Внутри она кричала.

Он прошептал:

— Всё. Теперь клан — отстал. Мы убили двух зайцев. Можешь пойти к друзьям.

Он поцеловал её в шею. В то самое место, где билось её сердце.

Но сердце билось не от любви.

А от страха.

От ужаса быть запертой в ловушке, из которой нельзя выйти

Она вышла в сад, за угол, туда, где фонари теряли силу и начиналась тень.

Платье цеплялось за ветки, камешки больно впивались в босоножки, но Джессика не чувствовала ни боли, ни холода.

Она просто шла.

Подальше от музыки, от аплодисментов, от их радости, от фальшивых слов и поцелуев.

Когда оказалась одна, всё вырвалось наружу. Беззвучно. Только дыхание сбивалось, как у зверя в клетке.

Руки дрожали. Сердце в груди колотилось, как в последний раз.

Где-то глубоко внутри был крик, но он не вырывался наружу — только сжимал горло, как верёвка.

Она присела на каменную скамью и закрыла лицо руками.

Папа… папочка… если ты меня слышишь… пожалуйста… помоги…

Слёзы текли по щекам — горячие, униженные.

Почему тебя нет рядом? Почему я здесь одна, среди этих волков? Почему никто не видит, как мне страшно?

Если бы он был жив…

Она представляла это с пугающей чёткостью:

Он бы вёл её под руку. Никто бы не осмелился прикоснуться к ней грязным взглядом. Она не была бы вещью, разменной монетой.

Он бы остановил всё это, посмеялся бы над нелепым кольцом и поцелуем под вспышки.

Он бы защитил её — так, как никто другой не умеет.

И, может быть… просто может быть… она бы снова научилась смеяться.

Но теперь — была тьма. И она в ней.

Слабая. Жалкая. Одинокая.

— Папа, если ты слышишь… хоть знак мне подай. Хоть что-то. Я не справляюсь…

Ветер налетел резко, будто кто-то прошёл рядом.

Огонёк одного из фонарей за её спиной мигнул. Потом второй.

Она замерла, резко обернувшись.

Пусто.

Но воздух… изменился. Он стал плотнее, как перед грозой.

И она услышала.

Едва различимый, далёкий, будто из сна, но — родной.

"Держись. Ещё немного. Я рядом."

Она вскрикнула — не от страха, а от боли, как ребёнок, которого обняли в самый уязвимый момент.

Слёзы хлынули с новой силой. Она сжала руки в кулаки.

«Я не дам им победить. Папа, я попробую. Ради тебя…»

Из сада вышла не девочка в алом платье.

А хрупкая, но сломанная воительница, готовая сдерживать боль, потому что другого выхода у неё не было.

Но глубоко внутри, где трепетало её сердце, засела новая мысль:

Это только начало.

И она знала — тень, что наблюдала за ней в холле — вернётся.

Назревал настоящий конфликт, и Альфреду пришлось ненадолго оставить Джессику одну. К счастью, она была в окружении друзей — смеющихся, беззаботных, поглощённых вечеринкой. Но его мысли не отпускали тяжелое предчувствие.

Он без стука вошёл в кабинет. Массивная дверь глухо захлопнулась за его спиной. Воздух в помещении будто сгустился — сухой, насыщенный сигарным дымом и чужими мыслями.

Старейшины уже ждали его. Четверо мужчин и одна женщина — сдержанные, как скальные глыбы, в одинаковых тёмных костюмах. У каждого — острые черты лица, холодный взгляд. Самым молчаливым был Дилан: высокий, с серебристыми волосами, его глаза сверкали, как лёд под солнцем. Рядом — сгорбленный Алекс, всё время теребивший серебряную булавку на лацкане. Леди Агата, единственная женщина, источала чересчур сладкий почти тошнотворный аромат сирени и смерти. Остальные двое — братья-близнецы, говорили редко, но одновременно.

— Мистер Ленг, конечно, вы один из нас. Даже, пожалуй, лучший, — начал Дилан, сжав руки в замок. — Однако мы хотели бы провести это обсуждение без вас.

Альфред, не моргнув, сел в кресло и откинулся на спинку, закинув ногу на ногу. Его спокойствие было вызывающим.

— Вы хотите обсуждать меня без меня? Весьма... демократично.

— И всё же...

— Мне непонятны причины этого брака, — резко перебил он, глядя в глаза Дереку.

— А любовь? Разве она не может быть причиной? — Дерек устало прищурился. — Самой важной?

