И себя Ковальский помнил, почему-то, тоже врачом, причем военным. Оперировать ему приходилось с грязных, полутемных, зловонных госпитальных шатрах. Грохотала артиллерия, ржали кони, метались в чаду сестры милосердия в мышино-серых платьях, плакали красавцы-казаки...

Командир тряс головой, отгоняя видения, и временами это помогало. Вот только стоило уснуть, сны приходили те же.

Он то скитался, задыхаясь от тоски, по заснеженному старому городу – кажется, Ленинграду, то брел по руинам многоэтажек, выглядевших так, будто сгорели тысячу лет назад, и не осталось никого, способного отстроить их снова.

И все время кого-то искал, но никак не мог вспомнить, кого и зачем.

Через неделю мучений командир, не привыкший бегать от проблем, собрался с духом и снова пошел в больницу. В качестве гостинца он тащил чистейший спирт из личных запасов.

Сорьонен встретил его спокойно, лишь вопросительно вскинул седую бровь.

- Не прошла, что ли, бессоница? – спросил он, как мог, вежливо.

Уже немного привыкший к манере выражать мысли, на первый взгляд казавшейся сплошным издевательством над начальственным авторитетом, Ковальский даже не удивился.

- Прошла, - так же невозмутимо отозвался он. – Ваше благородие.

Сорьонен почему-то ничего не ответил, только махнул рукой, приглашая войти.

На этот раз они обосновались на втором этаже, где, как выяснилось, помимо палат располагались и личные апартаменты доктора. Там было темно, и Ковальский сразу со входа встал на какой-то таз. Таз с грохотом взлетел в воздух, снес по пути штабель из нескольких пыльных коробок и приземлился в полном разнообразного бутора углу.

Жилье Сорьонена напоминало чулан.

- Ничего не меняется, - удивился Ковальский.

Доктор смотрел на него хмуро.

На собственное суждение командир не сразу обратил внимание, но понял, что это было, по всей вероятности, продолжение его странных снов. Сорьонена он откуда-то помнил и знал. Вот только до недавнего времени об этом даже не догадывался.

- Вот спирт, - объявил Ковальский и бухнул сосуд на стол, найдя там пригодное для посадки место – среди газет, книг и загадочного вида полупустых грязных сосудов.

- Эдак мы с вами, Ковальский, сопьемся, - вздохнул доктор. – Пока дознаемся, что да как.

- Я не против, если вы мне на трезвую голову это объясните. Хотя пока в ней это явно не умещается.

- Спирт делу не поможет, - вздохнул доктор. – Садитесь и рассказывайте. Только предупреждаю, психолог из меня хреновый.

- Всегда был.

- Да?

Ковальский чуть не откусил себе язык, который явно говорил что-то сам по себе, без его ведома.

- Мне кажется, мы с вами где-то раньше встречались, - максимально нейтрально начал Ковальский. – Что я вас откуда-то помню. Или человека, очень на вас похожего. Это возможно?

- Смотря когда и где, - пожал плечами Сорьонен. – Доводилось бывать в Финляндии?

- Нет.

- А в Ленинграде?

- Однажды ездил со школой на экскурсию.

- Тогда очень маловероятно.

- И тем не менее, я вас видел! У вас была коса до пояса – абсолютно седая, вот как сейчас. И еще мундир – темно-красный, с эполетами!

И неприятный, странный доктор сразу перестал казаться чужим. Ковальский уже точно знал, что да, были они знакомы, мало того, то ли сражались плечом к плечу на какой-то страшной, очень давно закончившейся войне, то ли от чего-то бежали...

А потом иллюзия вдруг рассеялась – так же внезапно, как возникла.

И оказалось, что внизу в приемной кто-то уже пять минут орет, пытаясь дозваться помощи.

- Потом поговорим, - подытожил доктор, потирая сбитую очками переносицу.

Ковальский с облегчением согласился.

Ковальский отставил в сторонку огромную кружку, потянулся, хрустнув плечами, глянул за окно – во дворе давно стояла густая, туманная ночь.

- Времени-то сколько? – спросил он задумчиво.

- Часа три.

Ася отлипла от холодильника.

