Мгновение показалось вечностью, но солдат, видимо, решил, что это лесной зверь или порыв ветра, и двинулся дальше. Я осторожно продолжил путь, шаг за шагом выскальзывая из мешка, который они так старательно для меня готовили. Когда наконец выбрался на безопасное расстояние, дыхание выровнялось, но ненадолго. Теперь надо было подумать, как заставить их ещё больше нервничать. Ведь кто сказал, что собираюсь просто сбежать?

Я решил передохнуть, привалился к стволу сосны и, обернувшись, встретился взглядом с ним. Нос к носу. В двух шагах стоял американский десантник. Молодой парень, лет двадцати двух, высокий, с атлетическим телосложением. Его камуфляж сидел так плотно, что выдавал каждую тренировку, каждую подтяжку на перекладине. Крепкие плечи, широкая грудь, мускулистые руки, на одной из которых виднелся небольшой шрам. Растительности на лице не было, только лёгкая щетина, выдающая, что вдали от цивилизации ему пришлось провести как минимум двое суток.

Его лицо… Симпатичное, но сейчас оно выражало растерянность. Глаза — серо-голубые, ясные, в них читался шок. Видимо, он не ожидал, что за деревом окажется кто-то, кроме белки или зайца. Мы оба замерли, как в сцене из старого вестерна.

Его руки уже держали автомат Томпсона, ствол был направлен вниз. Парень не двигался, словно был готов услышать, как этот момент расколется, как лёд под тяжестью шагов. Я видел, как на его шее вздулась жилка, как чуть быстрее задвигалась грудная клетка — он тоже почувствовал напряжение, повисшее между нами.

Секунды растянулись, превратились в вечность. Я думал о том, что в его молодом лице ещё не было тех жёстких черт, которые появляются у опытных вояк. Это лицо знало тренировки, боевые инструкции, но, кажется, ещё не до конца осознало ужас настоящей войны. Судя же по тому, как он замер, опыта боевых действий не было совсем. А я чего? Мне просто стало интересно. В голове мелькнула мысль: «Вот прямо сейчас ты, Лёха, начнёшь Третью мировую войну, пока Вторая ещё даже не кончилась».

Почему-то в момент мощного напряжения стал думать о себе в новом теле и личности.

А потом он сделал движение. Его руки, словно по команде, начали медленно поднимать автомат. Медленно, осторожно, как будто он боялся спугнуть это хрупкое равновесие, в котором мы находились. Время словно остановилось. Я видел, как поблёскивал металл оружия, как напряжённые пальцы легли на цевьё. Ещё мгновение — и Томпсон будет нацелен на меня. Я почувствовал, как пот стекал по виску, но не двигался.

— Не делай этого, парень, — сказал ему по-английски, а сам крепче сжал рукоять кинжала за спиной.

Американец резко остановился. Его руки всё ещё были напряжённо подняты, но ствол автомата замер в воздухе. Глаза, только что полные решимости, наполнились удивлением и подозрением. Он медленно моргнул, словно проверяя, правильно ли услышал.

— You speak English? (Ты говоришь по-английски?) — выдавил он, чуть склонив голову набок. Голос молодой, ещё не огрубевший, с нотками растерянности.

Я сделал едва заметный шаг в сторону, чтобы не стоять прямо перед стволом его оружия, но не приблизился. Говорил ровно, без излишней враждебности, но твёрдо:

— Yes, I do. (Да, говорю.) And if you don’t want to die here, you’ll listen. (И если не хочешь умереть здесь, слушай.)

Он моргнул ещё раз, явно обескураженный тем, что встретил в глуши русского, говорящего на его языке, и тем более с таким спокойствием. Его пальцы всё ещё лежали на спусковом крючке, но нажать он пока не решался.

— Who are you? (Кто ты?) — спросил он, наконец, с подозрением. — And what the hell are you doing here? (И какого чёрта ты тут делаешь?)

— I’m an officer of SMERSH, Soviet counterintelligence. (Я офицер СМЕРШа, советской контрразведки.) — Я увидел, как это слово, «SMERSH», ударило по нему, как пуля. Он вздрогнул, а его глаза стали чуть шире.

— SMERSH? (СМЕРШ?) — переспросил он, теперь уже с нотками страха.

