Здоровяк захрипел, выпучив зелёные глаза. Слева я заметил движение, и развернул рыжего спиной в ту сторону. Вовремя: прибежавший на помощь вскинул Томпсон и дал очередь. Она вонзилась в тело бойца, превращённого мной в щит. Поражённый тем, что натворил, стрелявший опустил автомат и уставился на рыжего, который с хрипом повалился на землю, стоило мне его отпустить.

Я рванул к стрелявшему, и мне нужно было преодолеть всего пять шагов, как он пришёл в себя и вскинул оружие. Короткая очередь прошла в сантиметре от моего бедра, — со стороны я казался, вероятно, чокнутым кенгуру, который прыгает не вперёд, а по диагонали. В следующее мгновение я рубанул катаной по горлу американца и кубарем полетел на землю, уходя в сторону: третий тут же начал стрелять.

Он оказался морально устойчивее второго, который погиб из-за того, что замешкался, видя, как расстрелял своего же. Конечно, он мог видеть торчащее лезвие катаны из спины сослуживца и понять, что тому всё равно уже конец. Но всё-таки смотреть, как выпущенные тобой пули кромсают своего же… Третьему на это было наплевать. Он разозлился потерей товарищей и потому поливал всё вокруг, не жалея патронов.

Я не стал к нему приближаться. Прыгая, как чокнутый заяц, умчался в тайгу. Преследовать меня американец предусмотрительно не стал. Понял: себе дороже выйдет. Потому дождался своих, а уж что они там дальше решали, не знаю: я решил вернуться к нашему опорному пункту. Силы были на исходе. Всё-таки пятерых уделал, и хоть желалось бы нанести врагу урон посильнее, но увы. Теперь главное было продержаться до прихода подкрепления.

Когда добрался до своих, они меня встретили радостно.

— Живой! Вернулся! — похлопал Добролюбов по плечу. — Докладывай, как успехи?

— Пятерых успокоил навсегда, — ответил я. — Хотел бы ещё, но они сменили тактику. После моих вылазок больше группами ходить не будут. Только все вместе. Я не настолько отчаянный, чтобы с целым взводом воевать.

Добролюбов и Черненко покивали.

В таёжной тишине гулко прозвучал одинокий выстрел.

Мы прислушались. Прошла ещё пара минут, бухнуло опять.

Стало понятно: это наш Бадма старается. Забрался подальше от опорника, вероятно даже в тыл противника зашёл и открыл на него охоту. Поскольку ни одной пули Жигжитов даром не выпускает, можно было посчитать: у американцев ещё минус двое. Ан нет, уже трое… Мы сидели и ждали очередного выстрела.

Как и я, Бадма уложил пятерых. Но потом что-то пошло не так. Метрах в ста от опорника вспыхнула яростная стрельба. Били американские автоматы и пулемёт. Грохнула граната, вторая. Потом всё внезапно стихло. Мы внимательно смотрели в ту сторону, откуда раздавались звуки.

Стало непривычно тихо. По себе знаю: когда ты на войне, нет ничего хуже тишины. Когда засыпаешь в блиндаже, уставший за день так, что рук и ног не ощущаешь, и где-то привычно бухает, то эти звуки для тебя, как колыбельная. Помню, однажды вернулись, нас отвели в тыл на переформирование. Я завалился спать, но долго ворочался, никак не мог привыкнуть к оглушающей тишине.

Вот и теперь. Слишком тихо. Но вскоре послышался шорох, и мы заметили, как кто-то ползёт в нашу сторону. Бинокль убедил: Бадма!

— Прикрывайте! — крикнул я своим и, выбравшись из окопа, побежал к охотнику.

Когда оказался рядом, понял: дело плохо. У Жигжитова были перебиты обе ноги — пули вонзились ниже колен, торчали осколки костей. Я подхватил бойца на руки и побежал обратно. Хорошо, Бадма не тяжёлый — килограммов 60 всего, а сил у меня после того, как оказался в теле намного себя моложе, прибавилось.

Разместили охотника в самолёте около бомбы, наложили жгуты, стянули бинтами.

Вид у Жигжитова был печальный. Мне подумалось — это из-за ранений, ведь без ног может остаться. Оказалось: винтовку жалеет. В неё пуля попала, вышибла из рук.

— Такую хорошую вещь испортили, суки, — проговорил охотник.

— Если выживем, я тебе новую подарю, — улыбнулся я. — Ты главное держись. Отсюда никуда не уходи.

