В итоге она выбрала платье цвета осеннего золота, с длинным рукавом и полупрозрачной спиной, расшитой тонкими веточками из стеклянных бисеринок. Как будто кто-то вышил на ней листопад.

К нему — тонкий плащ из серого бархата и почти невесомые серьги.

Бусы, как всегда, остались на шее.

— Красиво… — сказала она, разглядывая себя в зеркало. — Но чувствую себя не собой.

— Ты — волчица в шкуре ягнёнка, — усмехнулась Китти. — Вот и пусть верят.

---

В день бала они втроём — Джессика, Альфред и Дерек — выехали чуть раньше сумерек. Дорога вела через горные перевалы, уже покрытые инеем, затем — в долину, где находился старинный родовой особняк клана.

— Помни, — тихо сказал Дерек в машине, когда въехали в ворота. — Здесь тебя не должны полюбить. Здесь тебя должны уважать.

— Я знаю, дед.

Альфред сидел рядом, стиснув челюсти.

— И если хоть что-то покажется тебе не так… — начал он.

— Я скажу тебе. Но мы будем вместе. До конца.

Он взял её руку, и их пальцы сомкнулись.

Так они вошли — как трое:

— носительница памяти,

— защитник сердца,

— и старик, который уже однажды потерял всё и не намерен терять вновь.

Внутри особняка было тепло, пахло древесным дымом, гвоздикой и яблоками, но не было ни уюта, ни радости. Словно стены помнили слишком много крови, слишком много тишины после криков.

— Джессика… — прошептали где-то слева.

Она почувствовала, как взгляды впиваются в её спину: благосклонные, настороженные, завистливые. Некоторые — испуганные.

Клан собрался. Все — в лучшем: бархат, меха, фамильные броши, серьги с гербами. За века они научились быть хищниками под видом благородства.

"Это не бал. Это парад выживания."

Она шагнула первой. Альфред — чуть позади, насторожен, как зверь.

Дерек остался у входа, как будто хотел увидеть всё сразу — и всех сразу.

В зале играла старая музыка. Скрипки, орган, виолончель. У стен стояли серебряные вазы с сухими ветвями, которые дрожали от сквозняка, как живые. Под потолком качались хрустальные гирлянды — будто канделябры на похоронах звёзд.

— Госпожа Нортон, — к ней подошёл пожилой мужчина с длинными пальцами, старейшина.

Он слегка поклонился, и уголки губ его задрожали — от старости или от неприязни.

— Благодарим за то, что удостоили своим присутствием… несмотря на трудности.

— Это честь для меня, — ответила Джессика с ледяной вежливостью.

— И для нас, — добавил Альфред, уже ближе, уже почти между ними.

Мужчина кивнул, но глаза его блеснули — не к добру.

---

— Ты хорошо держалась, — прошептал Альфред, когда они отошли ближе к камину.

— Да. Но их взгляды… Знаешь, это не просто зависть. Там — голод. Будто они ждут, когда я оступлюсь.

Он накрыл её руку своей, сжал.

— Тогда не оступайся.

Они не стали танцевать, не смеялись, не вливали себя в чужие разговоры.

Они наблюдали.

Джессика — за женщинами, которые переглядывались, что-то шептали, не скрываясь.

Альфред — за мужчинами. Один из них держал руку в кармане слишком долго. Другой — обронил какой-то знак на полу. Их координация была неестественной, почти постановочной.

"Как будто кто-то распределил роли и репетировал с ними перед выходом."

Внезапно Джессика коснулась шеи.

Бусы.

Они дрожали.

Сначала легко, будто реагируя на музыку, потом — всё сильнее. Не слышно, но ощущалось — как если бы тебя звала земля, закопанная под слоем суеты.

— Альфред… — прошептала она.

— Чувствую, — сказал он.

И в этот момент — всё замерло.

Свечи на столах погасли. Мгновенно. Без сквозняка. Без предупреждения.

Зал погрузился в полумрак, и лишь центральный круг под куполом — тот, где никто не стоял — вспыхнул синим свечением, как будто кто-то поджёг небесный лёд.

Люди застыли.

А потом из угла вышел мальчик. Совсем юный, в чёрной рубашке, с бледным лицом и глазами, в которых отражался другой мир.

Он шёл молча, легко, как тень, и подошёл прямо к Джессике.