— That’s right. (Именно.) I’m on a government mission. (Я выполняю правительственное задание.) The place you’re heading to is already being approached by a Soviet motorized regiment. (Место, куда вы идёте, уже окружает советский моторизованный полк.)

Он медленно выпрямился, опустив автомат чуть ниже, но всё ещё не до конца расслабившись.

— What are you saying? (Что ты хочешь сказать?) — В его голосе всё ещё звучали нотки сомнения. — That we’ll find nothing there? (Что мы ничего там не найдём?)

— Exactly. (Именно.) You’ll find death, that’s all. (Вы найдёте только смерть.)

Его лицо побледнело, но я видел, как внутри него шла борьба. Молодость кричала ему, что нельзя просто так уйти, что приказ нужно выполнять. Но страх перед неизвестным и перед правдой, прозвучавшей в моих словах, начал брать верх.

— Why should I believe you? (Почему я должен тебе верить?)

— Because I don’t need to lie to you. (Потому что мне незачем лгать.) If I wanted to kill you, you’d already be dead. (Если бы я хотел убить тебя, ты был бы уже мёртв.)

Он молчал, сжимая автомат так, что побелели костяшки. Я продолжал смотреть ему прямо в глаза, чувствуя, как между нами нарастает напряжение. Американец стоял передо мной, как воплощение молодости и противоречий. Высокий, крепкий, с лицом, ещё лишённым следов долгой войны. Не хотелось убивать его — парня, которому всего-то лет двадцать с небольшим, который, возможно, ещё не успел осознать, во что ввязался. Наверняка даже вкус женщины ещё не успел попробовать.

Он был для меня не врагом, а всего лишь инструментом чужих политических амбиций. Ну, просрали вы свою атомную бомбу. Ладно бы на китайской или японской территории. Так на советской! Всё, стоп! Сюда вам хода нет, признайте ошибку и валите подальше. Так ведь нет, президент Трумэн решил вернуть своё. Мудак.

Я вздохнул и чуть смягчил голос:

— Right now, you have a chance to survive and save your comrades from senseless death. (Прямо сейчас у тебя есть шанс выжить самому и уберечь от напрасной гибели своих.)

Он продолжал молчать, не отрывая от меня взгляда. В его глазах читались сомнения, но автомат всё ещё готов был выстрелить. Я сделал ещё едва заметный шаг в сторону, чтобы подчеркнуть свои слова, и добавил:

— Go back to your people and deliver my message. (Возвращайся к своим и передай мои слова.)

На его лице отразилась борьба — разум против юношеской горячности. Я видел, как его пальцы дрогнули, чуть расслабив хватку на оружии, но всё ещё не до конца. «Только бы не подумал взять меня в плен», — подумалось.

— If you go any further, no one will be taken prisoner. (Если пойдёте дальше, в плен никого брать не станем.)

Он вздрогнул, словно мои слова дошли до самого сердца.

— There will be no witnesses. (Свидетели не нужны.) — пояснил я.

Голос мой звучал холодно и уверенно, хотя внутри чувствовал тяжесть от того, что говорил. Я не хотел его смерти. Но он должен был понять: это не детская игра и не просто выполнение приказа. Парень едва заметно сглотнул. Плечи слегка опустились, а взгляд стал менее напряжённым. Его лицо выражало одновременно страх, раздумья и слабую надежду на спасение.

Я понял, что момент настал. Уловив его секундное замешательство, молниеносно рванул вперёд. Расстояние между нами сократилось мгновенно, и прежде чем он успел осознать происходящее, мой кулак точно угодил в нервный узел на его шее.

Американец отключился мгновенно. Его тело обмякло, будто струна, резко отпущенная из напряжения. Я подхватил его прежде, чем он успел упасть с шумом, и осторожно уложил под ствол ближайшей сосны. Секунду стоял, прислушиваясь, но лес молчал, скрывая нас обоих под покровом своей тишины.

Я быстро осмотрел его снаряжение. На поясе обнаружились гранаты — три осколочные и две дымовые. Забрав всё это, закрепил трофеи у себя, проверив на ходу кольца и предохранители. Потом глянул на американца. На его лице было то самое выражение беспомощного покоя, которое я ненавидел видеть в таких случаях. Убивать его и не собирался, оставить здесь было единственным вариантом. Очнётся — сам всё расскажет своим. Доклад этот, возможно, поможет мне и ещё на некоторое время задержит их движение.