Во время средиземноморских кампаний Эйзенхауэр доказал свою способность понимать «человеческое уравнение» и манипулировать им. За ним закрепилась репутация солнечной личности, справедливой и честной в отношениях со всеми, непоколебимой в кризисных ситуациях. Однако даже в приветливости Эйзенхауэра присутствовали элементы целенаправленного артистизма. Независимо от того, насколько тяжелы его обязанности и насколько мрачны военные перспективы, Эйзенхауэр усилием воли «твёрдо решил, что мои манеры и речь на публике всегда будут отражать жизнерадостную уверенность в победе».[1120] Эта уловка сработала, причём с потрясающим эффектом. Даже его порой ожесточенный критик Бернард Монтгомери признал, что «настоящая сила Айка заключается в его человеческих качествах… Он обладает способностью притягивать к себе сердца людей, как магнит притягивает кусочки металла. Ему достаточно улыбнуться, и вы сразу же ему доверяете. Он — само воплощение искренности». Его коллега генерал Омар Брэдли сказал просто, что улыбка Айка стоит двадцати дивизий.[1121] Изумительная гениальность Эйзенхауэра нашла благодарного поклонника в лице Франклина Рузвельта, искусного исследователя человеческой психики и виртуозного практиканта в таинственном ремесле руководства. Теперь, летя из Туниса на Сицилию для инспекционной поездки по американским войскам, Рузвельт, опытный мастер, наставлял Эйзенхауэра, старательного ученика, в тех искусствах, которые тот должен был изучить и отточить в своём новом назначении. Устроившись в кресле рядом с генералом, пока их самолеты кружили над Средиземным морем, президент размышлял о тех трудностях, которые ожидали Эйзенхауэра в Лондоне. Там ему предстояло изо дня в день сталкиваться с величием британского правительства и соблазнительной личностью Уинстона Черчилля. Рузвельт предупреждал, что Черчилль все ещё верит, что неудачная атака через Ла-Манш может стоить союзникам войны, и риск неудачи был велик. Несмотря на заверения в Квебеке и покорность в Тегеране, Черчилль не избавился от грызущих его тревог по поводу «Оверлорда». Рузвельт советовал, что Эйзенхауэру потребуется все его мастерство и решительность, чтобы «Оверлорд» состоялся в срок.

Эйзенхауэр внимательно слушал. Время от времени он задумчиво смотрел на голубые воды внизу, когда самолет приближался к сицилийскому побережью. Теперь на его плечи легла не только задача управления неизбежной напряженностью, которая подстерегала британско-американский альянс. На его плечи легла колоссальная ответственность за организацию огромного командования, охватывающего сухопутные, морские и воздушные вооружения, за оркестровку прихотливых воль бесчисленных адмиралов, генералов, и государственных деятелей, за соединение миллионов и миллионов механизмов, огромного материального тоннажа и драгоценной человеческой плоти, которые должны были составить крупнейшую и самую сложную военную операцию в истории.

ПЛАНИРОВАНИЕ ОВЕРЛОРДА уже началось с обеих сторон. Даже когда шли последние приготовления к Тегеранской конференции, 3 ноября 1943 года Гитлер издал директиву № 51.

Гитлеру было о чём беспокоиться. Куда в конечном итоге придётся удар? «Запад», как его определяла директива фюрера № 51, простирался от Бискайского залива до Дании и даже до Норвегии, где фюрер настаивал на том, чтобы держать в готовности одиннадцать дивизий для отражения вторжения. Для выполнения неотложной задачи по укреплению этого обширного периметра — задачи, которая неизбежно предполагала угадывание наиболее вероятной зоны высадки, — Гитлер назначил одного из своих самых высокопоставленных командиров, опытного «Лиса пустыни» североафриканских кампаний, фельдмаршала Эрвина Роммеля. Его номинальным начальником, но фактическим сокомандником был фельдмаршал Герд фон Рундштедт, пожилой ветеран-аристократ, отличившийся в Польше, Низких странах и России на ранних этапах войны, а затем достигший пенсионного возраста в конце 1941 года. В июле 1942 года Рундштедт был вновь призван на действительную службу и назначен главнокомандующим на западе, ответственным за подготовку к вторжению. Два фельдмаршала, Роммель и Рундштедт, теперь, по сути, выполняли одно и то же задание, что показательно с точки зрения неэффективности немецкой командной структуры на западе.

