Жак сидел тут же с повязкой на голове. Так и не нашли того, кто ударил его из-за угла, и даже не было известно, чем. Слуги нашли его лежащим в коридоре истекающим кровью, но он быстро пришел в себя и с тех пор ходил, как завороженный, не очень понимая, где он и что происходит.

— Поймала молнию. Это такая техника, — пояснил Филипп, — если человек готов, то ему разрешается ловить молнию. Как экзамен. Я ей разрешил.

Дон Хуан взглянул на него из под лобья, но промолчал. Хотя по его лицу было очевидно, что он думает о подобных вещах.

— И как долго у нее могут быть приступы? — спросил он.

Филипп пожал плечами. Он совершенно явно не волновался о судьбе сестры.

— Возможно, еще будут. Но вряд ли. Все-таки это не самое простое дело, выжить, поймав молнию. Редко кто может выжить. Только те, кому пришло время.

— То есть она могла и не выжить? — спросил дон Хуан.

— Конечно.

Позже, когда голова прошла и все встало на свои места, Жаку казалось, что этот разговор был одним из его полуснов. Не могли два трезво мыслящих человека обсуждать подобные вещи. И не мог Филипп де Флуа быть настолько равнодушен к своей сестре.

Гости уехали. Но Филипп задержался на несколько дней, чтобы проследить за Валери и несколько раз съездить в Тур. В Тур он чаще всего ездил в сопровождении дона Хуана, и последний всегда возвращался в самом поганейшем настроении.

После волшебного бала в Шатори, навсегда оставшегося в памяти его участников, замок замер. Гостей больше не было, и никто в замок не приезжал. Катрин надолго оказалась больной и не выходила из комнаты, Жак ходил, как призрак с повязкой на голове, а барон, прокляв все развлечения на свете, заперся в своем кабинете.

Валери же пострадала намного меньше. Уже утром следующего дня она спустилась вниз и утащила Жака играть на фортепиано. Она была в самом наилучшем расположении, много смеялась и даже поцеловала его, когда представился случай. Впрочем, ее милость не обошла и дона Хуана, а так же месье де Монпелье, пришедшего прощаться с нею перед отъездом. Валери была любезна со всеми, всем улыбалась, и каждому сказала много хороших ласковых слов. Дон Хуан видел ее напевающей какую-то песенку, под которую она кружилась и танцевала.

А ближе к вечеру она вдруг побледнела и упала на руки своему брату, который весь день старался не выпускать ее из виду. Филипп совершенно не испугался, он отнес ее в ее комнату и передал Сафи, сказав, что ей известно, что надо делать.

То ли Сафи не знала, что надо делать, то ли она плохо старалась, но ночью с Валери произошел приступ, от которого ее пришел избавлять сам Филипп. Дон Хуан услышал крики и бросился в ее комнату, где застал нелицеприятную картину. Валери лежала на полу, корчась в судорогах, а Сафи ничего с этим поделать не могла. И только вошедший следом за ним Филипп успокоил ее, просто положив руку ей на лоб.

Валери тут же успокоилась и крепко уснула. Филипп переложил ее на кровать, после чего заговорил с Сафи на их тарабарщине, и они скрылись в соседней комнате, в которой жила Сафи.

Перепуганному Хуану оставалось только сесть на кровать рядом с Валери, взять ее холодную руку в свои и молиться, чтобы эксперименты ее брата не стоили ей жизни. Впрочем, на этот раз все обошлось, и утром Валери спустилась к завтраку. От вчерашней жизнерадостности ничего не осталось, но она была жива, здорова и более менее спокойна.

— Мне придется учиться жить заново, — сказала она Филиппу, — я и не думала, что это так сильно скажется на мне.

Он дернул плечом:

— Не переживай, сестричка, скоро тебе станет легче. Главное, не забывай тех мест, где ты побывала.

— Вряд ли это можно забыть...

Вечером, когда дон Хуан пришел к ней в гостиную, Валери поделилась с ним тем, что же она видела после удара молнии.

