Согласно ортодоксальной экономической теории, спады в экономике были неизбежной частью делового цикла. Депрессии, по словам сенатора-демократа от Оклахомы Томаса П. Гора, были «экономической болезнью. С таким же успехом можно пытаться предотвратить болезнь человечества, как и предотвратить экономические горести такого рода».[84] Ортодоксальная политическая теория, соответственно, предписывала правительству воздерживаться от вмешательства в естественный ход выздоровления экономического организма. Среди тех, кого Гувер называл «сторонниками ликвидации», выделялся министр финансов Эндрю Меллон. «У мистера Меллона была только одна формула», — писал позднее Гувер. «Ликвидируйте труд, ликвидируйте акции, ликвидируйте фермеров, ликвидируйте недвижимость», — проповедовал Меллон президенту. «Это очистит систему от гнили. Высокие цены на жизнь и высокий уровень жизни снизятся. Люди будут больше работать, вести более нравственный образ жизни».[85] Меллон был ярким примером тех жестко конвенциональных приверженцев laissez-faire, которых Уильям Т. Фостер игриво назвал «ленивыми феями». Либеральный журналист Стюарт Чейз также высмеивал их интеллектуальную ортодоксальность: «Огромное преимущество предоставления природе возможности идти своим чередом, — писал Чейз, — заключается в том, что это избавляет от необходимости думать… Нет необходимости предпринимать конкретные действия. Просто сидите и смотрите со сложенными руками».[86]

Гуверу это не понравилось. Несмотря на возвышающийся престиж Меллона и внушительный вес общепринятого мнения, которое он представлял, Гувер считал, «что мы должны использовать полномочия правительства, чтобы смягчить ситуацию… Теперь необходимо было предотвратить банковскую панику, подобную той, что была во время предыдущих спадов, смягчить лишения среди безработных и фермеров, которые непременно бы последовали… Мы решили, что федеральное правительство должно использовать все свои полномочия».[87]

В 1929 году президент занял эту передовую позицию не под давлением капитала. Напротив, писал Гувер, «в течение некоторого времени после краха» бизнесмены отказывались верить, «что опасность была не больше, чем от обычных, временных спадов, которые случались в прошлом с интервалом в три-семь лет». Но Гувер почувствовал, что назревает нечто гораздо более ядовитое, и, хотя он понимал, что «ни один президент до него не считал, что в таких случаях правительство несет ответственность», он решил действовать, быстро и кардинально.[88] По крайней мере, здесь было обещание новаторского, изобретательного руководства.

Главным намерением Гувера было не допустить, чтобы ударные волны от обвала фондового рынка пронеслись по всей экономике. Он исходил из того, что основные производственные мощности страны остаются здоровыми и нетронутыми и что правительство, если оно будет действовать разумно, вполне способно изолировать их от психологического и финансового взрыва, отзвучавшего в каньонах Уоллстрит. Риторические заверения, призванные подкрепить уверенность нервных инвесторов, работодателей и потребителей, были заметной частью этой стратегии, но далеко не всей.

«Великая задача ближайших нескольких месяцев, — провозгласил прогрессивно настроенный журнал Nation в ноябре 1929 года, — это восстановление доверия — доверия к фундаментальной прочности финансовой структуры, несмотря на напряжение, которое на неё было оказано, доверия к существенной устойчивости законной промышленности и торговли».[89] Гувер согласился, но он также знал, «что слова не имеют большого значения во времена экономических потрясений. Главное — это действия».[91] Поэтому 19 ноября 1929 года он созвал в Белый дом руководителей банковской системы, железных дорог, обрабатывающей промышленности и коммунальных служб страны. В течение почти двух недель они выходили с ежедневных совещаний с главой государства, произнося ритуальные заявления об уверенности в надежности экономики и оптимистичном взгляде на будущее. Эти слова успокаивали. Но, как предстояло узнать стране, лидеры бизнеса не только говорили. Они также откликнулись на призыв президента «действовать».

5 декабря 1929 года Гувер проанализировал результаты своих ноябрьских встреч перед аудиторией из четырехсот «ключевых людей» со всех уголков делового мира. Сам повод для выступления стал поводом для замечания. «Сам факт того, что вы, господа, собрались вместе для достижения этих широких целей, представляет собой прогресс во всей концепции отношения бизнеса к общественному благосостоянию, — сказал Гувер. — Это далеко от произвола и собачьей возни делового мира тридцати-сорокалетней давности… На бизнес и экономическую организацию страны ложится огромная ответственность и открываются широкие возможности».[90] Гувер с удовлетворением сообщил, что его конференции, состоявшиеся в предыдущие две недели, уже принесли ощутимые результаты в трех важных областях. Федеральная резервная система, объявил он, облегчила кредитование за счет покупок на открытом рынке и снижения учетной ставки для банков-членов. ФРС также отказывает в скидках банкам, предоставляющим кредиты «колл» на фондовом рынке. В совокупности эти меры обеспечили доступность инвестиционного капитала для законных нужд бизнеса.

Кроме того, промышленники, которых он созвал в Белый дом, согласились сохранить ставки заработной платы. Это была серьёзная уступка, причём необычная. Во время всех предыдущих рецессий руководство компаний стремилось урезать зарплаты. Теперь же работодатели уступили требованию Гувера о том, что «первый удар должен прийтись на прибыль, а не на зарплату».[92] Сдерживание заработной платы, по мнению Гувера, не только сохранит достоинство и благосостояние отдельных работников. Это также позволило бы поддержать покупательную способность экономики в целом и, таким образом, остановить спад, стимулируя потребление — этот пункт экономической теории позже приписали кейнсианской революции, но на самом деле он был вполне обычным явлением среди экономических аналитиков 1920-х годов и хорошо понимался Гувером.

Действия Федеральной резервной системы и соглашение о заработной плате, а также поддержка цен на сельскохозяйственную продукцию Федеральным советом по фермерству были призваны затормозить дефляционную спираль до того, как она сможет набрать обороты. Последняя мера, о которой Гувер объявил 5 декабря, была потенциально самым важным компонентом его антидепрессивной программы. Она была направлена не просто на стабилизацию, а на оживление экономики путем стимулирования строительных работ. По его настоянию, объяснил Гувер, руководители железных дорог и коммунальных служб согласились расширить свои программы строительства и технического обслуживания. Кроме того, он направил письма губернаторам всех штатов и мэрам крупных городов с предложением «ускорить и скорректировать строительство дорог, улиц, общественных зданий и других объектов такого рода, чтобы способствовать увеличению занятости». Через несколько месяцев Гувер добавит к этим усилиям ресурсы федерального правительства, запросив у Конгресса дополнительные ассигнования в размере около 140 миллионов долларов на строительство новых общественных зданий.[93]

В последующие годы стало модным отвергать эти различные меры как трагикомическое свидетельство причудливой, идеологически зашоренной веры Гувера в то, что ответственность за восстановление экономики лежит на частном бизнесе и органах власти штатов и местного самоуправления, а федеральное правительство должно играть лишь скромную, увещевательную роль в борьбе с депрессией. Некоторые авторы особенно высмеивали конференции Гувера с лидерами бизнеса в ноябре 1929 года как «не деловые встречи», которые выполняли лишь церемониальную, заклинательную функцию.[94] Их ограниченная, ничего не значащая повестка дня, как утверждают авторы, подтверждает фатальное нежелание Гувера отходить в значительной степени от устаревших догм laissez-faire.