— Я не верю в сказки, — вмешался Алекс. — И, мистер Ленг, это не к вам. Я просто не понимаю — зачем она вам? Откажитесь. Всем будет проще.

— Кому "всем"? Вам? Вудсу? Или...

Дилан тяжело вздохнул:

— Ты вынуждаешь меня говорить прямо. Джессика — богата. И ты тоже. В "Клане" не так много молодых с таким положением. Мы хотим, чтобы ты уступил. Дал другим шанс...

— Джессика — не товар! — взорвался Дерек. — Вы у нас в доме, и позволяете себе такое?! У них возникли чувства ещё до смерти Томаса. Так что прежде, чем убивать моего сына, стоило бы это учитывать!

Комната застыла в тишине. Лицо Алекса побелело, словно из него вышла кровь.

— Ты обвиняешь семью? — тихо спросила Агата, склонив голову.

— Я говорю, что совпадений слишком много. И я добился дополнительного расследования.

Это был блеф, но хорошо продуманный. Альфред видел, как лица старейшин вытянулись, будто кто-то ударил в их центр управления. Хорошо. Пусть дёргаются.

— Что ж... — первым сдался Дилан. — Готовьтесь к свадьбе. И мы, старейшины, останемся у вас в гостях... на некоторое время.

— Комнаты уже готовы, — кивнул Дерек. — Отдыхайте.

Когда они ушли, он опёрся о подлокотник, устало почесав подбородок:

— Боюсь, они не поверили.

— Поверят, — спокойно ответил Альфред. — Мы с Джессикой убедим их.

---

Музыка лилась, как мёд. Старсы закончили выступление, и теперь звучала медленная, мягкая мелодия. Джессика стояла в стороне, покачивая бокал. Её лицо было отрешённым. Альфред подошёл — тихо, уверенно.

— Танцуешь?

— Ты уже вернулся? О чём…

— Тише, потом. Сейчас — только музыка.

Он прижал её к себе, и она подчинилась, чувствуя, как дрожат руки. Его дыхание коснулось её уха:

— На нас смотрят десятки глаз.

Он поцеловал её в мочку уха — нежно, почти интимно. Джессика затаила дыхание. Она пыталась не верить, но каждый его жест, каждое прикосновение заставляло сердце биться чаще. И всё же... мысль, что это всего лишь игра, терзала её. Всё это — фарс.

— Я серьёзно, — шепнула она, заглядывая в его лицо.

Он вздохнул.

— Пойдём. У меня есть кое-что для тебя.

---

Они сидели в саду, на тёмной кованой скамейке, с мороженым в креманках. Луна тускло освещала их лица.

— Они дали добро?

— Нам оно не нужно. Но чтобы они поверили окончательно... надо продолжать в том же духе.

— В каком духе?

Он не ответил. Просто притянул её к себе, перетаскивая на колени. Она ахнула, но не сопротивлялась. Его губы накрыли её — властно, горячо, без тени нежности. Это был поцелуй мужчины, теряющего самоконтроль.

Её руки сжались на его рубашке, тело напряглось, сердце бешено колотилось. Альфред жадно целовал, прижимая к себе сильнее, пока не застонал — едва слышно, опасно.

Он оторвался, сжав зубы.

— Всё. Нам пора.

— Что случилось?

— За нами наблюдали. Думаю, этого хватило...

Но он врал. Врал, чтобы не сказать: «Я не справляюсь. Я теряюсь в тебе».

---

Позже, когда гости начали расходиться, Джессика всё ещё чувствовала жар его поцелуя. Она слушала благодарности невпопад, думая только об одном: кто видел их? И… почему ей не было стыдно?

---

— Давай поговорим, — сказала она, остановив Альфреда в коридоре.

Он молча кивнул и проводил её до комнаты. Но на пороге замер. Она поймала его за руку и втащила внутрь, закрыв дверь.

— Я не знаю, с чего начать... Голова кругом.

— Отступать поздно, Джесс. Мы уже на сцене.

— Я не об этом. Я о нас. Ты мне нравишься…

Он резко обернулся.

— Джесс… Это всего лишь фарс. Нет "нас". Есть только ты и я. И эта постановка. Мы поженимся — но не ради любви. Не ради сказки.

— Но тебя тянет ко мне…?

— Ты мне чертовски нравишься… — хотел сказать он. Но сжал челюсти. — Считай, что это фильм. Поцелуи, чувства — постановка.