«Ты должен найти его, Грей. Ты же знаешь — оно рядом.» — шептали голоса.

Они пришли к нему впервые двадцать лет назад. Он был молод, полон амбиций, только вступил в Совет Старейшин. Тогда он ещё не знал, что отныне будет марионеткой.

Голосами демонов.

Они говорили из зеркал, из ключевых отверстий, из рта его младшего сына, когда тот впал в лихорадку и навсегда потерял разум.

Он их ненавидел.

И он от них зависел.

Каждую ночь они напоминали ему: он — сосуд. Он — мост. Он — голос. Они выбрали его не случайно. В его роду уже были те, кто служил тьме. И сейчас, когда мир начинал шевелиться, когда девчонка — Джессика — вернулась в особняк, когда кровь снова пошла по кругу, демоны начинали требовать своё.

«Она несёт искру. Она — звено. Через неё откроется то, что нам нужно.»

«А ты — проводник. Найди дверь, Селестин.»

Он искал. Перелопатил архивы, старые дневники, сжигал целые библиотеки, принося в жертву книги. Он заплатил за тайные знания монетами, кожей, воспоминаниями — он уже с трудом помнил лицо своей жены. Возможно, её никогда и не было.

Они обманули его. Он знал это.

Но теперь — слишком поздно.

Он стоял на обрыве собственной жизни. Вокруг рушилось всё. Имение дряхлело, кредиты сжимали горло. Его влияние в Совете таяло. Старейшины сторонились его — особенно Тот, Кто Знает. Один презирал его откровенно. Он чувствовал: рано или поздно его выставят, как прокажённого.

Он должен был найти это.

То, что не принадлежит этому миру. Оно рядом. Он чувствует его дыхание. Оно вибрирует в камнях, когда Джессика проходит по ступеням. Оно шевелится в её тени.

Оно — цель.

А Джессика — ключ.

Но он ещё не знал, откроется ли с её помощью дверь… или клетка.

Селестин спустился в подвал, где когда-то держали вино. Теперь там пахло железом и мёртвой древесиной. Камни, покрытые мхом, отпотели. В самом дальнем углу — старая железная дверь. Её не было на планах дома.

Он коснулся ржавой петли, и та открылась без звука, как будто ждала.

За дверью — комната без окон. Только алтарь. И чаша. Стены исписаны древними знаками, многие из которых он не смел читать вслух. Там, под фреской с выцарапанным символом круга, сидело оно.

— Ты пришёл, — прохрипел голос, будто изнутри самого камня.

В темноте зашевелилось нечто. У него не было лица. Только тень и намёк на форму. Селестин не смотрел в глаза — нельзя. Он знал: если встретиться взглядом — всё, конец.

— Я готов, — выдавил он, подавая чашу.

— Что отдашь?

Селестин помолчал. Потом сжал пальцы в кулак — и сказал:

— Я отдам... день, когда родился мой сын.

Тишина. Потом — шелест. Будто по полу прошёлся ворох старых писем.

— Принято.

Селестин закрыл глаза. В груди обожгло. А потом — пустота. Как будто из него выдернули страницу. Он больше не знал, какого числа родился его сын. Не помнил, как держал его, не чувствовал, как пахли его волосы. Была только пустая дата, зияющая в мозгу.

Взамен — он получил одно имя.

Старое, забытое. Имя, начертанное кровью на шкуре. Оно шевелилось. Жило. И манило.

"На севере. Под шпилем. Там, где земля плачет солью. Она укажет путь."

Селестин выпрямился. Он почти не чувствовал ног, но ему стало легче. Он знал: следующее движение — за ним.

---

Позже, в Совете Старейшин, всё пошло не по плану.

— Селестин, — сказал Меррит, седой, как зола, старейшина с глазами ястреба. — Ты всё чаще отсутствуешь. Ты отрекаешься от традиций. Ты шепчешь на мёртвых языках.

— Я служу Истине, — прошипел Селестин.

— Истине, или тем, кто шепчет тебе в ухо сквозь время? — тихо, но с ядом произнёс другой.

Холодный смех пробежал по комнате.

Он знал — его изолируют. Он стал чужим. Даже те, кто ещё вчера считал его знатоком, теперь отворачивались.

Пусть. Пусть боятся.

Пока они плетут свои заговоры, я найду то, что ищу. Я сорву покров с мира. Я открою врата. Или сгорю первым.

