19 июня, сидя в Гайд-парке в обнимку с Рузвельтом, Черчилль начал свою кампанию по блокированию наступления через Ла-Манш в 1942 году. Он умело разыграл свою партию, и у него была козырная карта: поскольку Америка была настолько не готова в военном отношении, большинство войск в любой операции 1942 года должны были быть британскими. Черчилль не собирался отправлять их на второй фронт в Европе. Правильным местом для атаки, убеждал он президента, была Северная Африка, ключ к Ближнему Востоку, где британцы уже два года вели бессодержательную борьбу с немцами и итальянцами. Два дня спустя, сидя вместе с Рузвельтом в кабинете президента в Белом доме, премьер-министр получил известие о том, что британская крепость Тобрук в Ливии, ворота в Египет и богатый нефтью регион за его пределами, пала под ударами Оси. Тридцать три тысячи британских солдат сложили оружие перед вдвое меньшим числом противника — тошнотворное повторение капитуляции восьмидесяти пяти тысяч британских солдат перед численно уступающими японскими силами в Сингапуре в феврале. «Я не пытался скрыть от президента полученный мною шок», — вспоминал Черчилль. «Это был горький момент. Поражение — это одно, а позор — совсем другое».[925] Шок от поражения и позор в сочетании удвоили усилия Черчилля, направленные на то, чтобы отвлечь американцев от наступления под Ла-Маншем и высадить десант в Северной Африке, где они могли бы помочь предотвратить поражение Великобритании. Премьер-министр, продемонстрировав впечатляющий политический и психологический трюк, даже попытался убедить Рузвельта, что высадка в Северной Африке изначально была идеей президента. «Это всегда гармонировало с вашими идеями, — сказал он. — Фактически это ваша главная идея. Вот настоящий второй фронт 1942 года».[926]

Американские военачальники с этим категорически не соглашались. По их мнению, Северная Африка была второстепенным, несущественным театром военных действий, далёким от жизненно важных для Германии и вряд ли дающим возможность задействовать более чем символические силы Оси. Более того, материально-технические и людские потребности североафриканской операции неизбежно снизили бы темп «Болеро» и могли бы на неопределенное время отложить атаку через Ла-Манш. Когда вечером после катастрофы в Тобруке Черчилль в присутствии Маршалла поднял вопрос о вводе американских войск в Северную Африку, генерал повернулся к Рузвельту и заявил, что такой план «перечеркнет все, что они планировали». В редких случаях Маршалл терял самообладание, затем вставал и с красным лицом выходил из комнаты, заявляя, что отказывается обсуждать этот вопрос дальше.[927] Но, к ужасу своих военных советников, Рузвельт остался восприимчив к обольстительному обаянию Черчилля. По мере того как Рузвельт все больше склонялся к операции в Северной Африке, его военные начальники все жестче выступали против неё. Маршалл предложил Объединенному комитету начальников штабов, что если британцы будут держаться за Северную Африку и откажутся от операции «Кувалда», то американцам следует переписать основы своей собственной высшей стратегии, отказаться от принципа «Германия превыше всего» и «обратиться к Тихому океану для решительных действий против Японии». Кинг категорически согласился, с отвращением заметив, что британцы никогда не вторгнутся в Европу «разве что за оркестром шотландских волынок», в бесполезном с военной точки зрения церемониальном финале. 14 июля оба американских вождя официально рекомендовали Рузвельту, что в случае, если Британия будет настаивать на «любой другой операции, а не на форсированном, непоколебимом следовании полным планам „Болеро“», то «нам следует обратиться к Тихому океану и нанести решительный удар по Японии; другими словами, занять оборонительную позицию против Германии… и использовать все доступные средства в Тихом океане».[928] Возможно, Маршалл блефовал. Кинг почти наверняка не блефовал; всего через несколько дней он утвердил планы американского нападения на Гуадалканал, что стало резким отходом от прежней концепции ведения только оборонительной войны на Тихом океане. В любом случае, Рузвельт быстро пресек любую мысль о смещении американских приоритетов на Тихий океан. Предложение вождей было «красной селедкой», сказал он им, сродни тому, как если бы они «собрали свою посуду и ушли».[929] Вместо этого он отправил Маршалла и Кинга в сопровождении Хопкинса в Лондон для последней попытки спасти «Следжхаммер». «Я против американских тотальных усилий на Тихом океане», — инструктировал он своих эмиссаров, потому что «поражение Японии не означает поражения Германии», в то время как «поражение Германии означает поражение Японии», добавляя, что любопытно, «возможно, без единого выстрела или потери жизни». Если «Кувалда» будет точно невозможна, сказал Рузвельт, «я хочу, чтобы вы… определили другое место для американских войск, где они будут сражаться в 1942 году… Очень важно, — подчеркнул президент, — чтобы американские сухопутные войска были введены в бой против врага в 1942 году».[930]

Поскольку американское производство и подготовка войск ещё мало что дали, американцы держали слабую руку в Лондоне. Они столкнулись с гранитной стеной противодействия «Кувалде». 22 июля, не имея особого выбора и с благословения Рузвельта, они наконец-то согласились с британским планом вторжения в Северную Африку, получившим кодовое название Torch. Не последнюю роль в принятии решения Рузвельтом сыграли соображения внутренней морали и политики, а также забота президента о защите стратегии «Германия превыше всего». В условиях, когда общественное мнение жаждало мести за японцев, Рузвельт чувствовал необходимость хоть как-то сблизиться с немцами, хотя бы для того, чтобы напомнить американской общественности о стратегических приоритетах Соединенных Штатов. Более того, в ноябре предстояли выборы в Конгресс, и Рузвельт хотел добиться победы или хотя бы драматического противостояния с главным врагом до того, как его партия предстанет перед избирателями. Предварительная дата запуска «Факела» была назначена на 30 октября. «Пожалуйста, — обратился Рузвельт к Маршаллу, молитвенно сложив руки, — сделайте это до дня выборов».[931]

Лишь позднее Маршалл осознал, что сомнительное с военной точки зрения решение Рузвельта о вторжении в Северную Африку имело вполне оправданную политическую логику. «Мы не поняли, — размышлял Маршалл, — что лидер в демократическом государстве должен развлекать народ… Народ требует действий. Мы не могли ждать, пока будем полностью готовы».[932] Однако на данный момент Маршалл, как и другие члены его делегации, был сильно расстроен решением по «Факелу». «Я чувствую себя чертовски подавленным», — заметил Хопкинс, размышляя о развале всего американского стратегического планирования и возможной отмене наступления через Ла-Манш. Эйзенхауэр писал, что североафриканский план был «стратегически несостоятельным» и что он «не окажет никакого влияния на кампанию 1942 года в России». День принятия решения по «Торчу», предсказал Эйзенхауэр, войдёт в историю как «самый чёрный день», особенно, добавил он, если за это время Россия будет разгромлена, что казалось вероятным.[933]

Если подчинённые Рузвельта были расстроены, то Сталин был в ярости. Североатлантические конвои уже были прекращены. Как и опасался Молотов, 40процентное сокращение поставок по ленд-лизу Советам должно было компенсироваться не мощной англо-американской кампанией против жизненно важных органов Германии, а лишь незначительным ударом по преимущественно итальянским силам в пустынных пустошах Северной Африки. Западные союзники, очевидно, не воспринимали вопрос о втором фронте всерьез, и Сталин едко писал Черчиллю. «Я должен самым решительным образом заявить, — сказал советский лидер, — что Советское правительство не может согласиться с отсрочкой второго фронта в Европе до 1943 года».[934]