Ричмондская верфь стала памятником всеамериканским технологиям производства Кайзера, а сам Ричмонд — прототипом бурно развивающихся городов, оживших в месяцы после Перл-Харбора. Отказавшись от традиционного метода строительства корабля от киля вверх, ребро за ребром, плита за плитой и заклепка за заклепкой, Кайзер взял на вооружение методы, разработанные в его довоенных предприятиях по строительству плотин, особенно сборную конструкцию. Он выстроил огромный Ричмонд по схеме, характерной для американских городов, особенно западных, с пронумерованными и обозначенными улицами. За несколькими верфями, расположенными у самой кромки воды, улицы и железнодорожные линии тянулись на целую милю от берега к большим сборочным цехам. Там огромные надстройки нескольких кораблей одновременно продвигались вперёд по сборочным линиям, а детали и компоненты поступали в них по подвесным конвейерам с ещё большего количества сборочных заводов. Гигантские краны в конце концов поднимали готовые секции надстроек и переборок, уже оснащенные водопроводом, проводами и отделкой, на корпус, который не склепывался, а сваривался — весьма инновационная техника, достоинства которой горячо оспаривались многими военно-морскими архитекторами. Огромный комплекс в Ричмонде был заполнен десятками тысяч рабочих, многие из которых впервые работали на производстве — мужчины и женщины, молодые и пожилые, чёрные и белые, включая оуки, арки и текси, которые перебрались в Калифорнию в годы депрессии или устремились на побережье в поисках работы в военное время. Женщина, работавшая на верфи из Айовы, описывала Ричмондскую верфь как «такое огромное место, в котором я никогда не была. Люди из всех слоев общества, все приходили и уходили, работали, шумели. Вся атмосфера была для меня ошеломляющей».[1041]
История верфи Кайзера в Ричмонде в сжатые сроки нескольких месяцев войны повторила сагу о массовом промышленном производстве со всеми его возможностями и проблемами, на которую у Форда ушли десятилетия. Сборочная линия разбила древнее искусство кораблестроения на ряд дискретных процессов. Отдельный рабочий выполнял лишь несколько базовых задач, а метод строительства позволял сократить количество профессий, но оптимально использовать начинающих рабочих, которые толпами шли в бюро по трудоустройству на верфи. Например, опытные подмастерья-электрики могли собрать воедино всю систему электропроводки судна. Теперь же неофиты проходили краткий курс обучения электротехнике и получали задание выполнить какую-то одну конкретную работу, например освещение кают или панели управления. Замена клепки на гораздо менее технически сложную технику сварки открыла совершенно новую категорию занятости для женщин, которые составляли 40% сварщиков на «Ричмонде».
Вполне предсказуемо, что профсоюзы, входящие в Американскую федерацию труда, возмутились тем, что верфи Kaiser начали наступление на традиционные ремесленные специальности, как это сделала Международная ассоциация машинистов (IAM) в North American Aviation. Как и IAM в North American, профсоюз Boilermakers в Kaiser воспользовался правилом сохранения членства и принял в свои ряды тысячи новых рабочих. Но в Ричмонде, как и в Инглвуде, членские организации AFL засунули этих новых членов, особенно если они были женщинами или чернокожими, во вспомогательные организации, где они не имели права голоса в делах профсоюза. Их членские взносы были не более чем платой за право работать. Кайзер, тем временем, пытался сдержать текучесть кадров, предоставляя своим работникам беспрецедентные льготы, особенно медицинское обслуживание — так возникла самая известная в послевоенное время организация по поддержанию здоровья, созданная во время войны, которой суждено было пережить промышленную империю Кайзера, — Kaiser Permanente Health Plan. Совокупный эффект враждебности AFL и патерналистской заботы Кайзера о рабочих, как заключает историк Мэрилинн Джонсон, усилил недоверие рабочих к профсоюзам и побудил многих работников, особенно если они были чернокожими или женщинами, «видеть работодателей, а не профсоюзы, в качестве истинных защитников своих интересов». Такое отношение не сулило ничего хорошего организованному труду в послевоенное время, но оно открыло двери для «революции льгот», новой эры корпоративного благосостояния, в которой такие привилегии, как медицинский план Кайзера, стали стандартной практикой трудоустройства — и чем-то, что было подарено работодателями, а не профсоюзами или правительством.[1042]
