Маршалл осмотрелся.

— Я ничего не вижу.

— Это гамма-излучение, полковник. Оно невидимо. Как рентгеновское. Но поражает человека, по сути убивая. Чем мощнее источник, тем сильнее воздействие. Может за полчаса превратить вас в живой труп. То есть вы будете ещё живы, но вам останется несколько дней. И поверьте, они будут ужасны.

Полковник стиснул челюсти. Не привык сдаваться так просто, долбоящер.

— Мне кажется, мистер Оленин, мы зашли в тупик. Я обязан выполнить приказ любой ценой.

— Я тоже.

— Что будем делать? Я снова предлагаю вам…

— Послушайте, полковник. Уже не смешно. Коттедж с бассейном, машина, жена и трое детей, да ещё кокер-спаниель — всё это у меня есть и на Родине, — продолжил я сочинять красивую сказку. — Вам нечего мне предложить. Деньги? Вот вы сказали про гражданство США. Зачем оно мне? Я люблю Родину, хочу здесь жить.

Маршалл понял, что разговор со мной бесполезен.

Он вытянулся, кивнул, щёлкнул каблуками, приветствуя равного себе по статусу и званию, развернулся и устало пошёл к своим, сутулясь немного. Да, представляю, какая тяжесть у него сейчас на плечах. Договориться не удалось. Куда ни кинь — всюду клин. Я же понял: будет штурм. Последний. Потому вернулся быстро к своим. По пути, в окопе оставил две растяжки. Первым, кто сунется, будет несладко.

Вошёл в самолёт, Добролюбов сразу ко мне:

— Ну? Как?

— Без толку, — махнул я рукой. — Упрямый чёрт попался. Джон Маршалл, полковник. Корпус морской пехоты. Десантник, в общем.

Опер вздохнул.

— Так я и думал… Выходит, это есть наш последний и решительный бой?

— Он самый, — кивнул я.

Разошлись по местам. Ими стали иллюминаторы В-29. «Вот и посмотрим, — подумал я, — на насколько справедливо было называть Enola Gay и ей подобные самолёты суперкрепостями».

Я не знаю, как сам бы поступил на месте полковника Маршалла. Возможно, точно так же. То есть отдал бы своим людям приказ захватить объект любой ценой, не взирая на потери. Но мне сейчас эмпатией заниматься совершенно не хочется. Мысль в голове бьётся одна: «Продержаться до своих». Остальное потом, если выживем. Вероятно, мне судьба для того и подарила второй шанс, чтобы я прямо здесь и сегодня, посреди этой дальневосточной глухомани, помог своей советской Родине на четыре года раньше заполучить самое смертоносное оружие на земле.

Пуля ударила рядом с головой, вонзившись в обшивку самолёта. Пробить насквозь не смогла, но я дёрнулся в сторону от иллюминатора — зазевался, и вот результат. Выстрел прозвучал глухой, далёкий. Стало понятно: не только у нас имеется свой снайпер. Точнее, теперь мы его лишились, поскольку Бадма тяжело ранен. Но американский, судя по всему, тот ещё стрелок. Мой череп был прекрасно виден через проём, из которого ещё при крушении вылетело стекло, и проделать ещё одну дырку в нём ничего не стоило. Однако же американец промазал.

— Все в укрытие! Не высовываться! — скомандовал я, и тут же на фюзеляж В-29 обрушился огненный шторм. Патронов вражеские десантники не жалели. Не давали нам даже высунуться, чтобы осмотреться, и было понятно: атакуют группами. Пока одна делает резкий скачок вперёд, чтобы максимально приблизиться к опорнику, вторая нещадно обстреливает нас из всего, что у них есть. Хорошо, только стрелковое. Никаких мин, они даже гранаты не используют. Ну, это всё понятно: фюзеляж «суперкрепости» пули калибра до 12,7 мм выдерживает, и этот грохот рассчитан только на то, что мы станем сидеть внутри тихо, как мышки, ожидая своей участи.

Невдалеке грохнул взрыв — сработала первая из двух моих растяжек. Послышались приглушённые стоны и густая английская матерщина — кого-то крепко задело. Стрельба на несколько секунд ослабела. Этого мне хватило, чтобы подбежать к проёму, через который могли ворваться враги, и посмотреть в прогал между железками и проводами, — мы, как могли, натаскали сюда остатки фюзеляжа и оборудования самолёта, создав баррикаду. Слабая защита, конечно, но какая есть.

