- А банка от майонеза на подоконнике была? Со свечкой?

- Ну, таких деталей я не припоминаю, - выражение лица у Ковальского стало чуть попроще, но все равно чувствовалось напряжение.

Ася подумала, что здесь, видимо, скрыта какая-то очень неприятная тайна, раз о женщине все не хотят говорить и старательно делают вид, что первый раз о ней слышат. Но решила пока соблюдать осторожность и особенно на своего информатора не давить. В конце концов, ей все-таки придется написать проклятый реферат, и гораздо полезнее для ее судьбы будет сделать это на основе добытой лично информации, а не скачав готовый из интернета.

Представив себе тему «что делать, если твой отец шаман?», Ася в глубине души хмыкнула.

- Что такое майонез, я уже здесь выяснил, - вдруг сказал Макс. – У нас такого нет.

- Значит, не было у тебя банки, - сбавила нажим Ася. – Наверное, я ее сама придумала.

- Наши миры довольно сильно различаются, я же говорил, - снова оседлал знакомого конька папин командир. – Допустим, у вас все люди плюс-минус разные, даже если принадлежат к одному народу. Вот смотрю я, русские, например, - он обвел рукой публику, собравшуюся в кофейне. Там было довольно много посетителей – и менеджеры, и студенты, и какие-то туристы, в том числе чернокожие и даже слегка фиолетового оттенка. – И со светлыми волосами есть, и с темными, и глаза всякие разные... А у нас не так. Если уж восточники – так все похожи, как братья и сестры.

- И у всех веснушки? – услышала то, что хотела Ася.

- Да. И рыжие волосы. Глаза тоже чаще всего карие, отличаются только оттенком.

- А еще кто есть?

- Ну, жители Северного Конфедерата все, как твой отец и тетка. Рослые, светловолосые и голубоглазые. Еще есть южане, хотя их совсем мало осталось.

Ася выразительно покосилась на негров, но Ковальский мотнул головой.

- Посла Гондураса помнишь?

Еще бы Ася не помнила! Темные волосы, светлая, почти прозрачная кожа, бездонные черные глаза... забудешь такое!

- Вот он как раз южанин. Но они почти исчезли.

- А между собой что, не смешиваются? – удивилась Ася. Не то, чтоб она хорошо разбиралась в генетике, но уроки биологии в целом любила, правда, не ту часть, где рассказывали про перипетии взаимоотношений белого и розового горошка.

- Смешиваются, еще как! Вот только дети получаются либо северяне, либо восточники, - улыбнулся Максим. – Насколько я знаю, твоя мать была восточницей. Твой старший брат удался в нее, а ты - в отца.

Ася примолкла, а потом сразу начала есть и пить, чтобы Ковальский не понял – до нее что-то очень важное дошло, а говорить этого он, возможно, и не хотел. Кажется, проканало, потому что папин друг тоже отхлебнул кофе и добавил:

- Или вот твой любимый Ян.

- Этот Ян?

- Ну, может, не совсем этот. Но кое-кто очень на него похожий, он тоже был наполовину восточник.

- А на вторую?

- Да кто его теперь разберет. Южанин, возможно. Он и сам, кажется, не помнит.

- Это который с мухоморами?

- Ну да, он самый.

- Ладно, восточники, значит, - согласилась Ася. – И черный дом. Он есть везде?

- Должен быть. Это как портал, наверное. Понимаешь?

- Почти. Он один?

- Нет. Мы с твоим отцом как-то прошли в портал на самолете...

- Когда полетели спасать французов?

- О да.

- Тогда, пожалуйста, расскажи об этом. Мне кажется, это важно.

- Эх, знать бы, что важно, - Ковальский потянулся. – Давай тогда еще что-нибудь закажем. Может, пасту? История предстоит долгая.

...Установился штиль. Воздух был неподвижным и почти горячим, даром что мороз на улице стоял минимум градусов двадцать пять, но солнце ярко светило с безупречно синего неба и отражалось от прозрачного бирюзово-синего льда. Ковальский в многослойном своем костюме чувствовал себя, как на сковородке, потел и мучился. Сорьонен в ободранной куртке и вышитых бисером унтах будто бы и не замечал жары.

- Молодец, умеешь, - похвалил он скупо, но сердечно.

Полосой то место, куда они совершили посадку, конечно, назвать было сложно, но попасть в этот сравнительно ровный участок льда было все равно намного проще, чем в палубу авианосца. Нынешний полигон, отведенный мысленно Ковальским для посадки, хотя бы не перемещался...

