Жена его была сама доброта и любезность. Она лебезила и заискивала перед ним, от чего ему становилось противно. Бланшефлер прекрасно чувствовала себя, до последнего ходила гулять по парку. Строила планы на будущее. Но Бог рассудил иначе.
Увидев, как она мучается в родах, Жорж простил ей все, и истово молился о благополучном разрешении ее от бремени. Он готов был признать ребенка, готов был на любые отношения с Бланшефлер, только бы она осталась жива. Он пригласил лучших врачей, лучшую повитуху, но это не спасло молодую графиню. Ребенок шел ногами вперед, и, промучившись двое суток, Бланшефлер так и не сумела разродиться. Она умерла, и сын ее, рожденный ценой ее жизни, прожил всего на день дольше матери.
Жорж был совершенно безутешен. Он винил себя в ее смерти, ведь не отошли он ее в медвежий угол, ее, думал он, можно было бы спасти. Теперь все ее прегрешения, включая измену, казались ему обычными прихотями красивой женщины, которые он вполне мог бы потерпеть. Он не сумел понравиться ей, не желал разделить ее страсть к прекрасному, и она отвернулась от него. Он был сам виноват в том, что его возлюбленная не желала иметь с ним ничего общего. Он не был ни красив, ни интересен ей. Ее выдали за него замуж не спросив ее согласия. Неудивительно, что она полюбила другого человека — красивого, всецело преданного ее увлечениям.
В тот год Филипп, с которым Жорж был знаком в детстве и которого не видел лет десять, проезжал мимо его владений и решил проведать старого друга. Он застал Жоржа, убитого горем. Выслушав его историю и все его размышления, Филипп обозвал его дураком и предложил отправиться с ним в Россию. Жорж, которому было терять уже нечего, согласился на путешествие через всю Европу, и спустя три года вернулся домой совершенно другим человеком. Но жениться он больше не собирался никогда.
Катрин, хрупкая, светловолосая и тихая, была полной противоположностью яркой и взбалмошной Бланшефлер. Стеснительная и неуверенная девушка с первого же дня привлекла к себе его внимание. Но его судьба, видимо, была не нравиться женщинам, которых он любил. Ее холодность и страх перед ним ранили больше, чем все издевки и унижения Бланшефлер. Жорж, который настоял на помолвке против ее воли, теперь терзался сомнениями, а прав ли он был, заставив Катрин дать ему слово, и все больше и больше убеждался, что она не просто боится его, но и не желает иметь с ним ничего общего. Он проявил элементарную настойчивость, которой так не хватало ему в отношениях с его первой женой, а Катрин, скромная и пугливая, стала бояться его, будто он был каким-то тираном.
Он не понимал, что же на этот раз он сделал не так. Руководствуясь опытом прошлого, он простил Катрин ее влюбленность в дАнтуалена, простил все, что произошло в башне Фей, убил насильника, но расположения ее заслужить не смог. Наоборот, ему казалось, что она стала относиться к нему только хуже. Он старался не беспокоить ее, не попадаться ей на глаза, не тревожить, как когда-то требовала его первая жена, ждал, когда же она сама проявит инициативу, но Катрин принимала его поступки за холодность и еще больше отстранялась от него. Хотя казалось, что дальше просто некуда.
Наверняка его поведение понравилось бы Бланшефлер. Она научила его быть уверенным и настойчивым так же, как сдержанным и отстраненным, и Жорж знал, что сцена с письмом, которая окончательно сломала его отношения с Катрин, привела бы ту в неописуемый восторг. Он знал, что Бланшефлер была бы довольна, если бы он держался от нее подальше до тех пор, пока она сама не призовет его к себе... Но оказалось, что все, что работало с первой женой, никак не работало с его невестой. Других же путей он просто не знал и совершенно терялся перед Катрин, как раньше терялся перед Бланшефлер.
Размышляя о том, как понравиться Катрин, он вдруг вспомнил, что та сильно сдружилась с доном Хуаном. Подозревать отношения между ними было бы глупо, поэтому он попытался выявить нечто общее, что связывало бы дона Хуана и дАнтуалена, в которого Катрин была влюблена.
Выводы были неутешительны. Катрин нравились люди, прямо противоположные ему самому — открытые, искренние (или кажущиеся таковыми) и общительные. Этот вывод совершенно выбил бы его из равновесия, если бы в тот же день он не получил письмо от Катрин.
Она обещала писать ему и писала. Письмо было невелико. Он подозревал, что Катрин долго и мучительно размышляла над ним, выдавливая из себя каждую мысль, каждое слово. Ведь окрыленный надеждой Жорж никак не мог подумать, что это письмо — просто насмешка над ним самим. Поэтому оно больше походило на отчет. Из него можно было представить весь образ жизни Катрин, ее утренние прогулки с Элизой, когда они болтали о литературе и музыке, а Катрин вспоминала, как прекрасно играл дон Хуан на последнем вечере в Шатори. Она даже попыталась вспомнить ту мелодию. Ведь правда обидно, когда одаренный человек не ценит своего дара, задавала она вопрос. Жорж, который был равнодушен к музыке, но всегда мог оценить мастерство, был согласен с ней. Он радостно зацепился за эту тему и половину ответного письма посветил музыке, в которой понимал весьма мало. Он предложил прислать Катрин лучшего учителя, который бы мог довести ее уровень исполнения до совершенства.
