— Папа, — прошептала она.

Он повернулся.

Улыбнулся. И в этой улыбке была вся любовь, которую он не успел ей дать.

— Джесс…

— Это правда? Кости… Ты отдал…

— Я не знал, — мягко сказал он. — Я только искал способ вернуться. И нашёл путь — к тебе.

Но не назад.

Она сделала шаг — между ними была стена. Плёнка. Как лёд.

Он поднял руку — и она повторила. Пальцы почти соприкоснулись.

— Кто тебя убил? — выдохнула она.

Его глаза потемнели.

Он хотел сказать — но слова рассыпались в пепел.

Губы шевелились, но голос исчез.

— Почему ты не можешь?

— Мой язык… заперт, — выдохнул он. —

Но камера. В офисе. Верхний ярус. Там — всё.

Она кивнула, слёзы катились по щекам.

— Я найду.

— Я горжусь тобой, — сказал он.

И исчез, как дым в холоде.

---

Врата захлопнулись. Цепи завибрировали. Один из подчинённых начал сматывать их обратно.

Царь подошёл ближе.

— Ты получила то, что хотела?

Царь Мёртвых смотрел на неё долго. В его молчании не было укора — только взвешенность, как будто он видел все жизни, которыми она могла бы быть.

— Ты прошла путь не как воин, не как беглец, а как тот, кто видел и остался жив.

Я не даю наград. Но иногда — признаю.

Подчинённый протянул чашу — из чёрного серебра, с узором в виде корней и глаз. Внутри — гуща из цветов и меди, пар от которой пах лавандой и могилой.

— Пей. Это не для наслаждения. Это — восстановление.

Джессика выпила.

Напиток прошёл сквозь неё, как волна.

Жар разошёлся по груди, сломанное — срослось. Зрение — очистилось.

Звери внутри — успокоились, будто легли рядом, впервые за долгое время.

Царь смотрел.

— Мой дом не прощает. Но он уважает тех, кто не пытается солгать.

— Почему ты так со мной?.. — выдохнула она.

Он медленно кивнул.

— Потому что ты помнишь отца.

А те, кто помнят, — не пустые.

— Ты не просила дара, — сказал Царь. —

Но ты прошла путь, что не каждому по силам.

Ты выбрала сердце — там, где другие выбирали власть.

И потому я признаю в тебе сестру.

Он сделал шаг, и за его спиной разверзлись своды, открывая зал, где мерцал огонь изо льда и золота.

Оттуда вышли слуги в плащах из вороньих перьев, неся на подносе одежду — не ткань, а доспех красоты и вечности.

— Облачите её, — велел Царь. — Да будет она той, кто стоит на границе между живыми и ушедшими.

---

На плечи Джессики легло золотое одеяние, расшитое символами жизни и смерти.

Сверху — плащ из меха снежного зверя, лёгкий и тёплый, как дыхание леса.

На голову — корона.

Она была вылеплена изо льда, но не таяла.

На её поверхности — треснувшие зеркала, а в центре — камень, похожий на слезу.

Когда корона коснулась её лба, воздух задрожал.

Все воины опустились на одно колено. Даже ключник.

Цепи замерли. Песочные часы остановились.

Царь сказал:

— Отныне ты — Царица живых и сестра мёртвых.

Ты не станешь здесь править. Но ты будешь помнена.

Во всех временах. Во всех мирах.

Он провёл рукой — и на запястье Джессики возникла нить: серебряная, тонкая, как волос.

— Связь. Если позовёшь — услышим.

— Спасибо, — прошептала она, не смея расплакаться.

Он приблизился.

— Благодари себя, Джессика. Ты прошла — и не предала.

---

И тогда он открыл путь.

Небо треснуло. Лёд на потолке раскололся, и сквозь мрак в зал ворвался свет живого мира.

Царь не шелохнулся.

— Ступай, Царица. Пока ты ещё можешь плакать — ты жива.

Когда замирают звери

Январь сковал особняк льдом. Снег лежал поверх крыш, будто кто-то рассыпал по ним соль молчания. Сад замер. Скрип половиц — редкий. Воздух — с привкусом старой древесины, будто весь дом держал дыхание. Он ждал.

С конца октября Джессика не возвращалась. Испытание, назначенное по древнему обряду, забрало её, как ледяная вода забирает тело: бесшумно, без следов. Сначала ждали. Потом надеялись. Потом начали шептаться.