Кайзеровские технологии судостроения не всегда делали корабли мореходными: по крайней мере, один из них затонул у пирса ещё до отплытия, а моряки жили в страхе, что сварные корпуса расколются в сильном море, что и произошло с некоторыми из них. Но то, чего им не хватало в плане искусного дизайна и элегантной конструкции, корабли «Либерти» с лихвой компенсировали поэзией чисел. За четыре года после того, как миссис Уоллес намочила нос «Патрика Генри», около двадцати семи сотен кораблей Свободы спустились на воду, причём почти треть из них — с кайзеровских верфей. Они перевозили оружие для морской пехоты на Тихом океане, самолеты и медикаменты для армии в Европе, грузовики для русских, продовольствие и танки для британцев. Некоторые из них использовались в качестве госпитальных судов и установок для перегонки пресной воды. Другие верфи, применяя свои собственные версии технологий, доведенных Кайзером до совершенства, и нанимая почти два миллиона рабочих к концу войны, выпустили ещё три тысячи кораблей всех типов, включая не менее 1556 военно-морских судов.
Чтобы не отстать от начинающего Кайзера, сам Генри Форд, которому на момент начала войны исполнилось семьдесят восемь лет и который был иконой индустриальной Америки, возвел свой собственный гигантский военный объект в тридцати пяти милях к юго-западу от Детройта вдоль меандрирующего ручья под названием Уиллоу-Ран. Как и Ричмонд, «Бег» был мгновенным объектом.
Фундамент его L-образного главного здания площадью шестьдесят семь акров вырос практически за одну ночь из прерий буколического округа Уоштеноу в марте 1941 года. Восемь месяцев спустя с конвейера длиной в милю сошел первый из восьмидесяти пяти сотен бомбардировщиков B–24. Как и Ричмонд, завод был огромен, являясь памятником американской массе, мускулам и ноу-хау. Его сюрреалистические масштабы вдохновляли бесчисленные овации военного времени в адрес американского производственного чуда. Один восхищенный посетитель нашел, что «невозможно передать словами ощущение, запах и напряжение, которые испытывает Willow Run во время полного хода… Рёв машин, особый грохот клепальной пушки, совершенно оглушительный поблизости, пульсирующий треск гигантских металлических прессов… далёкая линия полурожденных небоскребов, отращивающих крылья под стаями рабочих, и беспокойные краны, проносящиеся над головой». Писатель Глендон Суортхаут описал «безбрежность, безумную, всепоглощающую безбрежность» The Run. Известный авиатор Чарльз Линдберг назвал его «своего рода Гранд-Каньоном механизированного мира». «Приведите сюда немцев и япошек, чтобы они увидели его», — хвастался начальник производства компании Ford Чарльз Соренсон. «Черт возьми, они вынесут себе мозг».[1043]
Компания «Run» собрала рабочих из промышленных районов Среднего Запада и из выхолощенных котловин Аппалачей, хотя безразличие Форда к предоставлению таких удобств, как адекватное жилье, усугубило проблемы текучести кадров и не позволило снизить объемы производства до прогнозируемых. Форд заставлял их работать над созданием самолетов так же, как он делал автомобили и как Кайзер делал корабли, разделяя и подразделяя процессы производства и сборки на сотни повторяющихся задач. В пик эксплуатации на «Уиллоу Ран» трудилось более сорока тысяч мужчин и женщин, включая лилипутов, специально набранных для работы в тесных помещениях крыльев. К 1944 году экипажи Willow Run каждые шестьдесят три минуты прокатывали B–24 через зияющий выход главного сборочного цеха и вывозили на аэродром.