Он встал, молча покинув собрание. И в дверях — почувствовал чей-то взгляд.

Жгучий, дикий. Звериный.

Альфред.

Он стоял у окна, почти не двигаясь, но зрачки были налиты тем, что не передать словами. Между ними — промелькнуло. Признание. Презрение. Предчувствие.

Селестин улыбнулся уголком рта. И тоже не отвёл взгляда.

Игра началась.

Север. Под шпилем)

На севере дул холодный ветер, обдирая кожу до костей. Гора была чёрной, как обугленный палец, торчащий из земли. Шпиль поднимался над ущельем, там, где когда-то стоял монастырь, теперь осталась только растрескавшаяся башня и камни, исписанные мёртвыми знаками.

Селестин шёл туда в одиночку. Кони спотыкались. Путники обходили его стороной. Даже птицы молчали. Он чувствовал, что ближе к вершине пространство меняется. Плотность времени становилась зыбкой, как будто прошлое и настоящее ходили друг за другом, подглядывая.

В самой башне, под обвалами, он нашёл полукруг из обсидиановых плит.

Он провёл ритуал. Зажёг кровь. Призвал ипостась.

Он вытянул свою звериную форму наружу — змееподобную, изломанную, как лунная тень. Они были связаны. Эта тварь давно питалась его ядом, и в ответ нашёптывала древние тайны.

Он задал вопрос. Всего один:

— Кто она?

Ответ пришёл как удар в грудь. Не голосом — образом.

Он увидел Джессику в звериной форме — две ипостаси.

Первая — Пума. Сильная. Дикая. Сохранившая связь.

Вторая — Пантера. Мёртвая. Потухшая. Брошенная внутри неё, как сожжённая свеча в чёрном снегу.

Такое случалось крайне редко. Только с теми, кто рождён на грани. У кого душа треснула ещё до рождения.

— Она расколота, — прошипела его ипостась. — И та, что мертва, гниёт внутри.

— Значит, она слаба? — спросил Селестин.

— Она… опасна. Слишком близка к смерти. Если толкнуть — упадёт. Если вскрыть — вытечет.

Он не улыбнулся. Но в глазах его заплясал холодный огонь.

Он понял: он может отравлять её. Постепенно. Не ядом — словом. Сомнением. Виной.

И она сама добьёт себя.

---

И с тех пор он начал.

Сначала — колкими словами.

В присутствии других старейшин он говорил будто невзначай:

— Некоторые души неустойчивы. Не каждый зверь живёт вечно. Иногда... смерть — уже внутри.

И смотрел в глаза Джессике.

Однажды она побледнела.

Он знал — она чувствует.

Позже он стал действовать тоньше. То случайно оставит книгу на её пути — об умирающих ипостасях.

То намекнёт в Совете, что не уверен в её пригодности для будущих испытаний.

То пошлёт за ней призрака, и будет наблюдать — как она дрожит по ночам, не понимая, почему сны становятся темнее.

---

Но он не учёл Альфреда.

Альфред чувствовал.

Он не мог объяснить, но всё чаще ловил на себе взгляд Селестина. Пронзительный. Ядовитый.

Как будто тот хотел вытравить не только Джессику, но и его самого.

Альфред начал наблюдать. Он стал чаще быть рядом с Джессикой, не говоря ни слова. Он видел, как та вздрагивает, когда старейшина приближается. Как опускает глаза. Как будто кто-то внутри её умирает — и она это чувствует.

Что-то происходит. Он вредит ей. Но как?

В один из вечеров, наблюдая, как Джессика уходит с тренировки, Альфред остановил Селестина в коридоре.

— Что ты с ней делаешь?

Селестин посмотрел прямо в его лицо. В голосе — ничего, кроме ледяного спокойствия:

— Я лишь позволяю ей узнать правду. Разве ты не хочешь, чтобы она знала, кто она такая?

И пошёл прочь, оставляя за собой слабый запах тления.

Медовый побег

— Я не оставлю тебя с ними, Джесс.

— Альфред, не нужно…

— Я сказал: мы уезжаем. Сегодня.

Так всё и началось.

Он просто взял её за руку и вывел за ворота. Ни с кем не прощаясь. Ни слова — только рука, крепкая, тёплая, нужная. Чемоданы в багажнике, плед на заднем сиденье и навигатор, который они так и не включили.