— Возьми, — сказал он, и протянул ей монету.

Холодную, гладкую, тяжёлую. Та, что сияла серебром изнутри.

Когда Джессика прикоснулась к ней, в зале что-то сдвинулось.

Звук, как от старых дверей времени.

И она — знала: шестое испытание началось.

— Я иду с тобой, — сказал Альфред.

Они сжали руки, и вместе — активировали монету.

Мир вспыхнул.

---

Они исчезли. Но в Переходе Джессика почувствовала, как чья-то рука ускользнула. Рядом — никого.

Сумрак. Тишина. Лёд под ногами. Ветер, от которого дрожит не тело — душа.

— Альфред?! — её голос не отразился. Только холод впереди.

Она стояла одна.

Среди замершего мира.

И где-то в глубине — чей-то смех. Очень старый. Очень знакомый.

Альфред?! — её голос эхом ударился о мёртвые ветви.

Пусто. Ни шагов, ни дыхания. Только серость и холод.

Джессика оказалась одна.

---

Мир, в который она попала, был чужим. Холодным. Воздух будто не колебался, не дышал. С деревьев — если это вообще были деревья — свисали тяжёлые нити тумана, словно кто-то ткал полотно из теней.

Под ногами — мёртвые листья, но они не шуршали. Молчали. Всё молчало.

Здесь не было времени.

Она не чувствовала, сколько прошло — час, день, вечность. Сама мысль о времени казалась кощунственной. Будто бы она потеряла форму и стала просто движущимся сознанием, тенью внутри безвременья.

Голоса начали шептать в ветвях. Знакомые. Невыносимо знакомые.

— …малышка, ты ведь знала, что не всё просто… — …почему ты оставила меня?.. — …беги. Пока можешь. Пока ты — ещё ты.

Она прижала руки к вискам. Сердце билось в груди, но с каждым ударом казалось, что оно забывает, зачем оно вообще нужно. Боль становилась сладкой. Отдающейся тишиной.

Что-то шло за ней. Или уже было рядом.

Она шла вслепую. Тёмная тропа вывела к разрушенному поместью. Без окон, с провалившейся крышей, оно всё же стояло. Над ним клубилось чернильное небо. А под его порогом — чёрная тень.

— Ты всё же пришла.

Голос — высокий, холодный, как лёд на реке весной. Но в нём сквозила усталость. И… горечь?

Из тени вышла женщина. В длинном платье, которое было старомодно даже для века, к которому она принадлежала. Лицо — как из портрета: аристократичное, но без тепла. Лоб — высокий. Волосы — туго собраны. Взгляд — слишком живой для мёртвого мира.

Сара Агата Риверс.

Прабабка. Призрак рода. Женщина, имя которой произносили редко, а рассказы — прятали между строк.

— Ты не одна, — сказала она. — Просто мир хочет, чтобы ты так думала. Он любит ломать тех, кто идёт своим путём.

Джессика сделала шаг назад.

— Кто вы?

— Я — та, чья кровь течёт в твоих венах. Та, чья любовь когда-то разрушила альянсы, но спасла её душу.

Женщина подошла ближе. Холод от её присутствия был иным — не как мороз. Как безмолвие. Как могила.

— Я всё ещё помню, каково это — сделать выбор не в пользу рода, а в пользу сердца.

Глаза Джессики наполнились слезами. Не от страха. От странного узнавания. От боли, которую разделили.

— Почему я здесь?

— Потому что ты носишь в себе не только свою судьбу. Потому что ты пришла за тем, что тебе не принадлежит — и принесла с собой то, что не принадлежит этому миру.

— Игральные кости?

Сара Агата кивнула.

— Они открыли тебе путь. Но за каждый путь платят. Здесь ты заплатишь первым ответом. А потом — выбором.

Джессика опустила взгляд на свою ладонь. Там, где были линии жизни, теперь тлел серый свет, будто её рука была меткой.

— А Альфред?..

— Он не мог пройти. Ему туда, нельзя, где борьба за тебя только началась. А ты… уже в ловушке. Но не в моей. В своей собственной.

Женщина сделала шаг назад, и мир за её спиной словно открыл пасть: бездна, лестница вниз, сожжённые двери, уводящие к тем, кто не ушёл, а остался ждать.