В ответ Катрин писала уже проще. Письмо ее не было похоже на отчет за день. Она благодарила его за предложение и да, соглашалась его принять. Жорж поздравил себя с маленькой победой. Он смог угодить Катрин чуть ли не впервые в жизни. Вдохновленный успехом, он тут же приступил к поиску педагога, и уже через три дня один из лучших музыкантов Парижа отправился в замок Шатори, запросив за это совершенно невероятные деньги. А следом за ним отправился прекрасный белый рояль с вызолоченными ножками и клавишами из слоновой кости.
Письмо от Катрин было весьма осторожным. Она благодарила его и просила больше никогда не делать ей таких дорогих подарков, ведь они не женаты и это неприлично. К тому же она ничем их не заслужила. Белый рояль обнаружился на пороге дома Жоржа в Париже через несколько дней.
Шок, который он испытал, увидев свой подарок, невозможно было передать. Как многие мужчины, обжегшись один раз, он сделал вывод, что все женщины приблизительно одинаковы, поэтому их легко купить, но им трудно угодить как-то иначе. Столкнувшись в другой женщиной, непохожей на предыдущую, он впал в полный ступор. Он не обиделся, нет, это было совсем не то слово и не то чувство. Эмоции его было трудно передать словами. Представив Бланшефлер в ситуации Катрин, он видел, как она садится за столик, и, проводя рукой по драгоценной белой древесине рояля, пишет ему приглашение приехать, чтобы она лично могла выразить свою благодарность. Катрин же швырнула его подарок ему в лицо.
Несколько дней ушло на то, чтобы успокоиться и привести в порядок мысли. Жорж не поехал к ней в Шатори, чтобы лично выразить ей негодование, как хотел с самого начала. Он не написал ни строчки из того, что все время прокручивал в голове. Она даже не приказал ей отослать обратно учителя музыки. Он промолчал. Белый рояль он приказал установить у себя в доме на половине графини. Оставалось не так много времени до того дня, когда Катрин переедет в эти комнаты.
Дон Хуан Медина мадемуазель Катрин де Шатори
Дорогая моя Катрин, к сожалению ничего не помогает. И ситуация усугубляется. Я схожу с ума. Я думал, что если переждать, спрятаться, возможно, найти другую женщину, то постепенно мне станет легче. Все способы перепробованы. Я загружал себя работой и развлечениями местного света, я клялся себе (и до сих пор клянусь), что не поеду в Париж. Я, каюсь, перебрал несколько женщин — от красоток света до служанок. Брат мой пишет, что я обязан держаться, что ночь темна перед рассветом, что чем мне хуже сейчас, тем скорее закончится это состояние. Но ничего не помогает. В последнее время я отказался от выходов в свет, и целыми вечерами говорю с Валери. Я пишу письма, сжигаю, пишу заново. И нет спасения от этого кошмара. Я целыми вечерами представляю, чем занята Валери. В ее мыслях нет места мне, она в развлечениях, вокруг нее другие мужчины. Она ни разу за это время не вспомнила обо мне, а если вспомнила, то в презрении скривила губы. Я выхожу на улицу и брожу, как потерянный, потому что нет сил больше терпеть эту пытку в четырех стенах. Брат писал, что надо представлять самое худшее, чтобы привыкнуть к этой мысли, тогда, он считает, станет проще. Я несколько раз сделал это. Не знаю, как я это пережил. Ревность сведет меня с ума, я забрался на самую высокую башню и до сих пор не знаю, как не шагнул вниз. Жить мне, по большому счету, все равно не за чем. Но убить себя — это малодушие. И стыдно признаться, я был в полушаге от самоубийства. За мной, угадав мое состояние, поднялась молодая горничная, в последний момент она подошла ко мне и просто положила руку на плечо. Этого было достаточно, чтобы удержать меня от необдуманного поступка, но в то же время склонить меня к очередной измене. Я набросился на нее, как будто она была виновата во всех моих бедах. Я знаю, Катрин, вы осудите меня, но в тот миг я не был в состоянии себя контролировать и что-то соображать. Могу только сказать, что очень благодарен этой девушке за то, что она буквально спасла мне жизнь. С тех пор я перестал следовать советам брата, я всеми силами избегаю думать о Валери, хотя мне это плохо удается. Она повсюду со мной, в каждой строке книги, в каждой мысли, в каждом моем слове. Иногда мне кажется, что она рядом, я оборачиваюсь, но это — мираж.
