Ему казалось, что он уже веками бесцельно бродит по этой дороге, не любимый никем и не любящий никого.

Некий атавизм, осколок архаичной эпохи, в холодных льдистых глазах которого отражается бессмысленность Мироздания…

Эрика не сразу осознала, что беременна. Как женщина, не живущая половой жизнью, она довольно равнодушно относилась к приходу «этих дней», воспринимая их лишь как досадную помеху. Да и работа после ухода упыря закрутила. Поступило очень много раненых и увечных — грабежи на дорогах и партизанщина делали свое дело. И мэтресса металась между операционными столами, перевязочными и роженицами с различного рода осложнениями.

Как-то странно ломило спину, утром накатывала слабость и раздражительность, но медичка относила это все к сильному переутомлению.

Неделя проходила за неделей, а ежемесячных «паршивых дней» (как их называла мэтресса) все не было. Наконец, она заглянула в свой женский календарик и охнула — задержка почти три недели…

Понеслась в лабораторию. Дрожащими руками едва попала иглой в вену, чтоб добыть крови для анализа. Тест. Ожидание. Положительный…

Эрика рухнула на шаткий лабораторный табурет, обхватила голову руками…

«Руки… Его… Властные. Не оставляющие выбора. Горячий ствол внутри. Судороги наслаждения…»

— Дура!!! Ох, дура… — стонала женщина, раскачиваясь на скрипучем табурете.

Вся ее жизнь, начиная со школьной скамьи, рушилась, как карточный домик. Она, светило медицины, настоятельница монастыря Блэкбор, почти духовное лицо и… с пузом!!! Принесет в подоле как последняя. И от кого?! От вампира…

Это было бы даже комично, если бы не было так ужасно.

Оставался лишь один выход. Вытравить плод.

Из многих средств было выбрано самое действенное — настойка спорыньи.

К изгнанию плода Эрика подошла основательно. Решила сделать это вечером пятницы, чтоб за выходные отлежаться (а всем сказать, что отравилась грибами), и в понедельник уже быть вновь в строю.

Настал вечер пятницы. Женщина сидела на краю своей кровати в старенькой сорочке, которую не жалко и выкинуть после «всего». Была приготовлена настойка отравы, много горячей воды и стерильных лоскутков.

Перед Эрикой стояла лохань, в которой скоро окажется плод ее бабьей слабости…

Женщину мутило. Она потянулась за настойкой и начала капать ее в стакан воды. Считала дрожащими губами. Ошибиться с дозировкой нельзя. Иначе судороги, слепота, некроз тканей.

Поднесла стакан к губам. Текли слезы.

Мэтресса вспомнила, как вытаскивала с того света, как лечила безнадежных и увечных. Долгая борьба за чужие жизни, война со Смертью. А теперь она эту самую ненавистную ей Смерть пригласит сама. Позовет. Убить. И кого? Ее дитя.

«Этот ребенок пустит под откос мою жизнь! Что я с ним буду делать?! Да и отцу он не нужен. У него эдаких натраханных бастардов пол-Линделла, наверное. Надо!!!» — уговоривала себя женщина, стискивая стакан побелевшими пальцами.

— Нет!!! НЕ МОГУ!!!

Выплеснула отраву в лохань.

Рыдания сотрясали ее беременное тело. Упала на кровать.

Лишь под утро уснула, свернувшись клубочком.

— Ну раз я такая слабохарактерная дура, то проблему придется как-то решать! — сказала себе Эрика утром. — Скрывать беременность я могу лишь месяца три, а потом живот, который полезет на нос, меня выдаст. Придется уехать в какую-нибудь глухомань, где меня никто не знает и там рожать.

Беременность мэтресса носила тяжко. Начался ранний жестокий токсикоз. Казалось, организм женщины был в полном недоумении от «вселенца» и бунтовал на все лады. Запахи еды превратились в сущий кошмар, ректорша постоянно жевала что-то кисленькое, чтоб забить тошноту.

— Ну что ты мамке-то жизни не даешь!!! В папеньку ты, что ль?! — разговаривала Эрика со своим животом. — Где твой отец сейчас? Жив ли…

Женщина старалась забыть своего внезапного любовника. Стискивала зубы. Запрещала себе думать о нем.