Бадма бросил на меня удивлённый взгляд. Поняв, что шучу, улыбнулся вымученно в ответ:

— Есть никуда не уходить.

Вскоре послышался шум. Сразу с трёх сторон шли американцы. Перебегали, прикрываясь стволами деревьев, но не стреляли. Понимали: нас тут мало, и выкурить просто так не получится.

— Огонь не открывать, — сказал я, и оба мои оставшихся в строю товарища кивнули. Остап даже не стал удивляться, чего это сам командую вместо товарища лейтенанта. Видать, догадался: настала пора, когда за дело берётся тот, у кого опыта побольше. А я и выглядел старше Добролюбова, да и за время нашего похода показал, на что способен. Пулемётчик это нутром почуял. Ну, а Серёга, так он вообще теперь взирал на меня, как на старшего по званию.

— Так, слушайте внимательно. Я сейчас обращусь к американцам…

— Ты по-ихнему знаешь? — удивился Остап.

Я кивнул.

— Не перебивай.

— Угу.

— Так вот. Скажу им, что у нас рядом с бомбой взрывчатка. Если попытаются сунуться, — взорвём всё к чёртовой матери.

— А если не послушаются? — спросил опер.

— Само собой, что так, — согласился я. — Решат проверить. Но не сразу. А лобовую атаку не пойдут, а скорее постараются сделать так, чтобы мы головы поднять не могли, и в это время попытаются приблизиться вплотную, чтобы всех тут перерезать. Ну, может, одного оставят в качестве языка.

— И что делать? — хмуро спросил Добролюбов.

— Забирайтесь в фюзеляж. Прикрывайте оба… прохода, — я подобрал слово для обозначения огромных рваных дыр.

— Там только один остался. Второй мы завалили, — заметил опер.

— Тем лучше.

— Да чего хорошего, Лёха? — спросил он по-свойски. — Ведь в ловушке окажемся. Как крысы…

— Ничего, — я бодро подмигнул ему. — Прорвёмся. Сам с вами не пойду.

— Куда ж ты? — пробасил пулемётчик.

— Пока вы тут сидите в осаде, устрою им, как в прошлый раз, лёгкую жизнь, — ответил я.

Расчёт был прост: порхать как бабочка, жалить, как пчела, ударяя осаждающих опорник американцев с разных направлений, благо тайга большая. Тем самым буду время тянуть до прихода своих, да отведу часть вражеских усилий на себя.

Я приподнялся так, чтобы не высовывать голову над окопом и заорал, понимая, что мои товарищи всё равно самое важное не поймут, учитывая незнание языка:

— Americans! Listen carefully! We know you were transporting an atomic bomb. It’s here, in this plane. If you try to attack us, we will detonate it! (Американцы! Слушайте внимательно! Мы знаем, что вы перевозили атомную бомбу. Она здесь, в этом самолёте. Если попробуете нас атаковать, мы ее взорвём!).

Некоторое время в ответ была слышна лишь тишина: где-то недалеко вспорхнула птица, ветки зашумели от ветра.

— Who are you? (Кто ты такой?) — послышался знакомый уже голос. Это ко мне обратился тот могучий мужик — командир десантников.

— I’m the one who can save your lives if you act wisely (Я тот, кто может спасти вам жизни, если вы будете благоразумны).

Новая пауза. Затем снова вопрос:

— Are you Russian? (Ты русский?)

— Yes, Russian. A SMERSH operative. And believe me, I know what I’m talking about. (Да, русский. Боец СМЕРШ. И поверьте, я знаю, о чём говорю).

— What do you want, Russian? We can make a deal. If you help us, we’ll take you with us. You’ll get U. S. citizenship and money. Lots of money! (Что ты хочешь, русский? Мы можем договориться. Если поможешь нам, возьмём с собой, получишь гражданство США и деньги. Много денег!)

Мне даже смешно стало: ах эта тупейшая на свете манера пиндосов всё мерить зелёными бумажками! Такие понятия, как честь, совесть, Родина для них существуют лишь в зависимости от того, кто платит. Патриоты херовы. Будь у меня сейчас миллион долларов, посмотрел бы я, как бы они продолжили сражаться за дядю Сэма. Купил бы с потрохами, и войне конец.

Но эта мыслишка, подкинутая американским офицером, меня навела на интересную мысль. Побегать вокруг и попытаться убить их как можно больше всегда успею. Зачем торопиться? Наоборот, надо время тянуть. Потому и ответил: