Нет.

Цель остаётся прежней, но я не должен забывать о пути, ведь не факт, что в конце я найду то, что ожидаю. Да и с учётом, какие мне строят препоны, кто сказал, что я вообще туда попаду? Так что же, получается, жизнь пройдёт бессмысленно? Чушь. Я останусь в мире навсегда, я уже выжжен в его теле и сознании, и этот след не пропадёт даже через тысячу лет.

После смерти я вернусь.

Может, моя песня не такая уж бессмысленная? Делюсь этой мыслью с Ладой, а она удивляется, говорит, что с самого начала считала, что текст повествует о реинкарнации.

— Я не верю в реинкарнацию, — отвечаю ей.

— Напрасно. Я верю. Вдруг в прошлой жизни ты был кем-то значимым?

— Тогда я жил больше трёхсот лет назад, потому что последний действительно значимый человек умер когда-то в те времена.

Лада куда-то ведёт меня, а я послушно следую за ней, попутно разглядывая мир и впервые открывая его для себя. Вскоре мы приходим в выстроенный в восточном стиле блок с покатой четырёхугольной черепичной крышей. Внутри оказывается просторный зал со свечами, благовониями и большой бронзовой статуей Будды посередине. Я смотрю на него, на счастливое и безмятежное лицо, преисполненное благостного просветления, и прекрасно понимаю это состояние, ведь и сам чувствую себя точно так же. А что, если Лада права, и реинкарнация — не миф? Просветление существует, сейчас это для меня очевидно, как никогда, пусть я и не достиг его окончательно, но максимально приблизился. Я не знаю, сохраню ли я такой же образ мысли, когда закончится действие наркотика, но в данный момент свет, исходящий из моей души, ярче света вокруг. И такой же свет исходит от Будды, пусть он всего лишь статуя.

Мы покидаем храм, а я вспоминаю все прочитанные тексты восточных мудрецов. И, словно мозаика, мир складывается в новую интересную картинку, которую я раньше не замечал.

Мы с Ладой и дальше гуляем по Stadt[15], о чём-то болтаем, над чем-то смеёмся, но всё это — неважно. Я просто растворяюсь в потоке жизни и сам по себе более не существую.

Потихоньку меня начинает клонить в сон, а краски мира вновь тускнеют.

— Давай пройдёмся пешком до моего дома, — говорю я Ладе.

— Давай.

Мы идём, и сейчас мне хорошо, как никогда.

Мы спускаемся в переход, освещённый тусклым синим светом, и в конце тоннеля замечаю тёмную человекоподобную фигуру. У него на голове что-то надето, а в руке он держит какой-то длинный предмет, похожий не то на меч, не то на длинный нож. Я встаю, как вкопанный, не зная, стоит идти дальше или нет. Лада дёргает меня за руку.

— Ты чего?

— Там кто-то стоит.

— Где?

А, ну конечно, как я сразу не понял.

— Шашлык из хуйцов! — раздаётся тонкий визгливый вскрик Гусака Петро. — Обоссанная мямля!

— Прощай, Лада, — говорю я ей. — Думаю, на этом всё.

— Ты о чём? — В её взгляде ужас и непонимание, она отпускает мою руку и отходит на шаг назад.

А я смотрю на неё и улыбаюсь. Мне не хочется ни переключаться на другую личность, ни бежать, ни бороться. Какой смысл, если я всё равно ничего не смогу сделать с Гусаком Петро? Вечно убегать не получится, рано или поздно он меня убьёт, так почему бы не сейчас, в момент высшей точки моего осознания, в самый счастливый миг моей жизни? Если уходить, то уходить красиво и с достоинством.

Гусак бежит на меня, замахиваясь мачете. Но я не смотрю на него, любуясь красотой Лады. Если она будет последняя, кого я видел в жизни, то жизнь можно считать успешной.

Ну давай же, Гусак.

Бей!

____________________________

[1] (нем.) пробуждение

[2] (яп.) вечность

[3] (англ.) люди

[4] (кит.) верзилой

[5] (греч.) других участников

[6] (англ.) конкурентов

[7] (греч.) ладони

[8] (яп.) памятник

[9] (нем.) пляски

[10] (кит.) поражения

[11] (англ.) знаменитости

[12] (кит.) художника

[13] (яп.) калейдоскопе

[14] (греч.) подруга

[15] (нем.) городу

Едва Менке проснулся, на него сразу навалилась жуткая головная боль, как утром после знатной попойки. По мозгу будто бы ехала фургонетка, используя извилины в качестве рельсов и взрезая острыми колёсами серое вещество. Каждую секунду — красная вспышка. Не сразу до слуха донеслись чьи-то голоса. И вместе с тем — лёгкое ощущение дежавю.

