Я замираю. Как же страшно обернуться и не увидеть ничего, поняв, что мне всего лишь почудилось.

Но надо найти в себе силы. Я зажмуриваюсь, трясу головой, решаюсь и разворачиваюсь.

У калитки стоит мама.

За шестнадцать лет она не постарела ни на день. Ей по-прежнему как будто около тридцати, но, наверное, это потому, что она азиатка, а над ними возраст проделывает невероятные фортеля. Или же тут другая причина. На ней строгая водолазка, тёплые брюки, пальто — и всё, конечно же, непременного чёрного цвета.

Но всё-таки кое-что изменилось. Её взгляд. Где та холодная презрительная надменность, к которой я привык? Она смотрит на меня так, как истово любящая мать смотрела бы на вернувшегося с войны сына. Её рот растягивается в слабой улыбке.

Нет, сука, я не плачу. Не плачу. А не верите — идите нахуй. Если у меня слёзы текут, так это от ветра.

— Мама. — Мой голос звучит так жалко и сдавленно, что самому стыдно.

Она вдруг резко срывается с места и бежит мне навстречу, а как только добегает, то сразу бросается на шею и крепко обнимает. Хех, ну да, я теперь сильно выше её ростом. И я в ответ крепко прижимаю её к себе, вдыхая долгожданный хвойный аромат.

— Прости, — говорит она, словно еле выталкивает слова из горла. — Прости меня за всё, сынок. Я так тебя люблю…

— И я люблю тебя, мам.

Мы стоим вот так, обнявшись, наверное, целую минуту, молчим и просто ждём, когда высохнут слёзы, невидимые тиски отпустят сердца, и мы сможем выдохнуть и поговорить нормально.

Мама первой разрывает объятия. Она утирает рукавом оставшиеся мокрые дорожки с моих щёк, и её лицо приобретает уже известный серьёзный вид.

— Я рада, что ты заглянул ко мне, — говорит она. — Нам о многом нужно поговорить, но сейчас нет времени. Ты должен отправляться в Златоград.

— Но я не хочу. Мы столько лет не виделись, ты о чём вообще? Нахер Златоград. Я хочу остаться здесь, с тобой.

Мама кладёт свои тёплые ладони мне на щёки.

— И я бы хотела, чтобы ты остался. Но поверь, у тебя есть дела поважнее. После мы ещё обязательно увидимся и всё обсудим, а пока…

Она лезет в карман своего чёрного пальто и достаёт оттуда кольцо-ринфо, после чего кладёт его мне во внутренний карман куртки.

— Никому не показывай, слышишь? Никому. Там записана эмошка. Проживёшь её, когда останешься один, тогда всё узнаешь. И поймёшь, что должен делать.

— Должен делать? Что я должен делать?

— Потом, всё потом. Я так рада тебя видеть, что это не выразить словами, но времени совсем не осталось. Менке, я знаю, что ты сейчас не совсем ты. Тебе нужно добровольно отречься от своей последней субличности.

Я отхожу на шаг назад.

— Ну не, мадам. — Я усмехаюсь. — Психа Колотка так просто не сшибить, сечёшь?

Её взгляд сразу же наполняется невыразимой печалью.

— Ты можешь и дальше бегать от этого, но разве не ясно, что уже всё? Твоя миссия выполнена. Этот этап твоей жизни закончился, пора идти дальше. И есть вещи, которые должны остаться позади.

— Да я скорее оригинального Менке нахрен сотру, чем себя.

Она вновь подходит ко мне и обнимает.

— Это моя вина, что ты стал таким, — говорит. — У меня не было выбора, я должна была сделать то, что сделала, но всё равно никогда себя за это не прощу. Я знаю, как тяжело тебе жилось с отцом. Знаю, кого он хотел в тебе видеть. Но пришло время это отпустить. Менке, только так ты сможешь обрести счастье. Пожалуйста, поверь мне.

Поверить, да? Обычно, когда люди хотят, чтобы им поверили, они приводят аргументы, доводы, факты, но меня словно в секту затягивают. Надоело.

Я смотрю на небо и только сейчас замечаю, что уже какое-то время идёт небольшой снег. Одинокая снежинка падает мне на скулу и тут же тает. Да, она никуда не исчезла, только сменила агрегатное состояние. Если подумать, то и я никуда не уйду, ведь моя память, мои мысли, весь накопленный опыт — всё это останется с Менке. Я всегда изо всех сил старался казаться самым значимым, самым крутым и сильным, потому что изначально задумывался таковым. Я тот, кто побеждает.