Рассказ Ковальского отличался какой-то незамысловатой откровенностью, и оттого смущал еще больше. Как-то не принято было у всех, кто жил вокруг нее, говорить вот так напрямую. А тут – пожалуйста, сидит целый майор и спокойненько рассказывает о том, как повредился рассудком.

- Что это было, кстати?

- Память прошлых жизней, возможно, - Ковальский вздохнул, – Я до сих пор до конца все это не понимаю.

- Но и не возражаешь?

- А ты попробуй, - он встал, прошелся по кухне, сел на подоконник и уставился в застилавший двор туман.

В тумане дрейфовали машины, скамейки, неяркие рыжие фонари, пока еще лысые разросшиеся клены. Из приоткрытой форточки одуряюще тянуло замершей на пороге весной.

- Иногда мы идем сами, иногда нас несет река, - сказал Ковальский. – И сколько не спорь с течением, сколько не греби, все равно утащит к водопаду. А потом летишь кувырком, воды полные легкие, и не знаешь, живой ли еще. И никого счастливее тебя нету.

- Самое романтическое описание приключений, которое я когда-либо слышала, - хмыкнула Ася.

Но покривила душой.

На самом деле ее впечатлила и еще отчего-то очень напугала эта покорность судьбе, исходившая от внешне такого крутого и жизнерадостного Ковальского. Не вязалась она с ним как-то. И теперь в неверном ночном свете, в изредка пробегавших по кухне отблесках фар, казалось, что это и правда не молодой мужчина, а бессмертный призрак, проживший тысячи лет в сотнях разных миров.

- Откуда у меня вообще такие мысли? – спросила Ася и запоздало спохватилась – Ковальский-то их вряд ли слышал, что ему на такое отвечать?

- Ты же его дочь, - не моргнув глазом, отозвался Макс. – Это многое значит.

- А что было потом?

Ковальский словно проснулся, посмотрел на Асю – хитро.

- Тебе в подробностях?

- Ну уж как получится, - опустила глаза девушка.

Если честно, то несмотря на все странные подробности этого рассказа, отец со своим закадычным другом смотрелись вполне гармонично. Так, словно знают друг друга лет эдак тысячу, и давно стали ближе, чем любая кровная родня. Ася даже не могла сказать, было ли в ее собственной семье такое взаимопонимание... разве что вот у тетки с Яном?

- О чем задумалась? – уловил ее неловкость Ковальский и тут же воспользовался ситуацией.

Вероятно, он вообще уже хотел сбежать с кухни и лечь спать. Наверняка, у него выдался непростой день, собеседование, поиски работы...

- О семье.

- А что с ней?

- Пытаюсь понять, где в моем случае кроется разумное, доброе и вечное.

- Кругом! – расплылся в улыбке Макс. – Разве не видно? Тетка у тебя замечательная, Ян тоже хороший мужик. Скажешь, нет?

- Ну, я его, честно говоря, не очень люблю.

- Любить никто и не заставляет, но поверь мне, случись чего, он за тебя стеной встанет.

- Случалось уже, - сумбурно отозвалась Ася, припоминая, с какой радостной готовностью Дворжак лез во все ее разборки со школьными гопниками. Наверное, если бы она чаще его привлекала, он был бы только рад.

- Вот-вот, - улыбнулся Ковальский. – Брат тоже.

- А мама?

- А что – мама?

- Я ее даже не помню толком. Что с ней случилось? Она умерла?

- Я не знаю точно, - папин командир вздохнул и отвернулся. – Может быть, да. Может быть, нет. С твоей семьей никогда точно не знаешь. Твой отец только на моей памяти умудрился скончаться раза три и даже пару раз был похоронен.

- Это как? – вытаращилась Ася.

- А вот так. Могилу лично видел.

- А труп в ней был?

- Возможно. Я не раскапывал.

- Блин, Макс! Я не понимаю!

- Если бы я все понимал, - немного неловко усмехнулся Ковальский. – Не так тут все однозначно. Этого я тебе не объясню, пусть отец сам рассказывает, если захочет. По мне, так это бы тебе пригодилось. Но не мне решать.

- Да уж, история...

Ася откинулась на прохладный бок холодильника, с дверцы сорвалось несколько плохо закрепленных магнитиков.