Он же одержим родом, реликвиями, знаками. Он не мог не сохранить. Он всё ещё кормит свою злобу чужими именами.

— А если он там? — тихо спросил Дерек. — Или кто-то ещё?

Альфред сжал пальцы.

— Тогда я буду готов.

Пауза. Дерек выдохнул, тяжело. Потом кивнул.

— Только одно. Если ты увидишь нечто, что не можешь объяснить — бери и уходи. Не спорь с его тенями. Не пытайся победить его на его поле. Мы не знаем, что он продал, чтобы остаться живым.

— А если это уже не он? — спросил Альфред.

— Тогда беги быстрее, чем зверь. Ты нужен здесь, Джессике, — добавил он шепотом и ушел, тихо прикрыв дверь за собой.

---

Дом стоял, будто вымерший.

Слишком тихий. Слишком целый. Как ловушка, заброшенная, но натянутая до звона.

Альфред пробирался вдоль стены, в звериной шкуре. Тело ягуара двигалось гибко, осторожно. Ни единого звука. Только дыхание — ровное, хищное, холодное.

Он поднялся по облупленным ступеням западной галереи. Стекло было выбито — как он и помнил. Он уже сюда наведывался и не раз, только никто об этом не знал, даже Дерек...

Внутри — тишина.

Пыль. Застывший воздух.

Пахло гниющим деревом и странно сладкой плесенью.

Он двигался медленно, шаг за шагом. Мебель покрыта простынями. Ни одной свечи, ни звука, только что-то — там, внутри, глубоко, как чёрная мысль на дне сознания.

Он миновал холл, поднялся на второй этаж. Старые часы не тикали. Картины исчезли со стен — остались только гвозди, как следы от гвоздей в теле.

И вдруг — движение.

Он замер. Где-то внизу щёлкнуло.

Не шаг. Не голос.

Щелчок. Как будто кто-то… закрыл зеркало.

Он не свернул. Он знал, куда идёт. Кабинет был в восточном крыле. Когда-то там собирались мужчины рода Грей. Теперь — там только один. Или его тень.

Он проскользнул внутрь.

Старый письменный стол. Потухший камин. Архив — встроенный в стену. Закрыт на потёртую медную защёлку. Ягуар когтями поддел её — и тихо снял.

Внутри — папки. Письма. Фотографии. Рисунки пером.

На одной — надпись:

С.А. — обручена. Род Грей. 1774.

Женщина в белом, лицо почти исчезло от времени. Но герб на платке рядом — змея, свернувшаяся у цветка.

Рядом — другое фото:

Ушла с Дж. Нортоном. Проклята. Платите вы. Платим мы.

Он перелистнул ещё. Рукопись, исписанная корявыми буквами, будто царапали когтями:

«Она должна была сохранить род. Но выбрала слабость. Они украли её волю. Мы храним клятву. Мы платим за неё. Пока не заплатят они.»

Альфред остановился, сердце сжалось.

Он поднял взгляд — и в зеркале напротив шкафа увидел алтарь.

Каменный, неровный. На нём — череп.

Селестин, молодой, будто не стареющий, склоняется, целует костяной перстень.

И голос, звучащий эхом даже сквозь стекло:

«Пока последний Нортон не падёт — наш огонь не угаснет.»

Альфред отпрянул. Но отражение не исчезло.

Оно смотрело ему в глаза. Улыбалось.

Но это не он.

Альфред вернулся под утро.

С каменными глазами, ссадинами на руках и молчанием, которое невозможно было не заметить.

Он не зашёл к ней.

Не позвал.

Прошёл мимо, будто они были чужими.

---

В библиотеке его ждал Дерек.

Тот уже знал. Без слов.

Старик налил себе чаю, не предложив — и это было страшнее любых упрёков.

— Рассказывай, — наконец произнёс он.

— Я был у него, — коротко ответил Альфред. — В доме Греев.

— Сколько ловушек ты прошёл?

— Ни одной. Пусто. Только отражения. Только голос.

— Зеркала?

— Он говорил с собой — через них. Повторял клятву. Та же, что в архиве: «Пока последний Нортон не падёт — наш огонь не угаснет.»

Дерек медленно кивнул.

— Проклятие ещё дышит, — сказал он. — И пока он верит, что может его исполнить, он не уйдёт.

Альфред вытащил из сумки снимок. Пожелтевшая фотография. Сара-Агата.

Письмо. Линии чёткие, как вырезанные ножом:

«Её кровь стала вашей. Значит, ваша — будет нашей.»

— Он не живёт ради себя. Он выполняет волю мёртвых, — сказал Альфред. — И это делает его опаснее, чем любой враг.

---

Когда он поднялся в комнату, Джессика стояла у окна.

— Где ты был? — тихо спросила она, не оборачиваясь.

Молчание. Только шаги. Тяжёлые.

— Альфред.

Он остановился.

— В доме Греев, — произнёс наконец.

— Один? Без предупреждения? — её голос стал резким. — Почему ты не сказал? Ты что, не доверяешь мне?

Он не ответил.

— Это было нужно.

— Для кого?

Развернулась к нему, в глазах — боль и горечь.

— Я не твоя тень. Не молчащая жена в красивом доме. Я живу в этом — точно так же. Я имею право знать, когда мой муж уходит к тем, кто хотел моей смерти.

— Я не хотел, чтобы ты боялась, — хрипло ответил он. — Я хотел, чтобы ты спала спокойно.

— Спокойно?.. — Она рассмеялась коротко, сухо. — Ты всё ещё думаешь, что я та наивная девочка в свадебном платье, которую можно укрыть от всего.

Он сделал шаг к ней, но она отступила.

— Не надо. Сегодня — не подходи.

---

Этой ночью Джессика не легла в постель.

Она разложила одеяло на полу у камина. Смотрела на тлеющие угли, на обугленный край полена, и не плакала — но что-то в груди рвалось, без звука.

Она не знала, спал ли он. Не слышала шагов.

Мир будто застыл между двумя сердцами, отбивавшими разные ритмы.

---

Но наутро она проснулась в его объятиях.

Он укрыл её, не потревожив. Просто лёг рядом, будто хотел согреть — не собой, а присутствием. Его рука лежала у неё под шеей, а дыхание касалось ключицы.

Через щель в шторе пробивался утренний свет — золотистый, дымчатый, будто ещё колебался, стоит ли входить в этот день.

Она смотрела на него долго.

На ресницы, опущенные, как крылья. На уголки губ. На синеву под глазами — след бессонной ночи.

Он был красивым даже в тишине.

Даже в вине.

Даже в своей невозможности быть простым.

— Не отпускай меня, — шепнула она в утро. — Даже если я злюсь. Даже если убегаю. Просто держи. Потому что я слишком хорошо знаю, каково — когда не держат вовсе.

Он не проснулся.

Но пальцы его сжались чуть крепче.

Она коснулась его пальцев, тёплых, немного грубых — и осторожно обвила его ладонь своей.

Он пошевелился. Не проснулся ещё, но губы дрогнули, словно услышали её во сне.

— Альфред, — тихо, почти ласково.

Она наклонилась к нему, провела кончиками пальцев по щеке, по линии скулы, обрисовала губы, словно хотела запомнить их навсегда.

— Прости, — выдохнула она. — За то, что я снова поставила между нами тень. Я просто… боюсь потерять тебя сильнее, чем могу выразить словами.

Она поцеловала его в висок.

— Я здесь. Я с тобой. Даже если вру себе. Даже если злюсь.

Его глаза приоткрылись. Медленно, как будто сон ещё не отпустил.

— Джесс...

Но она уже склонилась к нему ближе, накрыв его губы поцелуем — не торопливым, не сдержанным, а живым. Внутри неё было всё: дрожащая любовь, невыговоренная тревога, стремление почувствовать его рядом — по-настоящему.

Она не ждала ответа. Просто скользнула ближе, перекинулась через него, села верхом, вложила ладони в его грудь и посмотрела в глаза.

— Дай мне забыть ночь, — прошептала. — Дай мне тебя. Без прошлого. Без угроз. Без клятв. Только нас.

Он приподнялся, коснулся её щёк, удивлённо и будто заново узнал её.

— Джессика...

Но она уже тянулась к нему, как будто хотела заново слиться с ним — не телом даже, а сердцем. Её губы находили его, руки скользили по телу, легко, свободно, как будто они впервые были вместе без страха.

Её движения были мягкими, но уверенными — она не просила, она вела.

И в этой близости было всё, что не укладывалось в слова:

обида, прощение, нужда, нежность, и её молчалое «не отпускай меня», впаянное в каждый вдох.