Таким образом, практически с момента принятия командования Эйзенхауэр был вынужден принимать решения, которые откладывали «Оверлорд», сокращали и изменяли конфигурацию операции поддержки «Наковальня». Эти события прямо противоречили заверениям, которые Рузвельт дал Сталину относительно сроков и формы второго фронта. В то же время отсрочка наступления через Ла-Манш и уделение особого внимания южной Франции вполне устраивали британцев.
Вернувшись в Вашингтон, Маршалл с растущим беспокойством наблюдал за развитием событий. На самом деле «Наковальне» суждено было оставаться предметом разногласий между британцами и американцами в течение следующих восьми месяцев. В конце концов, это было не только испытание воли лидеров союзников, но и военно-стратегический вопрос. Британцы никогда не хотели «Анвил». Черчилль неоднократно настаивал на том, что «Анвил» и «Оверлорд» не имеют никакого стратегического отношения друг к другу, учитывая огромное расстояние (около пятисот миль) между ними. Он также, несомненно, возмущался «Анвилом», потому что он ориентировал ресурсы союзников в Средиземноморье на северо-запад, прочь из Италии и востока, регионов его собственной почти навязчивой стратегической озабоченности. С другой стороны, американцы, в частности Маршалл, рассматривали «Анвил» и «Оверлорд» как части одной операции, не конкурирующие друг с другом, а взаимодополняющие. Кроме того, американцы обещали Сталину в Тегеране, что «Анвил» станет неотъемлемой частью плана «Оверлорд».
В основе размышлений Маршалла лежали как военные, так и политические соображения. Солдата Маршалла беспокоило то, что уменьшение численности «Наковальни» не позволит охватить немецкие войска во Франции в ходе клещевого движения, о котором Сталин говорил в Тегеране, потребует от союзников обеспечить безопасность длинного и уязвимого фланга вдоль реки Луара, чтобы помешать немцам перебросить войска с юга Франции на Нормандский фронт, и задержит приобретение союзниками крайне необходимых портовых сооружений в Марселе.
Государственный деятель Маршалл, как и Рузвельт, опасался, что уменьшение размеров «Анвила» приведет к разрыву отношений со Сталиным. Не меньшее беспокойство вызывало и то, что переброска в Италию значительной части войск, ранее предназначавшихся для «Анвила», грозила вновь открыть вечно мучительный средиземноморский вопрос. Для американцев «Анвил» был профилактикой против дальнейших британских «периферийных проколов» в Италии и на востоке. Она должна была вытеснить зашедшую в тупик итальянскую кампанию и в процессе обеспечить, чтобы все усилия союзников в Средиземноморье были направлены на северо-запад, к Германии, подальше от Адриатики и Балкан — региона, к которому американцы относились со смесью невежества и ужаса. Отступление Эйзенхауэра с «Анвила» поставило под угрозу все эти преимущества. Казалось, он вернул англо-американский стратегический диалог к нерешенному состоянию дотегеранских дней. По словам биографа Маршалла, «все церковные пристрастия к общей стратегии обескровливания гитлеровского рейха путем длительного обгладывания окраин, вместо того чтобы рисковать сокращающимися британскими силами в нападении „сейчас или никогда“, которые, казалось, были похоронены в Тегеране, теперь были реанимированы».[1131] Маршалл опасался, что Эйзенхауэр, возможно, проявляет недостаточную твердость духа, поддаваясь на те самые церковные уговоры, о которых Рузвельт предупреждал его во время назначения в SHAEF. В начале февраля Маршалл предостерег Эйзенхауэра: «Убедитесь, что у вас не развивается „локалит“ и что давление на вас не исказило ваши суждения».[1132]
События в Италии усилили тревогу Черчилля и усугубили трудности Эйзенхауэра. Высадка в Анцио, предпринятая в январе 1944 года, застопорилась, когда зима перешла в весну. Чтобы не списать плацдарм в Анцио в разряд неудачных, его, возможно, придётся укреплять второй десантной атакой. Ждет ли подобная или ещё худшая судьба высадки в Нормандии, где враг был подготовлен и бдителен? Итальянский тупик всколыхнул самые мрачные воспоминания Черчилля о Первой мировой войне. «Я не был убежден, — вспоминал позднее Черчилль, — что прямой штурм через Ла-Манш немецкого морского побережья во Франции… был единственным способом выиграть войну, и я знал, что это будет очень тяжелая и опасная авантюра. Страшная цена, которую нам пришлось заплатить человеческими жизнями и кровью за великие наступательные операции Первой мировой войны, была запечатлена в моем сознании. Воспоминания о Сомме и Пашенделе, а также о многих менее значительных фронтальных атаках на немцев не могли быть изглажены временем и размышлениями».[1133]
Трудности в Анцио усилили давние британские опасения и привели к более непосредственным последствиям: Анвил не просто сократили, но и отложили. Десантные корабли, запланированные к отправке из Италии для высадки в Анвил, теперь должны были оставаться в резерве для дальнейших возможных операций по выходу из итальянского тупика. В связи с этим Эйзенхауэр отметил в своём дневнике 7 февраля 1944 г.: «Похоже, что „Анвил“ обречен… Я ненавижу это».[1134] В последующие недели Эйзенхауэр официально согласился отложить «Анвил» — до августа, как в итоге и оказалось. Хотя союзники все же приступили к переброске войск из Италии в Англию, боевые действия на Средиземноморском полуострове продолжались до Дня независимости и после него. Постепенно обещания, данные в Тегеране, оставить Средиземноморье и отдать неоспоримый приоритет «Оверлорду», сходили на нет.
