В апреле 1942 года Рузвельт отправил Маршалла и Хопкинса в Лондон, чтобы заручиться согласием британцев на реализацию аварийной программы нападения через Ла-Манш. Потребности России занимали важное место в размышлениях Рузвельта. «То, что Гарри и Джео. Маршалл скажут вам, — писал Рузвельт Черчиллю перед их приездом, — в это вложено моё сердце и разум. Ваш и мой народ требует создания фронта, чтобы ослабить давление на русских, и эти народы достаточно мудры, чтобы понять, что русские сегодня убивают больше немцев и уничтожают больше техники, чем мы с вами вместе взятые».[919] Встретившись с Черчиллем на Даунинг-стрит, 10, во второй половине дня 8 апреля, американские посланники представили своё предложение. Оно состояло из трех частей. Первая, прозрачная, под кодовым названием «Болеро», предусматривала неустанное наращивание численности личного состава и боеприпасов в Британии в течение всего 1942 года, а весной 1943 года — крещендо массированного вторжения через Ла-Манш, силами сорока восьми дивизий, которому было дано кодовое название «Раундап». Меньшая высадка под кодовым названием Sledgehammer должна была начаться в 1942 году при одном из двух обстоятельств, первое из которых более вероятно, чем второе: если русские окажутся на грани краха или если немцы будут готовы к капитуляции. По проницательному замыслу Маршалла, у «Кувалды» была и другая цель. Она обеспечивала своего рода страховку, чтобы темп «Болеро» не снижался. Даже если бы «Кувалда» так и не состоялась, подготовка к ней скрепила бы обязательства союзников по продолжению битвы за Атлантику и концентрации войск и снабжения на Британских островах, тем самым защитив график проведения «Раундапа» в 1943 году и гарантировав, что грандиозный стратегический замысел Америки будет реализован. Как показали события, упреждающие усилия Маршалла по защите «Раундапа» от задержки или даже срыва не были напрасными.
Поздно вечером 14 апреля 1942 года, окруженный членами своего военного кабинета и начальниками военных штабов, Черчилль торжественно произнёс свой ответ Гопкинсу и Маршаллу: «Наши две нации полны решимости вместе идти в Европу в благородном братстве по оружию, в великом крестовом походе за освобождение истерзанных народов».[920] Это заявление было столь же неискренним, сколь и мелодраматичным. На самом деле у Черчилля были глубокие сомнения относительно всего плана «Болеро-кувалда-раунд-ап», но в данный момент, по его расчетам, он не мог рисковать открытыми разногласиями с Рузвельтом. «Любые серьёзные разногласия между вами и мной разобьют мне сердце и, несомненно, глубоко ранят обе наши страны в разгар этой ужасной борьбы», — написал он Рузвельту 12 апреля, заявив в том же послании, что «в принципе я полностью согласен со всем, что вы предлагаете, как и начальники штабов».[921] Но едва Маршалл и Хопкинс отбыли из Лондона, как Черчилль показал, насколько мало он и его начальники согласны со стратегией второго фронта, которую он притворно одобрял.
