Именно в этот момент, когда она почти забыла, что убегала…

Она сидела в маленьком кафе недалеко от площади Вогезов, тёплая керамическая чашка согревала ей пальцы, а в витрине отражалась уличная сцена — люди, зонтики, вывески... и силуэт.

Высокий. В черном.

Он стоял через дорогу. Не двигался.

Просто смотрел.

Вудс.

Кровь отлила от лица.

Словно ночь вернулась сквозь солнечное стекло.

Пума внутри затаилась.

Она проснулась.

Их снова нашли.

Страх сковал ей горло, как ледяной ошейник.

Он.

Это был он. Вудс.

Он выследил её.

Сначала она просто замерла на месте, не в силах вдохнуть. А потом побежала. Не оглядываясь, не дыша — будто за спиной хрустнула ветка, и весь мир сжался до звука её каблуков по тротуару.

Темно. Слишком темно. Переулок с узкими дверями, мусорными баками, битыми окнами. Она свернула в него вслепую, будто знала, что только там сможет исчезнуть.

Её тело нырнуло в другую форму — в животную, первобытную.

Мышцы сжались. Кости сдвинулись. Лёгкое потрескивание под кожей.

Мгновение — и девушка исчезла. Осталась только она — пума. Быстрая, хищная, бесшумная. Шерсть напряглась, глаза сверкнули янтарём.

Сумку она перехватила зубами — стиснула, будто добычу, и рванула вперёд. Бежала по асфальту, чувствуя подушечками лап каждый шершавый скол, каждую песчинку. Город под ней дышал в ритме опасности. Пума петляла по улицам, срываясь с поворотов, как вихрь.

И вдруг — хруст. Боль. Она наступила на осколок. Стекло вонзилось глубоко в лапу. Пума зарычала, коротко, зло. Но не остановилась. Раненая, она ускорилась — кровь оставляла обманчивый след, уводящий в сторону, смешиваясь с городской грязью. Пусть попробует найти.

Подъезд. Лестница. Дверь, которую открыла когтем — резко, точно. Ввалилась в номер. Сердце стучало. Она — ещё не она. Шерсть медленно втягивалась под кожу, лапы вытягивались в руки. Пальцы дрожали.

Тепло номера обдало её, как парная. Усталость — волной.

Она рухнула на кровать.

Мягкость. Ткань.

И… запах.

Чужой.

Яркий, навязчивый, животный. Слишком явственный для человеческого носа — но её нос всё ещё принадлежал пуме.

Она резко приподнялась. Сердце снова ударило. Рядом, на подушке, будто насмешкой, лежала монета. Золотистая, чужая. Не её. Не из этого мира.

И тут она увидела кровь. На простыне, на своей руке — распахнутый порез от стекла. Он горел, как метка. Как знак.

Монета.

Четвёртая.

Старая, стёртая, словно выловленная со дна реки. Она блестела, как зрачок.

Она лежала ровно там, где недавно была её голова.

Джессика отшатнулась.

Всё внутри похолодело.

Он был здесь.

Он лежал на её кровати.

Он дышал этим воздухом, касался её вещей, возможно, касался её.

---

Она бросилась к двери — на замке. Засов. Цепочка.

Но за ней уже был звук.

Скрип.

Тот самый.

Не громкий. Тонкий, как если бы кто-то медленно, со смаком, водил ногтём по дереву.

Он не торопился. Он знал, что она боится.

Тик.

Тик.

Тик.

Часы отсчитывали секунды до чего-то…

необратимого.

И тогда она услышала:

поскрёб. Едва слышный. Упрямый. Как зверь, унюхавший кровь.

Она не закричала.

Она даже не дышала.

Она знала, как это работает.

Если дёрнешься — он войдёт.

Если молчишь — он всё равно знает.

Пума внутри напряглась.

Жива. Злится.

Хочет рвать.

Но разум подсказывал — пока рано. Надо исчезнуть, стереть след, перехитрить гиену.

И ночь только начиналась.

В комнате было душно, словно стены сдвинулись, придвинулись ближе, прижались к плечам. Джессика стояла у окна, дрожащими пальцами теребя край шторы. Вудс был где-то рядом — она слышала его шаги, будто он шёл по её нервам в грязных ботинках. Пума рычала внутри, рвалась, билась, скреблась когтями по внутренностям, жаждая крови.

«Убей его».

В голове пронеслось, как гром. Не мысль — приказ.

