Поэтому Рози Клепальщицу уместнее было бы назвать Венди Сварщица, или, что ещё более уместно, Салли Секретарь, или даже, как показали события, Молли Мама. Несмотря на резкое увеличение числа женщин в тяжелой промышленности, в соответствии с историческими тенденциями, гораздо большее число новых женщин, поступивших на работу в военное время, занялись канцелярской и обслуживающей деятельностью, и здесь успехи женщин оказались гораздо более прочными. В конце войны число женщин, занятых на производстве, резко сократилось. Судостроение фактически прекратилось, уволив сотни тысяч женщин (а также чернокожих, что жестоко прервало их первый выход на промышленную работу). Женщины массово покидали авиационную и автомобильную промышленность. В военное время каждая четвертая работница автопрома была женщиной, а в 1946 году — только каждая двенадцатая. К 1947 году доля работающих женщин, занятых в «синих воротничках», стала меньше, чем в начале войны — 24,6% против 26,2% в 1940 году. Будущее женского труда лежало не в тяжелой промышленности военного времени, которой суждено было утратить своё относительное значение в послевоенной экономике, а в бурно развивающихся профессиях в сфере обслуживания, которые в течение десятилетия после окончания войны затмили фабричную работу в качестве основного источника занятости в стране. Например, в банковской сфере, которая до войны была полностью мужским бастионом, к 1950 году работало больше женщин, чем мужчин, включая большинство кассиров и 15% менеджеров среднего звена.[1246] Коэффициент участия женщин в рабочей силе, медленно повышавшийся на протяжении столетия и достигший 26% в 1940 году, резко вырос до 36% в 1944 году, а затем быстро снизился до 28% в 1947 году, вернувшись в соответствии с давними историческими тенденциями. Важным предвестником будущего стало то, что к 1944 году замужние женщины впервые составили большинство работающих женщин. Как правило, это были женщины старше тридцати пяти лет, которые уже выполнили свои обязанности по воспитанию детей. Многие женщины хотели продолжать работать по окончании войны, и некоторые так и поступили. Но многие из них были уволены, под давлением работодателей и профсоюзов, чтобы уступить своё место за рабочим столом вернувшимся ветеранам. Поразительно, но гораздо большее число уволилось по собственному желанию, и их причины оказались весьма поучительными для понимания настроений нации в военное и послевоенное время. Среди бывших женщин-военнослужащих, опрошенных Бюро переписи населения в 1951 году, половина назвала «семейные обязанности» основным мотивом ухода с работы. Углубленные интервью с выборкой женщин, родивших в 1946 году, оказались ещё более показательными. Лишь 8% считали, что уход с военной работы — это жертва; 16% испытывали смешанные чувства; но подавляющее большинство — 76% — положительно оценили переход от работы к материнству.