ИТАЛЬЯНСКОЕ ФИАСКО, претендующее на сохранение десантных кораблей в Средиземноморье, угрожало «Анвил-Оверлорду» с моря. Другая, не менее грозная угроза нависла в воздухе. Эйзенхауэр номинально являлся верховным главнокомандующим союзных войск, однако его, казалось бы, широкие полномочия поначалу не распространялись на военно-воздушные силы. Хотя SHAEF и контролировал нечто под названием Экспедиционные ВВС союзников (AEAF), якобы предназначенные для тактической поддержки «Оверлорда», AEAF оставались недокормленной организацией, возглавляемой вызывавшим всеобщее недоверие британским офицером Лей-Мэллори. Огромные «стратегические» воздушные силы — Британское бомбардировочное командование под руководством единомышленника Артура Харриса и Стратегические воздушные силы США в Европе (USSTAF), которыми теперь командовал расчетливый Карл Шпаатц, ставший в январе 1944 года главнокомандующим стратегической авиацией США в Европе, — оставались аномально недосягаемыми для власти Эйзенхауэра. Привлечение их страшной силы к успеху «Оверлорда» оказалось одной из самых сложных задач Эйзенхауэра.
Большие бомбардировщики несли основное бремя военных усилий союзников против Германии на протяжении многих лет — с 1940 года в британском случае и с 1942 года в американском. Каковы бы ни были их национальные разногласия, летчики, как британские, так и американские, питали страстное стремление раз и навсегда доказать истинность доктрины Духэ, согласно которой стратегические бомбардировки — это главное оружие, способное выиграть войну. Они сопротивлялись любой сдаче независимой роли, необходимой для подтверждения их заманчивого и самооправдательного тезиса. С особым упорством они сопротивлялись сейчас, в первые месяцы 1944 года, когда обещание уникальной способности воздушной мощи изменить саму природу войны, казалось, витало в манящих пределах их досягаемости.
После катастрофических налетов на Швайнфурт и Регенсбург в 1943 году американцы были вынуждены свернуть миссии глубокого проникновения, которые обещали уничтожить немецкое промышленное производство и тем самым заставить вермахт подчиниться. Но, прибыв в Европу, чтобы принять командование воздушным флотом в начале 1944 года, Шпаатц верил, что новое оружие наконец-то поставило американские бомбардировочные силы на грань успеха, на захватывающую грань не что иное, как стратегической революции. Событием, вдохновившим Шпаатца, стало появление нового самолета, истребителя P–51 Mustang. Способный находиться в воздухе более семи часов, с дальностью полета восемьсот миль и более, более быстрый, маневренный и с более высоким операционным потолком, чем его немецкие аналоги, P–51 теперь мог защищать потоки бомбардировщиков, летящих в самые отдалённые районы Рейха. Подобно F6F Hellcat на Тихом океане, «Мустанг» кардинально изменил боевое уравнение в небе над Европой. Люфтваффе признало это, когда в начале 1944 года переписало правила ведения боя для своих Me–109 и Focke-Wulf 190. Отныне немецким истребителям предписывалось продолжать атаковать P–38 в любом месте, вступать в бой с P–47 на высоте ниже двадцати тысяч футов, но отрываться и пикировать при столкновении с P–51.[1135]