Менке постарался открыть глаза, но они упорно сопротивлялись. Веки налились неподъёмной тяжестью, и он уже хотел подобно Вию попросить поднять их, но в итоге справился сам. Всё вокруг сразу затопил синий свет.

— Пациент очнулся, — услышал Менке рядом синтетический голос какой-то гердянки. — Показатели в порядке. Его состояние похоже на обычный сон или переключение между личностями.

— Он внезапно упал в обморок, — раздался другой голос — женский, знакомый.

— Возможно, осуществил переход, не предупредив. Сейчас он здоров.

— Да-да, — еле-еле произнёс Менке. — Я в норме. Спасибо.

— Тогда мои услуги более не нужны, — сказала гердянка. — Я откланяюсь.

Менке окончательно разморгался, искусственные глаза сразу настроили нужный фокус, и он разглядел спину уходящего робота-медика. Повернул голову и увидел очень милую девушку с длинными фиолетово-синими волосами.

Его охватила паника. Он помнил всё, что видела и ощущала Ада, знал, как очутился в этом переходе и откуда шёл. Он узнал Ладу. Кто же он? Лермушкин? Ада? Менке? Он озирался по сторонам, словно пытаясь найти ответы, но кроме стен и света ничего не увидел.

— Какого цвета мои глаза? — спросил он у Лады.

— Э-э-э. Сейчас красного.

Он облегчённо выдохнул. Всё в порядке, он оригинальный Менке, голову которого просто затопили воспоминания других личностей. Они обрушились, подобно лавине, и теперь разум пытался выкарабкаться из-под завала.

Менке взглянул на время — восьмое марта, час тридцать ночи. Он занял второе место в музыкальном конкурсе, пошёл в клуб, принял псилоцибин и гулял по городу. А потом встреча с Гусаком Петро… Вот же поэт хренов, совсем раскис и самовольно решил уйти из жизни, подставив под удар всех остальных. Просветлился он, видите ли. Ладно, уже неважно, главное, что Лермушкин не стал менять личность, и всё же вирус только стёр его, но не убил. Значит, Порфирий прав — цель Гусака Петро вовсе не смерть Менке.

Лада присела на корточки рядом.

— Ты как?

— Всё хорошо.

Менке попытался подняться, получив новую ударную волну головной боли. Из-за этого он пошатнулся, но Лада крепко обхватила его руку и помогла удержаться. Он посмотрел на неё и разглядел серебринки бывших слёз. Менке улыбнулся с благодарностью.

— Ты беспокоилась обо мне.

— Конечно! — Лада размахнулась и шлёпнула его ладонью по плечу. — Мы гуляем, гуляем, и ты внезапно падаешь без сознания, неся какой-то бред. Что случилось вообще?

— Мой нейроком заражён вирусом, который стирает субличности. Я не могу его удалить, поскольку он написан на теклане. От него можно спастись, если вовремя переключить личность, но Лермушкин делать этого не захотел.

— Ой, — Лада вдруг посмотрела на Менке так, будто впервые заметила. — Погоди, ты не Лермушкин?

— Менке Рамаян. Приятно, наконец, познакомиться. Хотя вся память Лермушкина теперь у меня, так что формально мы знакомы.

Менке говорил чётко, громко, свободно и уверенно, держался собранно и гордо, показывая наличие твёрдого внутреннего стержня. Даже через светящиеся красным искусственные глаза виделась решимость, наполнявшая его душу. Он выглядел точь-в-точь как Лермушкин, но ощущался совершенно другим человеком. Щёки Лады налились краской, ротик слегка приоткрылся в изумлении, а смотрела она так, как смотрят на самого крутого супергероя, явившегося в последний отчаянный момент.

— И мне очень приятно, — пролепетала она. — Но ты сказал, вирус стирает твои субличности. Выходит, что Лермушкин тоже…

Менке схватил её, прислонил спиной к стене и взял пальцами за подбородок. Ноги Лады вдруг ослабли, и она чуть не свалилась.