Подобные взгляды проявлялись и в военное время. В объявлениях о приёме на работу подчеркивалось, что женщины нанимаются только «на время». Опросы военного времени неоднократно показывали, что большинство как женщин, так и мужчин не одобряют работающих жен и ещё больше осуждают работающих матерей. Алармисты утверждали, что полчища детей-«подкидышей», оставленных на произвол судьбы работающими матерями, растут психологически отсталыми и даже склонными к преступности. Но разговоры о подростковой преступности военного времени и даже, как выяснилось, о долгосрочном характерологическом ущербе для детей работающих матерей были сильно преувеличены — не в последнюю очередь потому, что относительно небольшое число матерей маленьких детей вообще работали во время войны. Поразительной демонстрацией сохранения традиционных культурных норм стало то, что процент работающих матерей с детьми до шести лет в военное время почти не увеличился — с 9% в 1940 году до 12% в 1944 году. Тридцать одна сотня детских садов, построенных правительством для работающих матерей, работали на одну четверть мощности, обслуживая всего 130 000 детей. Что касается долгосрочных психологических последствий для детей Рози, то одно послевоенное исследование пришло к выводу, что «нет никаких доказательств того, что занятость матери повлияла на развитие личности детей неблагоприятным образом».[1247]
«Изменились ли глубинные общественные ценности [во время Второй мировой войны]?» — задается вопросом историк Д’Энн Кэмпбелл. Что касается женщин, то она дает ироничный, но беспристрастный ответ. «Да. Американцы сильнее, чем в предыдущие эпохи, подчеркивали главенство семьи и детей в своей жизни». Как провозгласил журнал Ladies’ Home Journal в 1944 году, «Материнство снова в моде». Уровень брачности, снизившийся в годы депрессии, стремительно вырос в военное десятилетие. В 1942 году он достиг самого высокого уровня с 1920 года. К концу войны доля американских женщин, состоящих в браке, была выше, чем когда-либо в течение столетия, а средний возраст вступления в брак снизился до исторического минимума. Рождаемость также резко возросла. В 1943 году родилось больше детей, чем в любой предыдущий год столетия, что стало самым высоким показателем рождаемости (детей на тысячу женщин детородного возраста) с преддепрессивного 1927 года. В первые послевоенные годы среднее число детей на семью выросло с двух до трех, поскольку Рози и её сестры оставили военные работы, чтобы стать матерями легендарного поколения бэби-бума, чье статистическое происхождение фактически датируется 1940 годом. По иронии судьбы, непосредственным наследием войны для американских женщин стало активное возрождение натализма и того, что Бетти Фридан позже назовет женской мистикой домашнего очага и материнства.[1248]
Дни Джима Кроу были сочтены к 1945 году, потому что война высветила противоречие между исповедуемыми Америкой ценностями и её реальным поведением. В отличие от этого, день Рози в конце войны все ещё оставался в будущем, потому что её поведение во время войны ещё не было санкционировано сдвигом в социальных ценностях, а ценности оказались гораздо менее изменчивыми, чем поведение. Однако Рози породила собственную мистику. Её образ сильной, умелой, орудующей инструментами женщины надолго запечатлелся в коллективной памяти нации. Он вдохновил последующее поколение женщин бросить вызов сексуальным стереотипам и потребовать того, чего у Рози никогда не было: экономической свободы и семейной безопасности, ребёнка и зарплаты, места работы и места, которое можно назвать домом, а не одного или другого. Таким образом, Рози продолжала заниматься своей культурной работой и после того, как положила свой заклепочный пистолет. Отзвуки, которые она вызвала в американской культуре, — лишь один из многих примеров того, как эхо войны будет звучать в течение многих лет после прекращения стрельбы.
В ДЕНЬ ВЫБОРОВ, 3 ноября 1942 года, бои на далёком Гуадалканале зашли в тупик. Транспорты с американскими войсками, направлявшиеся в Северную Африку, все ещё находились в море. Дома царили суета и неразбериха — неизбежные последствия программы мобилизации, которая перевернула миллионы людей, но пока принесла больше раздражения и недовольства, чем танков и пуль. Разочарование и мобильность сговорились, чтобы удержать многих избирателей от участия в выборах. Всего двадцать восемь миллионов человек проголосовали, что на семь миллионов меньше, чем на последних выборах в 1938 году, и на двадцать два миллиона меньше, чем в 1940 году. Демократы потерпели поражение. Республиканцы получили сорок семь мест в Палате представителей и семь мест в Сенате, а также губернаторские посты в нескольких ключевых штатах, включая электоральный колосс Нью-Йорк, где победу одержал молодой Томас Э. Дьюи. Проведенный после выборов анализ объясняет успехи гоп-группы низкой явкой, а также тлеющим недовольством — недовольством разросшейся правительственной бюрократией, особенно назойливым Управлением цен, и особенно горьким недовольством тем, что дядя Сэм по-прежнему не в состоянии наложить перчатку на своих врагов. Если бы «африканская кампания предшествовала выборам, а не следовала за ними», — считает секретарь Демократического национального комитета, — «результаты были бы другими».[1249]