А теперь пришли они.

---

В гостиной, где когда-то собиралась семья, теперь сидели старейшины клана. Люди в чёрных одеждах, с кольцами, перстнями, с длинными шеями, на которых висели символы власти — и холода. Среди них — Терренс , глава совета, сухой, как обломанная ветка, и ядовитый, как инеевый туман. Он говорил не громко, но так, что каждому было неуютно.

— Дерек, мы здесь не для споров. Прошло три месяца. Девушка ушла на испытание в конце октября. Сейчас конец января. Она не вернулась. Не дала знака. Она мертва.

Старик Нортон стоял у окна, в тяжёлом свитере, с кружкой, в которой давно остыл чай. На висках — иней от дыхания зимы, просачивающейся сквозь трещины в рамах. Он не обернулся.

— Ты не чувствовал. Я — чувствую. Она не ушла. Она ещё есть.

Терренс сложил пальцы на груди.

— Клан не может вечно ждать. Наследство должно быть распределено. Земли. Магия. Артефакты. И да, — он прищурился, — твоего зятя Альфреда следует исключить из рода. Он не защитил её. Он даже не пошёл за ней. Он сломался. А потому — изгнание.

— Замолчи, — тихо сказал Дерек. — Пока ты говоришь, она возвращается.

— Это уже не вера. Это — бред старика.

---

В это время, под гостиной, в глубине подвала, за деревянной дверью с тяжёлым засовом, сидел Альфред Ленг.

Он не знал, что наверху решают его судьбу.

Он не знал, что Джессику уже почти признали мёртвой.

Он знал только одно: он сам — уже мёртв.

Он не плакал. Слёзы закончились в ноябре.

Он не звал. Голос умер в декабре.

Он только сидел. Иногда бил кулаком по камню. Иногда царапал стены. Иногда засыпал в беспамятстве.

Его тело было в ссадинах. На руках — следы крови. На спине — синяки от того, как он бился о стены. В груди — пустота.

И зверь внутри него.

Чёрный ягуар сначала звал. Потом — скулил. Теперь просто лежал. Он почти перестал дышать. Его лапы дрожали. Уши опущены. Пума молчала. А без неё — ночь.

---

В гостиной спор становился громче.

— Признай её смерть, — давил Терренс. — И мы заключим новый союз. Мы поведём кровь рода дальше, без дефектов и слабых. Без тех, кто тонет. Альфред — тень. Девушка — ошибка. Пора перечеркнуть эту линию.

Дерек встал. Его голос был хриплым, но твёрдым:

— Пока не станет последней искры — я не соглашусь.

Терренс щурился. Он уже чувствовал победу.

— Тогда мы проголосуем.

Именно в этот момент ледяной порыв ветра ударил в окна. Свечи дрогнули. Один из старейшин замер, глядя на занавеску:

— Кто-то... идёт.

---

За порогом дома — зима.

В белом тумане, среди шепчущих елей, по заснеженной дорожке, шла она.

Джессика.

Медленно, уверенно. Платье — тяжёлое, золотое, с длинным подолом, который не пачкался от снега. Светлые меха обвивали плечи, как живые. На голове — ледяная корона, будто вырезанная из замёрзшего озера. В ней отражались деревья и звёзды. Но небо над ней было иным. Её зима была глубже.

Она шла и не касалась земли. Снег под её ногами не скрипел. Она просто шла домой.

---

В подвале, в темноте, ягуар открыл глаза.

Он вздохнул. Один раз. Глубоко. Медленно. Затем — резко поднял голову.

Вся грудь Альфреда наполнилась огнём. Он не знал, почему. Но он знал.

Она — идёт.

Ягуар не спросил разрешения. Он рванул наружу, с мясом ломая замки. Альфред закричал — не от боли, от силы. Он превратился в зверя, чёрного, как ночь без луны. Он снёс дверь, вылетел на лестницу, прыгал — через ступени, через этажи. Он разрывал пространство, как крик разрывает тишину.

---

Дверь в гостиную взорвалась.

Старейшины обернулись — и не успели вскрикнуть.

Чёрный ягуар влетел в зал, как молния, как ярость, как сама Жизнь. Он остановился у порога, выгнул спину, рычал — не на них. Он чувствовал её.