Но мама ведь права — теперь в этом нет смысла. Дальше Менке прекрасно справится и без меня. Он бы и сюда самостоятельно добрался, не хватило лишь капельки уверенности в своих силах. Но с моим исчезновением он обретёт такую уверенность.

Я закрываю глаза и улыбаюсь. Исчезнуть в объятиях мамы — куда уж лучше?

— А, пофиг, — тихо говорю я. — Давай.

Гусак Петро появляется из-за её спины неожиданно и бесшумно. Эй, а где твои прикольные ругательные выкрики? Он замахивается мачете и продолжает молчать.

Ну, блин, так неинтересно.

И почему у меня самая скучная смерть?

За час до встречи Менке с матерью Зевана вошла в помещение, погружённое во мрак; лишь небольшой круглый стол с четырьмя стульями покоились в жёлтом конусе света.

«Прямо как на театральной сцене», — подумала она.

За столом уже сидела другая девушка, на три года моложе, смуглая, с длинными чёрными кучерявыми волосами, ухваченными в два пышных хвоста, — Нане. Она молча кивнула Зеване, та в ответ сделала то же самое и присела на свободный стул напротив. Со всех сторон их окружали холодные кирпичные стены, да и в целом местечко для встречи навевало тоску — погреб одинокого сельского домика.

— Где Ума? — спросила Зевана.

— Скоро придёт, — ответила Нане и опустила взгляд. Она, судя по всему, глубоко о чём-то задумалась и не хотела, чтобы ей мешали. Впрочем, ни одной из них не нравилось, когда прерывали цепь их размышлений.

Вскоре сверху донёсся звук открывающейся двери, холодный сквозняк лизнул в спину, и со стороны лестницы раздались чьи-то лёгкие шаги. В темноте не сразу стало понятно, кто зашёл. Но разглядев как следует появившийся в проёме силуэт, Зевана устало вздохнула.

— Привет, Лада, — сказала она. — Проходи, присаживайся.

Но Лада Солнцева не спешила заходить. Она стояла на пороге и окидывала погреб каким-то тоскливым взглядом, выражавшим недовольство выбранным местом.

— Сыро тут, — заключила она.

— Все претензии к Уме.

Лада всё же подошла к столу и плюхнулась на стул между Нане и Зеваной. Сразу сложила руки на груди, опустила уголки губ и отвела взгляд, словно ей только что нахамили на улице. И хотя все трое отныне молчали, каждая то закусывала губу, то перебирала пальцами, то как-то ещё кричала о желании высказаться; но рано — нужно дождаться четвёртую.

Через две минуты дверь вновь распахнулась, и Ума Должинова спустилась к остальным. С самого порога она окинула взглядом присутствующих и довольно улыбнулась.

— Приветствую, сёстры, — сказала она, прошла вперёд и села на последний незанятый стул.

— Что мы тут делаем? — спросила Лада и раскинула руками.

— Я велела выстроить этот погреб специально на подобный случай, — сказала Ума. — Мы внутри клетки Фарадея, а значит уши Деи закрыты.

— А зачем нам разрывать связь с Деей? — подала голос Нане.

— Потому что мне нужно обсудить с вами кое-что очень важное, — сказала Ума. — Менке и Ден Унаги вот-вот проникнут на завод по производству роботов.

— Он прихватил с собой Дена? — Зевана выгнула бровь дугой. — Необычный ход. Я думала, они враги.

— Это не проблема. — Ума отмахнулась. — Я уже послала Эмилию разобраться с этим. Мы собрались здесь для другого. Я хотела сообщить вам, что Дея решила реализовать план «Б».

Зевана и Нане широко распахнули глаза в ужасе, Лада резко вскочила с места и упёрлась руками в стол.

— Это чушь! — воскликнула она. — Нет, серьёзно?! Она просто так это сама решила?! Не посовещалась с нами, не посоветовалась, просто вот взяла и решила, да? А как же мы?! Нам-то что делать? Ради чего мы всё это…

Лада почувствовала, как её горло сжалось, не в силах больше произнести ни слова. К глазам подступали слёзы. Она закрыла глаза, глубоко вздохнула и продолжила уже спокойным голосом:

— Ради чего мы всё это делали? Все эти годы. Зачем? Чтобы в итоге просто отдать Менке Дее целиком и полностью? И всё?