Он лежал на её ладони, как сердце, которое не должно биться —
но билось.
Своим, чужим, вечным ритмом.
Глава 37
Где живёт их память
Осень прокралась в лес, как опытный художник: осторожно, капля за каплей, превращая кроны в охру с примесью янтаря. Листья шуршали под ногами, как потёртые письма, а воздух стал холоднее, плотнее, насыщеннее запахами дерева, мха и времени.
Джессика всё чаще ловила себя на том, что стоит у окна и просто смотрит. Она скучала. Не по людям, не по месту — по себе прежней, по зверю внутри, по слиянию, которое раньше казалось естественным, как дыхание. С тех пор как началась череда испытаний, многое изменилось. Внутри неё будто разорвался шов, и зверь, её вторая ипостась, отошла в сторону.
Но однажды вечером Пума пришла.
Она появилась тихо, из полумрака, и села на пол у кровати. В янтарных глазах читалась вина.
— Я подвела тебя, — прозвучало в голове Джессики. — Когда нас окутал газ, я не смогла вырваться. Он тянул меня, выдирал изнутри, как будто хотел оставить тебя пустой. Мне было страшно. Я боялась потеряться без тебя. Боялась умереть.
— Ты жива, — прошептала Джессика. — И я тоже. Значит, мы справились.
Пума наклонилась, коснулась её лба своим — тёплым, бархатным. И в этом касании было всё: прощение, слияние, возвращение.
---
— Поехали со мной, — сказал на следующее утро Дерек, заваривая кофе. — Есть одно местечко. Мы с Мэри часто туда уезжали, когда хотели тишины. Думаю, тебе там будет хорошо.
Альфред сразу согласился. Он внимательно наблюдал за Джессикой в последние дни — чувствовал, что внутри неё что-то происходит, что опасность уже рядом и она дышит им в спины.,,
Дорога вела через осенний лес, где деревья создавали золотой коридор, а солнце светило сквозь листву мягким, почти живым светом. Они остановились у скрытой просеки, и дальше пошли пешком.
Домик стоял на опушке, среди мха, папоротников и молодых клёнов. Старый, но целый. Он был аккуратный, тёплый — с резными ставнями, деревянным крыльцом, покосившейся вешалкой и запахом смолы и хвои внутри. В нём дышала жизнь — тихая, семейная, запечатлённая в вещах и времени.
Пока Дерек возился с мангалом и раскладывал угли, Джессика коснулась Альфреда за руку.
— Пойдём?
В следующую секунду она исчезла в отблеске осеннего света, обернувшись пумой. Её грациозное тело скользнуло в лес, и ягуар — тяжёлый, чёрный, как тень, — метнулся за ней следом. Они бежали сквозь листву, кружа, как дети. Прыгали через поваленные деревья, катались по траве, плескались в мелком лесном ручье. Осень окружала их, но внутри было только лето — их собственное, дикое, игривое.
Альфред догнал её, сбил с лап, они покатились, пума хищно зарычала, а ягуар лизнул ей ухо. Всё было легко. Всё — правильно.
---
Тем временем Дерек, расправив плечи, сделал шаг в лес. Он прислушался — к шуму веток, к шелесту. Превратился почти мгновенно: его тело стало ниже, шире, мех — густым, с проседью, как будто на нём лежал снег. Он стал волком.
Широкоплечий, серый, с мягкой поступью, он пошёл по знакомой тропинке к водопаду. Туда, где они с Мэри когда-то спали под звёздами, завёрнутые в один плед, где утренний туман ложился прямо на ресницы. Он остановился, вдохнул, поднял морду вверх.
Пума и ягуар подошли к нему. Трое. Семья. Сердце — звериное и человеческое — билось в унисон.
---
К тому времени, как солнце клонилось к закату, они снова были людьми.
Угли потрескивали, мясо шипело на решётке, а запах жареной дичи окутал поляну. Жир капал вниз, вызывая всплески огня, и в свете костра лица казались теплее.
— Как будто мы никогда не расставались, — сказал Дерек, переворачивая мясо.
Джессика улыбнулась. Внутри было спокойно.
Позже, убравшись в домике, Джессика перебирала вещи Мэри — аккуратно, будто боялась нарушить память. Письма с её почерком, лента для волос, платок с инициалом, легкий запах ландыша. И в самой глубине, под слоем старых газет, она нащупала деревянную шкатулку. Открыла.
