Он кивнул.

— Через кровь. Это древняя связь. Я не мог ждать. Ты уже начала меняться. Ты чувствуешь? Этот страх, дрожь, будто мир от тебя отдаляется? Это твоя природа просыпается.

Джессика села напротив, дрожащими пальцами сжимая чашку.

— Почему ты не сказал раньше? Почему всё так скрытно? Почему я?!

— Потому что ты — Нортон. Потому что у тебя внутри есть нечто, что не даётся всем. Ты чувствуешь силу, но ещё не знаешь, как её использовать.

Она смотрела в его глаза, и волк, которого видела во сне, по-прежнему жил в них — сдержанный, дикий, мудрый.

— Я… я хочу знать больше. Я хочу быть частью этого. Только… — она выдохнула, — мне страшно.

— Это нормально. Страх — твой первый наставник. Не бойся его. В клане ты узнаешь правду. О себе, о нас, о проклятии, что тянется по крови.

Он встал. Подошёл к ней.

— Пойдём. Сегодня ты увидишь, кем можешь быть.

Она кивнула. В этот раз — уже без слёз.

Потом, стоя под горячим душем, она долго смотрела в стену, пока вода стекала по телу. Сердце всё ещё скакало.

Но в ней уже зародилось нечто новое.

Сила. Решимость. Судьба.

Она прошептала самой себе:

— Что бы ни случилось… я — Нортон. А Нортоны не бегут.

Дом, в котором никто не спит

Утро было чужим.

Сквозь пыльные занавески пробивался серый свет — не солнечный, не бодрящий, а будто выжатый из неба. Воздух казался затхлым, как в запертом сундуке прошлого. Джессика сидела на кухне, обхватив ладонями кружку с горячим кофе. Из динамика старенького проигрывателя доносилась Дебюсси — утешительный звук, который она включала, когда внутри разрывалось от боли, и ничего, кроме музыки, не могло спасти.

Она не чувствовала вкуса напитка. Просто пила, чтобы не дрожать. Чтобы не умереть от холода, что гнездился внутри, с тех самых пор, как не стало отца.

“Сердечный приступ” — плевок в душу. Он был силён, здоров, упрям как бык. Его невозможно было сломать. Только убить.

Её хобби когда-то спасало её — рисование углем. Тонкие линии, чернота на белоснежной бумаге. Она могла часами вырисовывать чью-то улыбку или пустоту в глазах. Сейчас на холсте, что стоял в углу кухни, был лишь силуэт — не человека, а чего-то звериного, спрятавшегося в тени. Глаза. Белые, мертвые. Она не помнила, когда начала рисовать именно это.

Пахло корицей — на тарелке лежали булочки, свежие, только из духовки. Руки сами двигались. Деду — кофе, немного молока, как он любит. Себе — горький, как ночь без снов. Только вот сны вернулись, и каждый раз она просыпалась в холодном поту, с ощущением, что кто-то зовёт её по имени из-под земли.

Она подносила поднос к двери в кабинет, как вдруг...

Щелчок. Тишина. Затем чей-то тихий, рваный смех за её спиной.

Обернулась — пусто. Только портрет отца на стене, будто уставился прямо в душу.

Она быстро тряхнула головой, отгоняя наваждение.

— Соберись.

В кабинет деда вошла с гордо поднятой головой, хотя губы дрожали.

— Джесси, ты читаешь мои мысли, — обернулся он, бросив взгляд на поднос.

— Ага. — голос сорвался. — Давай уже... показывай своих “претендентов”.

Он выложил перед ней стопку фотографий. С десяток глаз уставились на неё с глянцевых снимков — мужчины, каждый с историей, с маской на лице.

— Они все хотят тебя. Все, кроме одного.

— Думаешь, им не плевать? — голос был чужим, колким. — Я для них — имя, наследство и...

— Один из них не такой. Альфред Ленг.

И в тот момент, как дед подал ей его фотографию, что-то дрогнуло внутри. Будто из глубины памяти вынырнула фигура в темно-синем костюме, с глазами — цвета расплавленной карамели. Человек с глазами, в которых было… движение, сила, и... боль.

— Он может быть и ягуаром, и орлом, — прошептал Дерек, — и он единственный, кому плевать на твоё состояние. Но он не просто человек. Он может открыть тебе двери, которые до этого были закрыты.

