Полковник передохнул, попил воды из моей фляжки, собрался с силами и продолжил.

— Я решил, что спускаться вниз слишком рискованно — может быть высокая волна, из-за сильной влажности потеряем ориентацию и врежемся в океан. Потому сообщил экипажу: будем перепрыгивать. Поднялись до максимальной высоты, заявленной в документах, — чуть меньше пяти морских миль или, по-вашему, почти девять километров. Поначалу всё шло хорошо, — гроза осталась далеко внизу, но потом… произошло неожиданное. Словно какая-то невидимая сила стремительно пихнула эти огромные облака в нашу сторону, и они поглотили нас. Видимость сразу упала до нескольких дюймов, началась сильная турбулентность. Я принял решение возвращаться, поскольку боялся, что болтанка превысит конструкционные особенности самолёта, и он попросту развалится в воздухе.

Но едва мы собрались начать разворот, как в крайний правый двигатель ударила молния. Он вспыхнул, как щедро политая керосином спичка. Включили систему экстренного пожаротушения, удалось сбить пламя. Но скорость самолёта упала, а потом, — я никогда прежде не видел подобного и не слышал о таком! — в «Enola Gay» последовательно ещё четырежды ударила молния. Словно кто-то на небесах решил во что бы то ни стало прекратить наш полёт и не дать долететь до цели. Я приказал радисту, рядовому первого класса Ричарду Нельсону передать на базу, что мы вынуждены возвратиться. Попросил также связаться с самолётами сопровождения и передать наши координаты, чтобы в случае, если придётся приводняться, они знали о примерном нашем местонахождении.

Однако Ричард передал по внутренней связи, — голос у него был расстроенный и ошарашенный, — что рация не работает. Я потребовал отчёта, почему такое произошло, есть ли возможность починить и если да, то стоит немедленно этим заняться. Но рядовой сокрушённо ответил: мол, ничего не получится, — молния ударила прямиком в антенну, и весь радиотрансляционный блок выгорел. Его будет можно отремонтировать только на Тиниане, во время полёта никак. Следующим, кто явился с плохими вестями, был наш штурман, капитан Теодор Ван Кирк. Он доложил, что навигационное оборудование вышло из строя. Из-за бури все компасы, даже тот, что у него на запястье, перестал правильно показывать: стрелка крутится во все стороны, как бешеная. Капитан предположил, что мы оказались в центре крупной магнитной аномалии.

Вместе с ним и вторым пилотом, капитаном Робертом Льюисом, мы стали думать, куда вести самолёт дальше. Вариант спуститься как можно ниже и попытаться приводниться отвергли сразу: согласно шкале Бофорта, там наверняка шторм в 9–10 баллов, и «Enola Gay» развалится на части прежде, чем мы успеем сесть на воду. Так что даже выбросить спасательный плот не успеем. К тому же никто не хотел потерять стратегический груз — ведь если «Малыш» попадёт в руки японцев…

Второй вариант был — продолжить выполнение задания и сбросить бомбу на японские острова. К сожалению, мы теперь не знали, где они находятся. Да и когда совершали тренировочный полёт, то всё происходило при стопроцентной видимости и полном штиле. Командование не собиралось давать погодным условиям даже минимального шанса внести коррективы в план бомбардировки. А тут вдруг такое… Потому и второй вариант пришлось отвергнуть.

Капитан 1-го ранга Уильям Стерлинг Парсонс, которого нам прислали из военно-морских сил, наш специалист по атомной бомбе, и его помощник второй лейтенант Моррис Р. Джеппсон выдвинули предложение: постараться дотянуть до территории континентального Китая, постараться сесть там. Понятно было, что даже если удастся нормально приземлиться, то в обратный путь мы отправиться не сможем: едва ли в тамошних краях отыщется такой запас топлива и нужного нам качества. Но так у нас хотя бы появлялся шанс спастись самим, а бомба… Её, если всё пройдёт благополучно, и она не слишком пострадает, было решено собственными силами демонтировать и спрятать.