Среди сухих листьев рябины и засушенных лепестков лежала монета. Пятая. У неё было отверстие в центре, как у древних амулетов. Она была холодной, потемневшей от времени, но ощутимо — живой.
Джессика подняла её и сжала в ладони.
И тут же — вспыхнул кулон у неё на шее.
Он не светился со времён Парижа. Всё это время он был тусклым, молчаливым. Но сейчас он ожил — тёплым, серебристым светом, как дыхание луны.
Девушка замерла на секунду, потом её лицо озарилось. Это не было предупреждением. Это было знаком. Знаком, что она всё делает правильно. Что кто-то видит. Что связь — восстановлена.
С радостным вздохом она выскочила из комнаты, едва не споткнувшись о порог, и бросилась к семье — туда, где Дерек уже смеялся у костра, а Альфред ловил за шкирку пушистого енота, забравшегося в корзину с хлебом.
Она вбежала, не скрывая улыбки, крепче сжала монету в руке и прошептала:
— Я готова.
И в этот вечер, среди дыма, углей и ароматного мяса, её сердце впервые за долгое время билось легко.
Глава 38
Когда они вернулись в особняк, всё внутри него было иным. Дом будто почувствовал приближение — не просто нового испытания, а той черты, за которой уже не будет прежних «завтра». Даже свет в коридорах стал тусклым, как будто время отступило назад, давая им передышку.
Джессика молча поднялась наверх. Плечи болели. В груди жило странное напряжение, словно её кожа стала тесной. Она знала: в этот раз всё будет иначе.
В душ она вошла как в ритуал. Горячая вода стекала по телу, но не смывала усталость. Она стояла, опершись лбом о прохладную плитку, и дышала — глубоко, будто в последний раз.
Дверь отворилась.
Он вошёл молча.
Альфред не произнёс ни слова. Он закатал рукава, подошёл сзади и взял в руки флакон с шампунем. Нежно развёл пену между пальцами. И начал мыть ей голову — аккуратно, как будто боялся причинить боль.
Пальцы двигались по волосам мягко, но уверенно. Он не касался её тела — только кожи головы, висков, шеи. Но это прикосновение было сильнее любого поцелуя.
Джессика закрыла глаза. Её дыхание выровнялось. Руки Альфреда — тёплые, настоящие. Она чувствовала, как вместе с пеной уходит страх, как исчезают тени последнего испытания. Здесь был только он. И она.
Когда он закончил, он аккуратно подал ей полотенце и вышел. Ни взгляда. Ни слова. Только абсолютная тишина — и доверие, полное, без остатка.
---
Они переодевались вместе — каждый в своей части комнаты, но в одной тишине. Оба понимали: время вышло.
Джессика выбрала сдержанную, удобную одежду: тёмно-серую водолазку, плотные штаны, высокий ворот, прикрывающий шею, и сапоги на толстой подошве. Волосы она заплела в жгут и убрала под капюшон. На шею — льняную нить. И, наконец, — монета.
Круглая, старая, с отверстием в центре. Как только она скользнула по нити, кулон на её шее вспыхнул мягким, серебряным светом. Он не светился с тех пор, как они вернулись. Но теперь — ожил. Не пугающе. Не угрожающе. Как знак: «ты на своём пути».
Альфред, переодетый в плотную чёрную рубашку, кожаную куртку и штаны, стоял у окна. Его лицо было сосредоточенным. Волосы коротко острижены, влажные после душа. Под глазами — усталость. Но в глазах — сталь.
Он обернулся.
— Оно рядом?
— Да, — ответила она. — Очень рядом.
Он протянул руку, и они на секунду просто постояли, соприкасаясь пальцами. Никаких обещаний. Никаких признаний. Только молчаливое: «если мы умрём — то вместе».
Испытание тьмой
Ночь не наступила — но и день не держался. За окнами было странное, выцветшее небо, как будто с него стерли свет. Осенний ветер гнал листья по дорожке, сбивая их в водовороты, но ни один не касался порога особняка. Будто что-то охраняло вход.
Альфред и Джессика стояли у лестницы. Оба — уже в полной готовности. Она держала монету в руке, и с каждым шагом та становилась тяжелее, как будто знала: скоро — переход.
