— …тридцать процентов — дочери, Джессике Нортон. После совершеннолетия — фирма и полный пакет акций.

— …десять процентов — детскому дому.

— …пять процентов — фонду озеленения городка.

— …два процента — работникам усадьбы.

— …три процента — "Клану".

Молчание. Треск камина, будто бы захлебнулся.

Потом — взрыв.

— Три процента?! — старейшина вскочил, его лицо налилось ядовито-красным. — После всего, что мы сделали для него?! Это ПЛЕВОК!

— Мы посвятили этому семейству свою жизнь, — сказала одна из женщин, щёлкая длинными ногтями. — А он оставил всё девчонке, которая даже не… не обучена!

— Эта “девчонка” — его дочь, — холодно бросил Альфред.

— А ты молчи, Ленг! Не тебе нас поучать! — рявкнул другой старейшина. — Ты сам никто, пришёл из ниоткуда, прижился как паразит!

Дерек встал. Медленно. Но так, что всем стало тихо.

— Моего сына больше нет. И вы — смеете оскорблять его волю? Его последнюю волю?!

— Воля? Он был не в себе! Его последние месяцы — он бредил! Мы знаем, он боялся, прятался, избегал нас!

— Может, потому что знал, КОГО следует опасаться! — взорвался Дерек. — Он вам не доверял. И был прав!

— Не смей! — старейшина вцепился в столешницу. — Мы — КЛАН! Семья!

— Нет, — Дерек поднял глаза. Взгляд был ледяным. — Семья — это не те, кто делит наследство. Семья — это те, кто рядом, когда всё рушится. А вы были где? Где, когда он просил о помощи?! Где, когда его душа трещала по швам?!

Наступила тишина. Жестокая, тяжёлая.

Джессика уже не слышала продолжения. Всё застыло. Грудь сдавило, в глазах потемнело.

— Ещё… — выдавил адвокат. — Томас оставил два письма. Одно — для Дерека. Другое… для дочери.

Джессика вскочила. Бумага едва не порвалась в её руках, когда она выхватила конверт. И выбежала. Словно сбежала с поля битвы.

---

Она сидела в саду, у старой лавочки, как когда-то в детстве. Только теперь — не было детства. Оно умерло вместе с ним.

Конверт был тяжёлым. Не бумагой — смыслом.

*Моя девочка…

Если ты читаешь это, значит, меня больше нет.

Я лгал. Да, я боялся. Думал, что защищаю тебя. Но теперь… всё иначе.

Дерек расскажет о матери. Он знает.

Я чувствую — они рядом. Следят. Не знаю зачем. Возможно, ты поймёшь.

Вокзал. Камера хранения. Код 80-42. Там — предмет. Защита.

Рядом — документы. Забери их, когда будешь в безопасности.

Не доверяй всем. Особенно тем, кто говорит, что любит.

Живи. Люби.

Я горжусь тобой.

Папа.*

Слёзы катились. Руки дрожали.

— Джесс? — Голос. Его голос. Альфред.

— Уходи. Мне нужно побыть одной.

— Ты не одна. Никогда не была.

— Его убили, Альфред! — взорвалась она. — Ты понимаешь?! У-БИ-ЛИ! Он писал это. Он чувствовал. Он знал, что его «друзья» — волки в овечьих шкурах!

Альфред молча сел рядом. Лицо было напряжённым. Он слушал. До конца.

— Ты поможешь мне? Даже если это будет кто-то из… твоих?

— Я уже на другой стороне. С тобой. Но пообещай мне одно.

— Что?

— Не показывай им, что знаешь. Ни одного взгляда. Ни одного слова. Мы сделаем это — умно. Хитро. И беспощадно.

—

Она смотрела на него. И вдруг…

Поцелуй.

Резкий, живой, настоящий.

Он прижал её к дереву. Она застонала — от боли и облегчения. Он — её якорь, её шторм.

— Хочешь по-настоящему понять, кто ты? — прошептал он. — Тогда поехали.

— Что, опять в лес? Хватит с меня твоих медитативных прогулок.

— Нет. Сегодня не будет прогулок. Сегодня будет пробуждение.

— Альфред…

— Просто доверься.

Темнота внутри не страшна. Страшно — когда ты начинаешь её узнавать.

Машина ехала всё медленнее. Словно лес сам тянул их к себе, с каждым метром обволакивая мраком и сыростью. Тени между деревьями слипались, небо исчезало, будто растворилось за кронами.

