Вскоре меня позвал Добролюбов. Сообщил, что Кейдзо нашёл на карте место, где живёт Шэнь Ицинь. Я пожал плечами, сел за баранку виллиса, повёл машину, куда японец указывал.

Пока ехали, я подумал о том, что этот Китай мне кажется каким-то… странным. Здания здесь низкие, улочки узкие и кривые, редкие прохожие, что испуганно жмутся к стенам домов при нашем появлении, одеты, как бедняки. Всё вокруг покрыто пылью, а запахи — сложная смесь угольно-древесного дыма, рыбы и чего-то давно гниющего. Как же всё это не сочетается в моей памяти с другим, современным Китаем, с его небоскрёбами, сверкающими витринами и быстрыми поездами, огромными автострадами и бескрайними полями вокруг городов, где возделан каждый гектар земли.

Но здесь ничего этого нет. Вместо ровных улиц с идеальным асфальтом — грязь и лужи. Вместо высоких технологий и светодиодных огней — тягловые повозки и люди, таскающие тяжёлые грузы на плечах при свете масляных светильников. Ощущение такое, что время тут остановилось, и то ли XVI век, то ли ХХ-й.

В будущем Китай совсем другой. Я знаю его как страну огромных достижений, экономического чуда, где всё полезное пространство занято по максимуму. Даже маленький городок там может похвастаться небоскрёбом. А здесь? Пока только зарождается новая жизнь, а старый мир умирает медленно, сопротивляясь переменам. Сейчас я будто вижу то, что станет основой для того Китая, каким он будет через десятилетия. Но пока этот мир кажется мне странным, чужим и мрачным.

Поплутав по городу, — Кейдзо также было непросто ориентироваться, но он хотя бы знал китайский язык, — мы наконец остановились на узкой улочке, которая словно пряталась между старыми домами с традиционными китайскими крышами, выложенными черепицей. Вдоль вымощенного старыми гнилыми досками тротуара тянулся забор, сложенный из крупных булыжников, от времени потемневших и покрытых мхом. Над забором возвышались ветви дерева, усыпанного мелкими жёлтыми листьями, которые слабо шуршали на ветру. Всё вокруг дышало тишиной, нарушаемой лишь звуками наших шагов и чавканьем грязи под сапогами.

Кейдзо остановился у низкой калитки, сколоченной из грубых досок, местами рассохшихся и обитых ржавыми жестяными полосками. Он наклонился, постучал в неё, взявшись за стальное кольцо, и несколько раз подёргал его. Откуда-то из глубины двора тут же раздался громкий лай собаки, тяжёлый и хриплый. Гавканье постепенно сменилось низким рычанием, в котором слышалась предостережение. За забором донёсся звук шаркающих шагов, как если бы кто-то двигался, но не торопился из опасения узнать что-то нехорошее. Внезапно затихло рычание, и послышался старческий голос:

— Кто там?

— Шэнь-сан, это я, Кейдзо Такеми, — ответил наш шпион.

В этот момент мне показалось, что в голосе Кейдзо прозвучало нечто большее, чем просто приветствие. Возможно, уважение, а может, лёгкая насторожённость. На секунду всё вновь погрузилось в тишину, лишь собака по-прежнему тихо ворчала.

— В глубине в горах топчет красный клёна лист… — произнёс невидимый мужчина и замолчал.

Японец тут же подхватил:

— … стонущий олень, слышу плач его… во мне вся осенняя печаль.

Послышался скрип открываемого замка, потом лязг засова, и калитка наконец отворилась. Перед нами оказался небольшого росточка пожилой мужчина лет 60-ти, с реденькой бородёнкой, в домашнем халате, тапочках и бумажным фонарём в руках. Увидев Кейдзо, он улыбнулся, но когда заметил людей в форме и при оружии, попятился испуганно назад. Видимо, решил, что мы пришли его арестовывать.

Собака снова зашлась хриплым лаем и попыталась вырваться с цепи.

— Быстро во двор, — распорядился Кейдзо, и мы вошли, закрыв калитку. — Шэнь-сан, это мои советские товарищи. Успокойте собаку.

Китаец нервно дёрнул головой в знак согласия. Потом подошёл к псине, что-то ей сказал, а потом, придав ускорение по мохнатой заднице, пнул в сторону будки. Собака нехотя повиновалась. Вокруг снова воцарилась тишина.