Джессика встала. Не выдержала. Она просто вышла из кабинета и пошла на кладбище.

---

Могила отца была под старым вязом. Серый камень. Она упала на колени, впиваясь пальцами в мокрую землю.

— Почему ты не забрал меня с собой, папа? Я ведь ничего не понимаю. — голос сорвался. — Всё как во сне. Или в кошмаре. Я вижу, как ты умираешь. Снова и снова.

Слёзы. Навзрыд. Здесь можно было плакать, кричать, стонать — земля всё примет. Она падала лицом в мрамор, рыдая от бессилия, злости и невозможности изменить хоть что-то.

И снова — треск ветки.

Она резко подняла голову — кто-то смотрел на неё из-за изгороди? Или показалось?

Она прижалась к надгробию, как к последней опоре в этом мире.

---

Позже, в саду, она пыталась выдохнуть. Вдыхала аромат роз, как лекарство. Руки были в земле — она пересаживала цветы в память о матери, которой никогда не знала.

И тогда появился он.

Высокий, с расстёгнутым воротом рубашки, закатанными штанами, босой в воде у озера. Он не знал, что за ним наблюдают. И она не знала, как сильно этот момент навсегда врежется в её память.

Бросившись с холма, не справившись с собой — она влетела в него, словно во спасение.

И оба упали в воду.

Мир замер. Только их дыхание, вода, смех. Смех, которым она не смеялась с самой смерти отца.

Он — первый, кто заставил её почувствовать, а не просто существовать.

---

Вечером

— Примешь ли ты предложение деда? — спросила она, стоя на лестнице, всё ещё босая, в его рубашке, которая висела на ней как ночная сорочка.

— Приму. Но не ради сделки.

Она не поняла сразу. Но внутри разлилось тепло.

Может, именно в нём... и было то, чего ей так не хватало? Не спасение. А понимание.

Скатерть была белоснежной, как саван. Джессика смотрела на вилку, как на оружие. Внутри всё сжималось. За день она потратила слишком много сил: воспоминания, вода, могила отца, Альфред, разговор с дедом, от которого в груди поселился холод.

Альфред сидел напротив. Спокойный, собранный. Ни одной лишней эмоции. Но она ощущала — он её изучает. Не как мужчина смотрит на женщину. Как хищник на существо, которого не знает: опасно оно или нет.

Дерек наливал вино, разливая пару капель на скатерть. Рука дрогнула — впору удивляться, что бутылка не выпала из пальцев.

— Ну что, — начал он с хрипотцой, — как вам дом, Альфред?

— В нём слишком много воспоминаний, — коротко ответил тот, не отводя взгляда от Джессики.

Она вздрогнула. Словно он увидел в ней всё. И страх. И одиночество. И надежду.

— Рада, что ты остался, — нарушила молчание она, глядя в бокал. — Это… не совсем обычный ужин.

— Не совсем обычная семья, — мягко сказал он. И снова этот взгляд, как будто он пытался прочесть её суть, строчку за строчкой.

Ей захотелось сбежать. Просто встать и уйти, вылететь из дома, как птица — из горящего гнезда. Но в её глазах, в её крови уже что-то проснулось.

И он знал это.

— Ты ведь уже чувствуешь, да? — спросил Альфред вдруг, отложив приборы. — Этот зуд. Дрожь по коже. Предчувствие, что что-то движется внутри тебя. Что ты уже не просто человек.

Она побледнела.

— Иногда я вижу... тени. — прошептала она. — Даже когда не должно быть света. Слышу шаги. Чувствую запахи, которых нет. Я больше не сплю. И не просыпаюсь. Всё смешалось.

— Это не безумие, Джессика, — произнёс он твёрдо, — это кровь. Это наследие. И оно требует места.

— И что мне делать? — сорвалось с её губ. — Превратиться в волчицу? Летать по ночам в поисках добычи?

Альфред не улыбнулся. Он наклонился к ней чуть ближе.

— Сначала ты научишься выживать. А потом — выбирать, кем быть.

Сердце Джессики бешено заколотилось. Она едва могла дышать.

— Хватит! — громко сказал Дерек, — не сейчас. Не пугай её.

— Я не пугаю. — Альфред откинулся на спинку стула. — Я спасаю. Пока ещё не поздно.

Молчание. Тишина, звенящая, как гробовая.

Джессика встала.