— Я была нигде, но одновременно везде. Я видела, как Катрин стоит на краю пропасти. Только она была именно на краю пропасти, а не на крыше башни Фей. Я пыталась удержать ее, а потом все исчезло, и я заблудилась. Никак не могла понять, где я, и как попасть в ту часть пространства, где вы все живете. Я видела, как ты сидел с сестрой Монпелье. Довел девушку до слез, а сам бесился от ее рыданий. Но я никак не могла прийти к вам, будто стояла за стеклом и наблюдала со стороны. Хотела позвать на помощь тебя или Филиппа, но удалось найти только Жака. И, увидев его, я догадалась, что надо разбить стекло. Я разбила и упала с огромной высоты на поляну, практически Жаку под ноги.

Везде и одновременно нигде — это описание не могло передать того, что чувствовала Валери на самом деле. Это было полное единение с миром, как будто она увеличилась в миллионы раз, и мир стал частью ее самой, а она — частью этого мира. И, захоти она, она могла бы увидеть каждую пылинку в любой части планеты. И каждую мысль, которую она бы пожелала узнать. После пробуждения она еще некоторое время слышала чужие мысли, чуть не оглохнув от их изобилия. Она видела, как переливаются люди, и где у них сосредоточивается боль. Она чувствовала шевеление каждой мыши в норе, и каждого листка на ветке. Не зная, что с этим делать, она бросилась к Филиппу и тот рассказал ей, как закрыть это окно в большой мир. Валери закрыла, и боялась открыть снова. Она дала себе зарок, что не сделает этого никогда.

Валери первой почувствовала, что с бароном что-то не так. Она проснулась среди ночи и просто ощутила, что в замке стало на одного живого человека меньше. Как будто ее кто-то потряс за плечо. Вскочив, она накинула пеньюар и бросилась в покои барона. Она барабанила в дверь, пока не вышел старый заспанный лакей и не осведомился, весьма невежливо, чего ей собственно надо от его господина. Валери оттолкнула старика и бросилась в спальню.

Казалось, ничего не произошло. Но в лежащем на кровати и вроде бы спящем человека не было ни искры света. Старик тоже почувствовал, что что-то не так. Он зажег подсвечник и подошел к барону. Валери сжала руки, ее всю трясло от ощущения полной безнадежности. Она принесла несчастье и в этот дом тоже. Валери ловила обрывки мыслей барона, которые еще витали в темной комнате. Он страдал из-за Катрин. Он плакал... плакал из-за ее падения. И, хотя де Безье заверил его, что происшедшее никак не скажется на его планах жениться на Катрин, барон с ужасом думал о ее будущем.

Последние мысли отца были о любимой дочери.

Валери развернулась и вышла из комнаты, чтобы не слышать причитаний старого лакея. Она медленно побрела к себе, но натолкнулась в темноте на Филиппа.

— Можешь не идти туда, все кончилось, — она отстранилась от него, — это мы с тобой убили его. Я же говорила, что не надо ехать к родне. Мы ничего хорошего еще никому не сделали. Надо было сразу отправить меня в монастырь. Ну сожгли бы его, но наши родственники не пострадали бы.

Филипп прижал ее к себе несмотря на сопротивление.

— Мы не приносим несчастья, Валери, — сказал он, — это ты наделена способностью будить самое сокровенное в человеке. Это не так плохо. Барон умер потому, что слишком любил. Самое важное, что двигало им, была любовь к Катрин.

— Катрин тоже пострадала, — она отвернулась от брата, — пострадала потому, что я хотела переиграть этого ловеласа. Ну вот, переиграла. Так просто. Только он отомстил. И, видимо, я должна признать себя побежденной. Хоть он и отдал в этой игре жизнь. Я — играла. А проиграли Катрин и ее отец! Люди, которые не сделали нам ничего плохого! Даже наоборот, они сделали нам много добра. Теперь я вовеки с кузиной не расплачусь.

Филипп усмехнулся:

— Оставь ее Жоржу. Она — его добыча. Пусть сами разбираются, без твоей помощи.

— Катрин и так достаточно пострадала.

— Катрин пострадала в первую очередь потому, что отец не объяснил ей, что нельзя ходить ночью в темные удаленные помещения с малознакомыми мужчинами, — сказал Филипп сухо, — а уже потом потому, что ты затеяла игры с дАнтуаленом. Выиграл тут только Жорж. Возможно, это их судьба, так что не усложняй.