После краткой проверки оборонительных приготовлений в Дании Роммель в декабре 1943 года прибыл во Францию. Северное побережье Франции, по его справедливым расчетам, было наиболее вероятным местом предполагаемого вторжения. Но, не зная точно, где враг нанесет удар на этой все ещё обширной территории, Роммель все равно столкнулся с трудной задачей.

В то время как Эйзенхауэр направлялся к своей новой штаб-квартире в Англии, прямо через Ла-Манш Роммель занимал свой собственный командный пункт в верхнем течении реки Сены, в замке Ла-Рош-Гюйон, где когда-то гостил Томас Джефферсон. До прибытия Роммеля Франция была своего рода больницей для выздоравливающих немецких войск, оправлявшихся от ужасающей бойни на востоке. Из своей роскошной штаб-квартиры в парижском отеле «Георг V» Рундштедт безмятежно руководил своим благодатно спокойным сектором. Находясь вдали от сражений, будучи, конечно, членами оккупационной армии, но редко подвергаясь испытаниям со стороны в основном покоренного французского населения, солдаты Рундштедта хорошо ели, много бездельничали, крепко спали, благодарили за приятное размещение и молились, чтобы их удача длилась долго. Роммель все изменил. В течение нескольких недель после его прибытия, работая в одержимом темпе под размашистым фельдмаршальским жезлом, немцы создали «Атлантический вал» вдоль северного побережья Франции, призванный с отчаянной хитростью отразить вторжение союзников ещё до того, как они выйдут на приливную полосу. Они возвели полмиллиона ощетинившихся стальных и бетонных противотанковых препятствий на пляжах от Бреста до Кале, установили и зарегистрировали орудийные батареи, построили и вооружили доты, установили четыре миллиона мин, затопили низины и засеяли бесчисленные внутренние поля «спаржей Роммеля» — жестокими колючками, поднимающимися из земли на восемь-двенадцать футов, обнесенными колючей проволокой и минами-ловушками и предназначенными для ущемления спускающихся парашютистов или подрыва десантных самолетов. К началу мая Роммель с удовлетворением осматривал свою работу. «Если британцы дадут нам ещё две недели, — сказал он 5 мая, — я больше не буду в этом сомневаться».[1123]

Со своей стороны, британцы и американцы привели в движение громоздкий механизм планирования весной 1943 года, ещё до Тегеранской конференции. Англо-американская команда, работавшая в Лондоне под руководством британского генерала Фредерика Моргана, назначенного COSSAC (начальник штаба верховного главнокомандующего союзными войсками, который, разумеется, ещё не был назван), сначала решала тот же вопрос, который поставил в тупик немцев: куда именно следует нанести удар? Поскольку планировщики считали необходимым превосходство в воздухе над зоной высадки, место должно было обязательно находиться в пределах дуги, определяемой 175-мильным радиусом действия британского «Спитфайра» — все ещё, на момент начала планирования в 1943 году, главного истребителя в арсенале союзников. Этот простой расчет сразу же исключил Данию и Норвегию, а также Бретань, сентиментально любимую американцами, которые во время Первой мировой войны высадили Американские экспедиционные силы через бретонские порты Брест и Сен-Назер. Со своих баз на юге Англии «Спитфайры» могли прикрывать зону, простирающуюся от Голландии на севере до французского полуострова Котентентин на юге. Водные низменности Голландии не имели достаточно твёрдых пляжей или твёрдых внутренних равнин, через которые можно было бы перебросить большое количество людей и машин. Полуостров Котентин можно было легко заблокировать у его основания, что привело бы к затоплению сил вторжения.