— Шэнь-сан, очень рад вас видеть снова, — сказал Кейдзо, широко улыбаясь. Подошёл к китайцу, протянул ему руку, а когда жал, то ещё и обнял. Вид у Шэня был растерянный, но хотя бы страх в его лице стал быстро улетучиваться. — Давайте пройдём в дом? Не будем нервировать соседей, — произнёс японец.

— Да-да, конечно, прошу вас идти за мной, — сказал китаец.

— Черненко! — позвал Добролюбов.

— Я! — отозвался из сумрака пулемётчик.

— Остаёшься наблюдать за машинами. Если что, зови. Сурков тебя сменит через полтора часа.

— Есть! — в голосе Остапа послышалось лёгкое разочарование. Он, как и все мы, мечтал отдохнуть, а тут первому выпало стоять на посту и охранять технику. Но что поделаешь… приказы не обсуждают. Да и службу нести, так понимаю, Черненко будет с удобствами — когда он вышел на улицу, вскоре послышался скрип рессор виллиса. Стало ясно: пулемётчик забрался в салон. Главное, чтобы не уснул ненароком. Чёрт его знает: вдруг в Мишане остались японцы?

Шэнь Ицинь провёл нас в дом. На шум вышла его, так понимаю, жена. Как увидела нас, всплеснула руками и побледнела. Муж поспешил ей что-то сказать. Видимо, успокоил, и женщина быстро ретировалась, послышалось, как гремит посудой. Что ж, если нас тут ещё и покормят, то будет вообще распрекрасно! Ну, а насчёт харчей беспокоиться им незачем: у нас с собой есть, из чего кашу сварить. Уж точно не придётся из топора.

Я оказался прав. Шэнь Ицинь оказался человеком гостеприимным. Он попросил жену накормить нас с дороги, как только Кейдзо объяснил, кто мы и откуда. Всё выглядело так, словно для китайца не было ничего важнее, чем проявить уважение к гостям, даже таким неожиданным. Но прежде нам показали место во дворе, где можно умыться с дороги. Привели себя в порядок, почистили форму, прошли в дом.

Командир, недолго думая, распорядился расчехлить вещмешки. Поделиться продуктами оказалось правильным решением. У китайцев из припасов были только рис да немного сушёной рыбы. Рыба пахла речной водой, а её жёсткость говорила, что её сушили на открытом солнце. Наши запасы — сухари, тушёнка, несколько банок консервированной каши — отлично дополнили скромные местные припасы.

Ужин готовился прямо на открытом огне, над которым весело потрескивали поленья. В большой железной кастрюле, почерневшей от времени и копоти, варился рис, пахнущий дымом и чем-то одновременно домашним и простым. Наша тушёнка смешалась с рисом, и даже каши пошли в дело — их растопили в горячей воде, добавив немного сушёной зелени.

Когда всё было готово, нас пригласили к низкому столу. Еда выглядела скромно, но аппетитно. Мы ели молча, лишь иногда переглядываясь. Даже самый обычный рис с тушёнкой и солёной рыбой казался чем-то особенным после долгого пути. Тёплый свет лампы над столом, едва освещавший наши лица, делал эту простую трапезу удивительно уютной.

Я вдруг подумал, что уже много месяцев не ел под крышей обыкновенного жилого дома. Не в землянке, не в блиндаже, не в окопе или в машине, а вот так, удобно устроившись на покрытом циновкой полу.

После ужина нас угостили чаем. Напиток подали в простых глиняных чашках. Тёплый, терпкий аромат наполнил комнату. Чай был крепким и горячим, его вкус казался одновременно горьковатым и сладковатым. Мы пили его вприкуску с сахаром, отламывая небольшие кусочки от общего желтоватого куска, лежавшего на тарелке, — это Микита Сташкевич вывалил такое богатство из своего сидора.

За столом воцарилась почти домашняя тишина. После долгой дороги и простой, но сытной еды это было лучшим завершением вечера.

Шэнь Ицинь внимательно наблюдал за нами всё это время. Как только мы отодвинули пустые чашки, он предложил пройти в комнаты, чтобы отдохнуть. Хозяин мягко указал в сторону пустующих комнат, а его голос звучал сдержанно, но заботливо. Похоже, он заметил, насколько вымотанными мы были, и сам хотел убедиться, что его гости смогут как следует выспаться. Кейдзо перевёл, что у владельца типографии были три дочери, но они давно выросли и вышли замуж, а комнаты остались.