— Скажи мне честно, — буркнула Джессика, теребя ремень безопасности. — Ты ведь и сам не знаешь, куда везёшь меня.

Альфред усмехнулся:

— Это место найдёт тебя. А не наоборот.

— Угу. Очень обнадёживает. Осталось только обвязать себя красной лентой и с криками "вот она, жертва!" прыгнуть в чащу.

Он не ответил. Только повернул руль вправо и свернул на заросшую тропу. Колёса скрипели по мокрым корням, кузов дрожал. За поворотом — деревянные ворота. Старые, покрытые мхом. На них — вырезанное изображение: два глаза зверя. Один — янтарный, другой — чёрный.

Она невольно поёжилась.

— Где мы?

— У истока.

— У чего?

— У истока дара.

Он вылез, отодвинул замок, жестом позвал её.

Она медлила.

— Что будет со мной?

— Ты станешь собой. Наконец-то.

Они вошли в лес.

---

Там, внутри, было другое время.

Деревья шумели без ветра. Птицы не пели, но кто-то — или что-то — наблюдало. Тропа исчезла. Деревья сблизились. Свет стал фиолетовым, как будто день схлопнулся в грозовую тучу.

— Мне не по себе, — прошептала Джессика.

— Хорошо. Так и должно быть. Боишься — значит, ты жива.

Он шёл первым, она — следом. Лес обступал их. Один шаг — и корни под ногами начинали пульсировать. Тепло шло снизу, будто под землёй билось чьё-то сердце.

— Что ты от меня скрываешь?

— Я ничего не скрываю. Но всё не смогу объяснить словами. Твоя кровь — часть древнего рода. Это место помнит тех, кто был до тебя.

— До меня?

— До тебя была женщина. Сильная. Её звали Арелина. Она могла становиться зверем.

— Кто она?

Он не ответил.

Джессика остановилась. Дыхание участилось. Перед глазами — потемнело. Воздух стал тяжёлым. Ноги налились свинцом.

Джессика шла за Альфредом, но уже не чувствовала ног. Веки были тяжёлыми, как свинец, руки — будто не её. Лес становился всё гуще, темней, глуше. Даже её дыхание звучало чуждо.

— Что это за место… — прошептала она, не надеясь на ответ.

— Это граница, — отозвался он. — Между тобой и тем, кем ты должна стать.

Они остановились на поляне, скрытой между чёрных сосен. В центре — камень. Гладкий. Массивный. С отпечатком звериной лапы, выбитым в камне так, будто туда ударил кто-то с небесной силы.

— Встань, — тихо сказал Альфред. — Я буду рядом, но не вмешаюсь. Это — твой путь.

Она медленно подошла, ступая босиком по холодной земле.

Как только ступила на камень — мир выдохнул.

---

Свет исчез.

---

Она оказалась вне времени. Лес — исчез. Камень — исчез. Альфред — исчез.

Только она. И два зверя.

Пантера — вышла из чёрного разлома, как дым из рассечённой ночи. Она была идеальна: каждая мышца — туго натянутый канат, когти — как из чёрного стекла. Она не просто ступала — скользила, сливаясь с тенью. Из её пасти капала кровь — то ли её, то ли чья-то древняя.

Она — страх, инстинкт, тишина перед ударом.

🐾 Пума — сорвалась с луча солнца, ворвавшись в пространство, словно выстрел. Её лапы вонзались в землю, от ударов копилась энергия. Глаза — живой янтарь, наполненный ясным светом и бесконечной скорбью.

Она — гнев, пульс земли, право защищать.

Их взгляды пересеклись. Вой.

Тот, что разрывает пространство.

Они кинулись друг на друга.

Их столкновение было как взрыв. Камни взлетели в воздух. Из когтей — искры. Пума налетела первой — выпустила удар плечом, отбросив пантеру, но та — изогнулась, как змея, вцепилась ей в бок, прокрутилась, перевела вес, навалилась.

Крики зверей рвали тишину. Тени ломались. Вспышки, как молнии.

Когти, вонзающиеся в шкуру. Хруст рёбер. Земля под ними — треснула.

Пантера рванула вверх — на спину пумы, вцепилась в загривок. Та встала на дыбы, встряхнула, и обе снова — в пыль.

Теперь пума сверху. Бьёт когтями — точными, расчётливыми. Пантера с шипением царапает её морду.

Кровь — алыми нитями по воздуху.

И вдруг...

Обе замерли.

Повернули головы.