Но на этом, правда, все радости и заканчивались.

До места крушения идти было не меньше километра пешком через торосы, а еще пока садились, совершенно ясно стало – живых они не найдут. И трупов, скорее всего, тоже.

- Мишки будут? – спросил Ковальский.

- Возможно. Но они там наверное уже сытые, - утешил доктор. – Они пропастину предпочитают, если хочешь знать.

- Значит, задерет, а потом будет ждать, пока завоняю, - вздохнул командир. – В таком-то климате долго придется.

Сорьнен нехорошо хмыкнул.

О том, что в самолете почему-то никого не оказалось из взятых с собой бойцов, Ковальский думать отказывался. Просто не мог. Потому что ничего хорошего там быть не могло – либо как-то умудрились в последний момент высадиться, пока командир разбирался с незнакомой машиной, либо сразу не было их на борту, либо... ну не попрыгали же они все с парашютами, в конце-то концов?! И ведь не сами, надоумил или поспособствовал же кто-то! Уж не Сорьонен ли собственной персоной, решивший, что один старый вредный доктор и молодой глупый командир будут меньшей потерей для армии, чем они же плюс десяток бойцов?

В общем, мысли были одна другой хуже, и думать себе их Ковальский запретил до самого возвращения на базу. Потому что иначе совсем плохо выходило. Сейчас же надо было доделать то, что начали – поднять хотя бы самописцы, ну и может, останки и личные вещи ученых для передачи родственникам.

Правда, таскать трупы по торосняку в таком случае придется им с доктором вдвоем.

- А оружие у тебя есть? – спросил командир просто.

- Найдется, - кивнул Сорьонен. – Не переживай.

Уставом в общении между ними давно и не пахло, и Ковальский почти этого устыдился, но по-другому почему-то не мог. Чем дальше, тем более знакомым и даже родным становился ему несносный доктор, и это пугало уже гораздо сильнее, чем полярные мишки, торосы и трупы вместе взятые.

Ощущал себя командир не то луковицей, не то капустным кочаном, с которого слой за слоем сдирают кожу, а потом и мясо, а под ними кто-то совсем голый и незнакомый. И от прежнего Максима Ковальского остается все меньше и меньше.

Интересно, с доктором то же самое, или он с самого начала таким был?

Спросить бы, но не до этого теперь.

- Вижу обломки, - подал голос Сорьонен. – Почти пришли.

- Это хорошо, - одобрил вконец упарившийся в комбезе командир, предпочитавший не думать о том, что еще придется идти обратно. И лететь тоже.

Возле самолета сидел абориген.

Ковальский о народах крайнего севера знал только одно – вблизи вверенной ему части никто из них не живет и никогда не жил. Эти места уже слишком суровы, чтобы гонять по ним стада оленей, и всяческие эскимосы редко забредали так далеко в процессе охоты и рыбалки. И тем не менее, прямо на торосе восседал кто-то в оленьей шубе с большим пушистым капюшоном. Когда подошли ближе, стало видно, что на ногах у него такая же вышитая обувь, как у доктора. Доктор таращился на эскимоса во все глаза и периодически снимал очки, протирал их, но потом снова видел ту же картину.

- Что тебя так удивляет? – пыхтя, уточнил Ковальский.

- Все, - лаконично отозвался доктор. – Судя по одежде, это саам.

- И что?

- Их тут вообще быть не должно. По определению.

- Но взялся же откуда-то, - протянул командир, немало такими этнографическими познаниями удивленный.

- Сейчас спросим.

- Ты говоришь на их языке?

- Я финн, вообще-то, - сварливо напомнил Сорьонен. – А если это настоящий саам, он тоже в некотором роде финн. Хоть и монголоидный.

Саам невозмутимо наблюдал, как они продираются к нему через ставшие особенно непроходимыми торосы. Ковальский спотыкался и едва не падал раза четыре, один раз все-таки свалился и ушиб колено об острую льдину, и еще несколько раз был пойман доктором заранее. Сам медик пер через ледяные глыбы с упорством сохатого и кажется, совсем от этого не уставал. Командир даже задумался, а что он вообще знает о финнах кроме сауны и пресловутых анекдотов о медлительности и тугодумии. Ни медлительным, ни тупым Сорьонен уж точно не был, зато философски относился к холоду и полярной ночи, умел пить и под настроение даже мог показаться веселым. А еще в Арктике чувствовал себя, очевидно, как дома, чему Ковальский, происходивший с Волги, особенно завидовал в нынешних условиях.