— Мы из разных миров. Он вампир, я человек. Он наемник-убийца, я лекарка. У нас нет ничего общего, и не будет никогда, — бормотала женщина.

Но это «общее» напоминало о себе растущим животом и тяжелым токсикозом.

На четвертом месяце беременности Эрика уехала в глухую деревню на границе между Линделлом и Мидаром. Конечно, пришлось наврать, что тяжко заболела мать и требует ухода (а мама уж два года как покоилась с миром). Ректорша оставила вместо себя умницу Катерину и обещала писать и вернуться, как только родительнице «станет лучше».

Деревенька именовалась Липовка. Большая, раскиданная по отрогу горы. Несмотря на удаленность, многолюдная, а, значит, бродячей лекарке, коей представилась Эрика, работы найдется.

Мэтресса сняла хижину у востроносенькой бабулечки, которых в деревнях кличут «глазопялками» за свербящее любопытство. Конечно, пришлось снова наврать, что муж погиб на войне и оставил Эрику в положении. Бабулечка жевала губами и охала, а вечером добросердечные деревенские бабы принесли «вдовушке» немного яичек, маслица и холстину «для дитятки».

Маленькую заброшенную хижину мэтресса отмыла, отскоблила, и в ней запахло теперь не мышами и старой пылью, а травами, свежевыпеченным хлебом и разными медицинскими снадобьями, прихваченными Эрикой из Блэкбора.

Всю зиму и весну Эрика бродила по окрестным деревенькам, выселкам и слободкам, принимая роды, врачуя отравления, зашивая раны, накладывая лубки на переломы. Лекаря еще многие и многие хворобы, которыми богат тяжелый крестьянский труд.

С растущим животом росла и тревога.

Нужно было принимать решение, что делать с ребенком.

«Хорошо бы девочка! — думала женщина. — У нас женская обитель, взяла б ее к себе, наврала бы, что это дочь погибшей в родах родственницы. Хоть бы девочка!»

— Парень у тебя будет! — заявила Эрике у колодца одна из деревенских баб, тыча пальцем в торчащий вперед живот мэтрессы. — Уж поверь мне, молодка, я восьмерых мужу-то родила! Пузо клинышком, значица, мужик в нем сидит!!!

И не ошиблась, зараза! Ибо в начале мая Эрика, жестоко промучившись несколько дней, родила маленького рыженького мальчика.

— Господи, как котенок маленький… — прошептала запекшимися искусанными губами женщина, прикладывая изжеванного родами, еле живого ребенка к груди.

Пока малыш, урча, как звереныш, сосал грудь, Эрика, прикусив зубами угол подушки, выла от страшной душевной тоски и боли.

Ибо мальчика ей, настоятельнице женского монастыря, придется отдать в чужие руки…

— Эрика, не ожидал тебя здесь увидеть! — воскликнул Бранн, падая на сиденье видавшей виды кареты медички, — Не самое место тебе тут…

Инкуб мазнул взглядом по осунувшемуся серому лицу Эрики, заметил в углу кареты слабо шевелящийся и попискивающий сверток.

Втянул воздух изящными ноздрями.

— Родила недавно?

— Несколько дней назад… — прошелестела женщина истерзанными губами.

— Ребенок Алекса? — надменно спросил Бранн.

Эрика кивнула.

— Покажи! — приказал инкуб.

Женщина протянула пищащий маленький сверток демону. Тот откинул кружево с личика новорожденного.

— А в кого это… — начал Бранн.

— В маму мою! — сердито ответила медичка. — Она рыжая была!

— Совсем не богатырь, — заметил инкуб. — И, судя по тому, как он дышит, не жилец.

— Роды тяжелые были… — прошептала женщина.

— А ко мне зачем своего заморыша привезла? — холодно спросил Бранн.

«Заморыш» протянул маленькую сморщенную ручонку и схватил длинный черный локон инкуба. Тот поморщился, но локон не отнял.

— Я… — начала Эрика. — Я не могу его себе оставить, Бранн… Я настоятельница монастыря, мой долг быть примером для сотен девушек-сирот. Если монастырь закроют, то, что их ждет? Нищета или дешевый бордель… Ты мой единственный друг, Бранн…