— Но у нас ничего не получилось, — скорбно заметил Тиббетс. — Мы уже почти вышли, как показалось, из грозового фронта, как началась очень сильная турбулентность. Отказали оба двигателя на левом крыле, остался лишь один. Но в одиночку вытянуть такую махину, как В-29, он не способен. Мы начали падать. К несчастью, найти более-менее свободную площадку над бескрайним лесом так и не смогли. Пришлось садиться прямо на верхушки деревьев, а дальше вы знаете. Я оказался один в лесу, своих дозваться не смог. Полз куда-то, кричал. Потом добрался до той норы, залез в неё. Просидел внутри несколько дней, отстреливался от волков. После они ушли, и я собрался умереть, а тут вы.

Полковник Тиббетс устало замолчал.

— Что вы сделаете с бомбой? Она цела?

— Да, с ней всё в порядке. Мы доставим её в Москву, а дальше наш Верховный Главнокомандующий и специалисты решат, что с ней делать.

Американец горько усмехнулся:

— Стоило ли городить весь огород со сверхсекретностью, если в итоге всё досталось русским на блюдечке с голубой каёмочкой. Да, если хочешь насмешить Господа, расскажи ему о своих планах.

— У нас говорят иначе: человек предполагает, а Бог располагает, — заметил я.

Полковник чуть заметно усмехнулся. Было видно, что рассказ вытянул из него последние силы. Он посмотрел на меня и попросил едва слышно:

— Передайте моей жене, Люси, что я её люблю… — после этого он закрыл глаза и замер навсегда.

Я нашёл внутри самолёта какую-то мешковину, накрыл труп полковника, вышел, чтобы подышать свежим воздухом, — рядом с умирающим пахло, мягко говоря, отвратительно. Мне стало очевидно, что мировая история пошла другим путём. После потери «Enola Gay» с атомной бомбой на борту американское командование наверняка отменило нападение на Нагасаки. Так обычно делается: прежде чем отправлять новый самолёт с важной миссией, нужно выяснить, что случилось с предыдущим. У США осталась лишь одна бомба, рисковать второй они не станут.

«Могу себе только представить, сколько десантников они сюда отправили», — подумал я.

Подошёл Добролюбов и поинтересовался, как всё прошло. Я ответил, что удалось узнать кое-что ценное, но увы, полковник Тиббетс замолчал навсегда. Опер пожал плечом. Мол, и такое случае, хоть и жаль. Успели бы доставить его к нашим, важная птица рассказала бы намного больше, никуда бы не делась. Всё это я прочитал во взгляде командира.

Внезапно послышался едва слышимый шорох шагов, к обломкам В-29 подошёл Бадма Жигжитов. Точнее было бы сказать подкрался, поскольку передвигается охотник всегда быстро и незаметно.

— Товарищ командир! — обратился он к Добролюбову. — В двух километрах юго-восточнее замечена группа противника численностью в шестьдесят человек. Движутся целенаправленно в нашу сторону, здесь будут примерно через час. Боевое охранение не выставляли, разведчиков вперёд не отправляли. Судя по снаряжению, это десантники. Тяжёлого вооружения нет, только стрелковое — автоматы и три пулемёта.

— Это почему, интересно, они так в наглую прутся? — удивился Сергей.

— Потому что точно знают, куда идут и уверены, что здесь никого, кроме диких зверей, — ответил я. — Наверное, провели воздушную разведку и заметили обломки своего самолёта.

— Теперь понятно, — согласился командир. — Выходит, они целую роту сюда отправили. Да, хреново. Перевес явно в их сторону. Что делать будем?

— Атаковать, — ответил я и спросил Бадму, где китаец Хуа Гофэн.

— Остался следить за американцами, — ответил снайпер.

— Как это? — нахмурился опер. — Ты его одного оставил? А если он переметнётся к противнику?

— Нет, — коротко улыбнулся Жигжитов. — Он сказал, что хочет нам помогать. Японцев ненавидит, американцев не знает и не верит. Думает, они с японцами заодно.

«В принципе, так оно и будет через несколько месяцев и на долгие десятилетия, — подумал я. — Потому не надо китайцу ничего объяснять».

— Кому это «нам»? — спросил Добролюбов.

— Ну, нам, русским, — ещё шире растянул рот в улыбке Бадма, и я невольно фыркнул. Да уж, с его плоским бурятским лицом он тот ещё житель средней полосы России.