Министр иностранных дел СССР Вайчеслав Молотов прибыл в Лондон 20 мая, сопровождаемый тревожными новостями о возобновлении немецкого наступления, охватившего Крымский полуостров. В британской столице распространилась забавная шутка о том, что угрюмый Молотов говорил по-английски всего четыре слова: «да», «нет» и «второй фронт».[922] Но Черчилль быстро лишил русского дипломата надежды на то, что такой фронт может быть открыт в ближайшее время. В ставшей уже привычной манере уклонения, развенчания и отвлечения внимания Черчилль говорил бесстрастному русскому о нехватке десантных кораблей, необходимых для атаки через Ла-Манш, о титанической борьбе, которую Великобритания вела в Северной Африке (против восьми итальянских и трех немецких дивизий), и о фантастической перспективе десятидневной воздушной войны, которая «приведет к фактическому уничтожению воздушных сил противника на континенте» — но, как ни странно, не о втором фронте, которого хотел Молотов. Американский план создания второго фронта был крайне преждевременным, сказал Черчилль русскому, напомнив своему гостю, что «войны не выигрываются неудачными операциями».[923]
Обескураженный советский министр отправился в Вашингтон. Там его ждал совсем другой приём. Встретившись 30 мая с Рузвельтом, Хопкинсом, Маршаллом и Кингом, Молотов прямо заявил, что не получил в Лондоне положительного ответа на вопрос о втором фронте. Он потребовал от американцев прямого ответа. Получив согласие Маршалла, президент велел Молотову «сообщить господину Сталину, что мы ожидаем формирования второго фронта в этом году». Рузвельт повторил это обещание на следующий день. Он добавил нежелательную новость: чтобы облегчить наращивание сил в Великобритании, необходимое для открытия второго фронта в 1942 году, поставки по ленд-лизу в Россию должны быть сокращены до 60 процентов от первоначально согласованных объемов. Молотов заволновался. Что произойдет, если Россия согласится сократить свои потребности по ленд-лизу, а второго фронта не будет? Советы не могли усидеть на двух стульях одновременно, беспечно ответил Рузвельт и в третий раз пообещал, что второй фронт будет создан в течение текущего года. Два дня спустя русские и американцы согласовали формулировку совместного публичного коммюнике, в котором говорилось, что «достигнуто полное взаимопонимание в отношении неотложных задач по созданию Второго фронта в Европе в 1942 году». В частном порядке Рузвельт написал Черчиллю: «У меня очень сильное чувство, что положение России шаткое и может неуклонно ухудшаться в течение ближайших недель. Поэтому я больше, чем когда-либо, хочу, чтобы BOLERO перешла к определенным действиям, начиная с 1942 года». Выступая через несколько дней в Мэдисон-сквер-гарден, Гарри Хопкинс пламенно заявил, что генерал Маршалл не готовит свои войска «к игре в пятнашки. Второй фронт? Да, — заявил Хопкинс, — а если понадобится, то и третий, и четвертый фронт, чтобы зажать немецкую армию в кольцо нашей наступательной стали».[924]
Все это было слишком тяжело для Черчилля. Почти сразу после получения послания Рузвельта он поспешил в Вашингтон, полный решимости отговорить президента от выполнения обещаний, данных Молотову. Память и тревога грызли Черчилля, пока он летел на запад к американской столице. В Первой мировой войне Великобритания отступила от своей исторической политики избегания крупной сухопутной войны в Европе и высадила на континент значительную часть войск. Результаты оказались ужасающими, в частности, на бойнях на Сомме и в Пашенделе, а также в Галлиполи — неудачной десантной атаке на Турцию, за которую Черчилль нес особенно большую ответственность. Эти кошмары Черчилль был твёрдо намерен никогда не допустить повторения. Лучше подождать, если потребуется, несколько лет, пока немцы не окажутся на грани истощения, прежде чем предпринимать опасное вторжение через Ла-Манш. Тем временем Британия должна была придерживаться своей старой стратегии в отношении Европы: изолировать и ослабить своих континентальных врагов путем блокады (и бомбардировок с воздуха), обеспечить безопасность средиземноморских путей в Азию и нефтяных месторождений Ближнего Востока, подстрекать и поддерживать народные восстания в оккупированной нацистами Европе, укрепить оборонительное кольцо вокруг континента, которое могло бы сдержать дальнейшую экспансию Оси и послужить стартовой площадкой для серии последующих, небольших атак, и быть начеку в поисках возможностей использовать уязвимые места нацистов с помощью проверенных временем инструментов дипломатии.
Эта «периферийная» стратегия была сопряжена с огромными рисками, не в последнюю очередь с возможностью того, что Гитлер выбьет Советы из войны и настолько закрепит свою хватку в Европе, что станет неуязвим для ударов по континентальному побережью. Но это была стратегия, которая соответствовала характеру традиционной морской державы и опытного дипломатического игрока, особенно той, которая была сильно обескровлена в Первой мировой войне и чью армию вермахт трижды изгонял с континента в ходе текущей войны (из Норвегии и Франции в 1940 году и из Греции в 1941 году). В то же время американский способ ведения войны отражал возможности и историю богатой нации, нетерпеливой к затяжным конфликтам, не имеющей опыта дипломатии и стремящейся поскорее выиграть войну и покончить с ней. Можно ли примирить эти несовместимые стратегические взгляды?