Увидел, как двое тащат третьего, вытащив из окопа: балбес прыгнул вниз и рванул к самолёту, за что и поплатился: взрывом ему оторвало левую ногу по колено. Её на месте перетянули жгутом, потом поволокли раненого товарища подальше. Остальные, видимо, залегли, ожидая, пока «санитарная бригада», как я её окрестил про себя, удалится на безопасное расстояние. Не успела. Я просунул ствол автомата в дыру между железками и, от всей своей широкой русской души, врезал по десантникам автоматной очередью. Они попадали, сражённые пулями, один заорал, катаясь по земле, второй рухнул молча. Раненому тоже досталось, но как именно я уже не увидел — пришлось быстро сигануть глубже, поскольку остальные открыли по мне яростный огонь.

— А как вы думали, суки, я буду Женевские конвенции тут с вами уважать⁈ — прорычал я. — Вы на мою землю пришли, и мне прекрасно известно, на кой чёрт вас сюда принесло. Чтобы следующие восемьдесят лет размахивать вокруг моей Родины ядерной дубинкой, приближая свои ракеты к нашим границам.

Стрельба возобновилась с новой силой. Вскоре бухнул ещё один взрыв, и по фюзеляжу ударили осколки, посыпались куски земли и щепки — то была вторая растяжка, а больше у меня ничего не осталось. Я приказал Остапу Черненко переместиться от его бойницы в сторону рваной дыры — потенциального места прорыва. Пулемётчик кивнул и перетащил свою новоприобретённую бандуру в указанное место. Сам я расположился на другой стороне фюзеляжа, справа. Добролюбов остался наблюдать в глубине, рядом с бомбой теперь был только Бадма.

Вернее, мне так лишь казалось, что наш снайпер по-прежнему в строю. Когда я обернулся, то заметил: он вроде как сознание потерял. Крикнул оперу, чтобы проверил. Тот подскочил, приложил два пальца к сонной артерии. Посмотрел на меня и молча отрицательно помотал головой.

«Нас оставалось только трое на безымянной высоте», — автоматически пришли в голову слова из песни. Нет больше нашего охотника. Видимо, умер от сильной кровопотери. Вероятно, пуля перебила артерию. Да, в таких условиях с этим долго не протянуть. Я стиснул челюсти. Послышался шум: десантники принялись разбирать баррикаду с другой стороны, чтобы забраться внутрь.

Мы принялись огрызаться. Но палить наугад было слишком опасно: пули могли отрикошетить внутрь. Приходилось дожидаться, пока снаружи, через дыры и щели в завале, не мелькнёт кто-нибудь. Тогда короткая, в два-три патрона, как в Рязанском ВВДКУ учили, прицельная очередь. Эх, мне бы сюда АК-12! И пару цинков патронов к нему! Но увы, сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. ПСС машинка тоже убойная, и калибр 7,62, и скорострельность почти 700 выстрелов в минуту, то есть почти такая же, как у АК-12, да только вот…

Додумать не успел: какой-то хитрожопый пиндос умудрился пролезть дальше других. Сунул в дырку ствол Томпсона и нажал на спусковой крючок, мотнув стволом слева направо. Падая за кресло, служившее мне щитом, я только успел заметить, как одна пуля угодила нашему пулемётчику аккуратно в лоб. Остап даже сказать ничего не успел — смерть пришла к нему мгновенно. Тело бойца откинуло назад, и он обмякшей громадиной, — мужик был крупный, мощный, — упал на усыпанный стреляными гильзами пол самолёта.

— Ах ты, сука! — прорычал я, высунулся из-за кресла и очередью вышиб дух из стрелявшего. Он так и остался среди обломков, куда пролез, словно змея. Даже пикнуть не успел гадёныш, и автомат, несколько раз ударившись о железки, брякнулся куда-то в глубь баррикады. Мне же ничего не оставалось, как броситься к Остапу, схватить тяжеленный «Браунинг» и переместиться вместе с ним на свою позицию. Правда, патронов оставалось уже совсем немного. Но был расчёт, что мне не придётся отстреливаться слишком долго: то ли наши вскоре придут, то ли…

Американцы, поняв, что через пролом вот так сразу не пробраться, в который раз сменили тактику. Теперь они уже подобрались к фюзеляжу вплотную, и будь у нас больше гранат, можно было бы швырять их через иллюминаторы. Но увы, этот боеприпас закончился. Остались только дымовые, но ими пользоваться в таких условиях означало обречь себя на верную и быструю смерть: в клубах дыма десантники влезут в наш опорник, к гадалке не ходи, и покрошат нас с Серёгой.