«Разорви. Пусть его рёбра раскроются, как створки. Пусть кровь хлынет. Пусть почувствует».

— Тихо, — прошептала она, обхватив себя руками. — Замолчи. Я… я должна думать.

Пума зарычала громче. Девушка стиснула зубы. Всё внутри клокотало, словно кто-то варил в ней древний суп — из боли, ненависти и бессонных ночей.

Почему он здесь? Зачем пришёл? Кто его послал?

Она вспомнила, как старейшины переглядывались между собой. Глаза — чёрные, как вода в колодце. Они никогда не говорят напрямую. Они шепчут, улыбаются, и ставят ловушки. И вот теперь — Вудс.

«Его бросили. Кинули, как падаль. Чтобы ты разорвала. Чтобы показать, кто ты теперь. Он их жертва. А ты — мясник».

Запах от него шёл жирный, тягучий — как от дешёвого масла, прогорклого, как что-то давно забытое на солнце. Вудс стоял у двери её комнаты, тяжело дыша, будто поднялся по лестнице не с первого раза.

Джессика слышала, как скрипит его кожаный ремень, как хлюпают ботинки. Тишина вокруг сгущалась, как болотная вода. Она стояла спиной к двери, сжимая подлокотник кресла до побелевших пальцев.

Пума внутри напрягалась. Хищница. Она дышала с ней в унисон, чувствуя приближающуюся опасность. Но не потому, что он был силён — а потому, что был отвратителен.

— Джессика, открой. — Голос Вудса скребся, как щётка по металлу. — Порадуй нас. Давай не будем устраивать сцен.

— Уходи, — сказала она ровно.

— Ты боишься? Меня? — Он хохотнул. — А зря. Пройди это испытание вместе со мной!!!Ты ведь знаешь, что Старейшины милосердны только на словах. Ты это знаешь...

Она сжала зубы.

— Они пришлют за тобой псов. Отберут клан, отберут силу, вышвырнут туда, где пустые пещеры кишат гниющими монстрами. На корм. Вот и всё, Джесси. Конец кровной линии.

Она чувствовала, как злоба медленно просыпается внутри неё. Пума — ощетинилась. Под кожей зудело, будто шерсть пытается пробиться сквозь кожу.

— Почему ты здесь, Вудс? — тихо. — На самом деле.

— Потому что я умный, детка. Я решил: мы пройдём испытание вместе. Я тебя прикрою. А ты… заплатишь. По-своему. Взаимностью.

Тошнота подступила к горлу. Джессика шагнула в сторону, подальше от двери.

— Ты жирный слизняк, Вудс. И если бы ты знал хоть что-нибудь, понял бы: они тебя уже слили. Для них ты никто.

— Я заслужу их благосклонность. Через тебя. Ты — ключик. Маленькая девочка с именем и наследством. О, и с какой дикой красотой. Ты даже не представляешь, как я ждал этого момента...

Она схватила сумку. Внутри всё вперемешку: таблетки, резинка для волос, холодный металл расчёски — и бархатный мешочек.

Сердце остановилось.

Он. Он остался. Она не открывала его с тех пор, как…

Аэропорт. Ячейка. Внутри не было писем. Только этот мешочек.

Она прятала его, забывала, пугалась, засовывала глубже в ящик — и всё равно находила снова.

Три кости.

Она высыпала их в ладонь.

Они были холодны.

Потом — обожгли.

— Слушай, у меня есть предложение. Настоящее. Без обмана.

Ты сильная. Я — влиятельный. Мы можем пройти это вместе. Они уважают меня. Уважают силу.

Ты станешь моей. Мы соединим линии. Закроем рот старикам. Ну? В этом ведь нет ничего плохого. Я… я бы хорошо о тебе заботился, ты не знаешь, как женщины стонут в моих лапах...

Её вырвало.

Прямо у кровати.

Желчь и тишина.

Он рассмеялся. — Тебя даже от моих слов мутит? Девочка, ты слишком избалована. Думаешь, кто-то другой захочет иметь дело с твоим проклятым родом? С тобой — с твоим хвостом по имени Альфред, с твоими срывами? С твоим "особенным" подарком?

Джессика зажала кости в кулаке. Они горели огнём, но не обжигали — наоборот, от них веяло чем-то холодным, пронизывающим до костей, как промозглый дождь в начале ноября. Странное ощущение не покидало её — будто кости ожили в её ладони. Они словно дышали, едва слышно шептались на неразборчивом языке, и этот беззвучный голос лез ей прямо в череп.