта декларация настолько эластична, что русские могут растянуть её на весь путь от Ялты до Вашингтона, ни разу технически не нарушив её», — сказал начальник штаба Рузвельта адмирал Уильям Лихи, когда увидел проект декларации. «Я знаю, Билл, я знаю это», — сказал Рузвельт. «Но это лучшее, что я могу сделать для Польши в данный момент». И это было так — если только Рузвельт не был готов приказать Эйзенхауэру пройти с боями через всю Германию, взять на себя Красную армию и под дулами автоматов вытеснить её из Польши. На этом этапе войны в Европе политические решения могли не более чем подтвердить военные реалии. В частности, в этом отношении Ялта была лишь постскриптумом к Тегерану.[1281]
Далее «большая тройка» перешла к вопросу о Германии. Сталин хотел знать, «придерживаются ли по-прежнему президент или премьер-министр принципа расчленения», как они заявили в Тегеране. Он также хотел обсудить вопрос о репарациях. Сталину не было известно, что эти вопросы уже несколько месяцев были предметом спорных и неразрешимых дебатов внутри правительства Рузвельта, а также между англичанами и американцами.
В сентябре 1944 года министр финансов Моргентау представил на англоамериканской конференции в Квебеке радикальный план деиндустриализации Рура и Саара и разделения Германии на два или более пасторальных государства. Государственный секретарь Халл был в ужасе от этого «плана слепой мести». Разрушение немецкой экономики, считал Халл, разрушит экономику всей Европы. Он считал план Моргентау «катаклизмом», «трагедией для всех заинтересованных сторон», именно таким карфагенским миром, который разрушил межвоенную международную экономику и породил в Германии жажду мести, которой воспользовался Гитлер. Генри Стимсон предупреждал Рузвельта: «Невозможно представить себе, что от целой нации в семьдесят миллионов человек… можно силой потребовать отказаться от всех прежних методов жизни, свести их к крестьянскому уровню, оставив практически полный контроль над промышленностью и наукой другим народам». Черчилль поначалу согласился с этой оценкой. Когда Моргентау представил свой план в Квебеке, Черчилль выплеснул «весь поток своей риторики, сарказма и насилия». По его словам, экономически неполноценная Германия потянет за собой всю Европу. Черчилль заявил, что он приехал в Квебек не для того, чтобы обсуждать приковывание Англии к телу мертвого немца. Но после упорных возражений Энтони Идена премьер-министр сдался, возможно, успокоенный намеками министра финансов на то, что только согласие Великобритании на план Моргентау обеспечит одобрение казначейством послевоенных кредитов для Британии. 15 сентября, сидя за столом в Цитадели в Квебеке, Рузвельт и Черчилль поставили свои инициалы под соглашением «о ликвидации военной промышленности в Руре и Сааре» и «преобразовании Германии в страну, преимущественно сельскохозяйственную и пасторальную по своему характеру».
Однако, вернувшись в Вашингтон после конференции в Квебеке, Халл и Стимсон отказались принять план Моргентау в качестве окончательной политики. Они завалили Рузвельта меморандумами с несогласием. Вскоре Халл пришёл к выводу, что Рузвельт «не осознал, в какой степени… он взял на себя обязательства в Квебеке». Когда 3 октября за обедом Стимсон внимательно прочитал президенту вслух Квебекское соглашение, Рузвельт «был откровенно ошеломлен этим и сказал, что не понимает, как он мог поставить свои инициалы; очевидно, он сделал это без особых раздумий». После этого президент отказался от плана Моргентау. Он заявил: «Мне не нравится составлять подробные планы для страны, которую мы ещё не оккупировали». Таким образом, он прибыл в Ялту без американского плана.[1282]
Сталин не страдал от такого раздвоения сознания, растерянности или явной рассеянности. Он говорил, что немцы восстановятся, если не будут приняты решительные меры по их сдерживанию. «Дайте им двенадцать-пятнадцать лет, и они снова встанут на ноги», — предсказывал он маршалу Тито. Соответственно, Сталин хотел не только расчленить Германию, но и потребовать от завоеванного рейха больших репараций. Он предложил лишить Германию промышленного оборудования на сумму не менее 10 миллиардов долларов для отправки в Советский Союз, а такую же сумму выделить другим жертвам нацистской агрессии. Западные союзники отказались. Черчилль назвал советские требования нереалистичными. Хотя Рузвельт «считал, что разделение Германии на пять или семь государств — это хорошая идея», он пытался перевести разговор на тему зон оккупации, что гораздо короче постоянного раздела. Временами он пытался отклонить разговор ещё дальше, однажды рассказав бессвязную и недоуменную историю о еврее и итальянце, которые были членами Ку-клукс-клана в маленьком южном городке, но «считались нормальными, поскольку все в общине их знали». В конце концов, эта тактика похоронила тему постоянного раздела. Что касается репараций, то, хотя американцы в принципе согласились с советским предложением о передаче 10 миллиардов долларов, факт оставался фактом: именно британцы и американцы будут контролировать промышленный центр западной Германии и впоследствии смогут предоставлять или отказывать в репарациях по своему усмотрению. Сталин подчеркнул «неудовлетворительный характер вопроса о репарациях на конференции», но на данный момент этот вопрос был исчерпан. Рузвельт все же сказал, что «не верит, что американские войска останутся в Европе более чем на два года», подтолкнув Сталина к мысли, что ему остается только тянуть время, чтобы распорядиться событиями в послевоенной Европе по своему усмотрению.[1283]
Наиболее конкретные — и одни из самых противоречивых — соглашения, достигнутые в Ялте, касались вступления СССР в войну против Японии. Рузвельт сказал Сталину, что он «надеется, что не будет необходимости вторгаться на Японские острова». Чтобы избежать этого кровавого дела, ему нужна была советская помощь. Советское объявление войны Японии шокировало бы японцев, заставив их признать безнадежность своего дела, позволило бы Красной армии сковать крупные японские силы в Маньчжурии, предоставило бы Соединенным Штатам сибирские базы для бомбардировок Японии — и, по частным расчетам Рузвельта, удержало бы русских от новых злоключений в Европе, пока американцы вели бы финишную битву в Азии.
Сталин ответил, что «ему будет трудно… объяснить советскому народу, почему Россия вступает в войну против Японии… страны, с которой у него не было больших проблем». Но, добавил он бесстрастно, если будут выполнены определенные «политические условия, народ поймет… и объяснить решение будет гораздо легче». В частности, он хотел аннексировать Курильские острова, просил гарантий, что послевоенное урегулирование не нарушит статус просоветской Монгольской Народной Республики, и требовал восстановить потери России в войне 1904 года с Японией — южный остров Сахалин, порты Дайрен и Порт-Артур, контроль над Китайско-Восточной и Южно-Маньчжурской железными дорогами, «при том понимании, что Китай должен продолжать обладать полным суверенитетом в Маньчжурии».
