Посмотрим, что там такое.

Я прохожу вперёд к большим воротам, в которые вставлена маленькая калитка для носильщиков. Открываю их, захожу внутрь и…

Мать честная.

Я… я даже не могу точно сказать, что я вижу. Одну секунду, нужно сперва это осмыслить.

Передо мной огромное помещение, по размерам не уступающее предыдущему. Здесь царит полумрак, а цветовая гамма совсем иная, нежели в прошлых двух цехах — красно-сине-фиолетовая. Пол равномерно, так, чтобы оставались узкие линии дорожек, заставлен прямоугольными помостами высотой с обычную кровать. На нескольких из них располагаются по два робота, сцепившиеся манипуляторами, будто держащиеся за руки. У одной из коротких сторон помоста торчит панель управления с голоэкраном, на котором загрузочной полосой с процентным числом отображается степень слияния. По крайней мере так там написано — я специально подошёл поближе, чтобы посмотреть. От панели тянутся кабели к месту установки управляющих модулей гердянок (в случае андроидной конструкции — к голове). Роботы все разные, даже на одном помосте замечаю, например, уборщика с официанткой, или хирурга с домработницей. Нахожу парочку, у которых этот самый уровень слияния близок к ста процентам.

Как только полоса загрузки на экранчике доходит до конца, из прямоугольного отверстия на панели управления вылазит чип — тот самый, который роботам вставляют в голову. По залу ездит маленькая гердянка, которая собирает эти чипы, сортирует их в большом цилиндрическом хранилище в углу, после чего выбирает нужные и отвозит в цех сборки.

Так, стоп. В происходящем нужно разобраться. Хотя чего тут разбираться, всё очевидно и так.

Роботы производят потомство.

Это дикая, совершенно невероятная мысль, но при этом она прекрасно объясняет всё, что я здесь наблюдаю. Сраные гердянки размножаются! Слияние происходит на программном уровне — они, как я понял, смешивают свои коды. Нет, звучит, как чушь. Такой метод накапливал бы слишком много ошибок. Скорее всего это взаимно общающиеся и обучающие друг друга нейросети, которые на ходу программируют ещё одну, третью, которая и становится их цифровым ребёнком. Но если так, то выходит, что гердянки — не просто выполняющие самую тупую работу болванчики. Они личности. Они индивиды, иначе в таком слиянии никакого смысла.

В тишине этого цеха мне вдруг становится неловко, словно я — тот самый чувак, который свечку держит. Я спешу пройти дальше, чтобы не нарушать интимное настроение роботов, если, конечно, у них вообще есть какое-то настроение.

Я выхожу через небольшие раздвижные двери в следующий коридор и на секунду останавливаюсь, чтобы всё осмыслить и отдышаться. Интересно, что скажет Ден, когда это увидит? Как отреагирует?

Мир перевернулся с ног на голову. Просто охренеть! Всю жизнь я считал их безмозглыми бесчувственными гердянками, машинами, созданными выполнять определённую работу. Но оказывается один уборщик отличался от другого так же, как отличаются друг от друга снежинки. Получается, в каждом роботе присутствовало что-то своё, индивидуальное, и это что-то он мог передать потомкам, которые также приобретут собственные черты и так далее, и так далее. Наследование не крови, не генов, а сознания — куда более продвинутый уровень.

Зачем мне это показали? Златоград привёл меня сюда специально, чтобы я что-то понял? Хрен разберёшь этих сволочей, но если хотели меня впечатлить — им удалось.

Иду дальше по коридору к следующей двери. За ней оказывается ещё один коридор, который идёт перпендикулярно предыдущему. Прямо напротив очередные большие раздвижные двери.

Вся верхняя половина дальней стены представляет собой сплошное окно, за которым виднеются голый весенний лес, тщательно вытоптанная тропинка, уходящая вглубь чащи, и над всем этим — чистое голубое небо. Рядом стоит табличка со стрелочкой налево и надписью «Станция».

Я подхожу к стене и прислоняю ладонь к холодному стеклу. Выдох оставляет на нём мутное пятно конденсата. Там, за этой тонкой прозрачной преградой, лежит живой мир вне купола; мир, в котором я когда-то рос, но откуда меня выкинули в серую душную городскую клетку. И где-то там, за горизонтом, лежит ответ почему.

Я отхожу от окна и смотрю на двери, ведущие наружу, к свежему воздуху весеннего леса. Затем перевожу взгляд на табличку, указывающую направление к станции гиперлупа. Да, моя цель — Златоград. Но разве я не могу позволить себе немного прогуляться с той стороны?

Я прикладываю к дверному замку личный идентификатор. Неожиданно загорается зелёный диод. Двери разъезжаются, и в лицо тут же бьёт настоящий прохладный ветер. Я с удовольствием вдыхаю натуральный нефильтрованный воздух. Он заполняет лёгкие, насыщая их свежестью. Я делаю шаг и под ногой хрустит поздний заледенелый снег. Зябко.

Снаружи тоже стоит небольшой покосившийся деревянный указатель со стрелкой, показывающей на тропу, и подписью «Дом».

Невозможно.

Я смотрю вглубь леса и еле сдерживаю первый же порыв броситься вперёд, чтобы убедиться или опровергнуть. Пялюсь на табличку, на надпись, как полный кретин, не в силах принять очевиднейшее решение. Ты пришёл сюда не за этим, болван, ты всего лишь хотел подышать свежим воздухом и только. Тебя ждёт куда более важная миссия.

Но разве не ради того, чтобы вернуться домой, я и затеял весь этот крестовый поход?

Я всё-таки срываюсь с места и бегу вперёд по тропинке, а холодный ветер режет мне лицо, но я терплю, потому что уже совсем скоро оно согревается вместе с остальным телом. Сердце разгоняет кровь, разнося живительное тепло.

Я бегу быстро, и уже спустя где-то пятьсот метров дыхалка начинает сдавать, а ноги наливаются болезненной тяжестью. Не останавливайся, несись дальше, слышишь?! Но чаща не желает расступаться и исчезать. Если надпись на табличке не врёт, то я совсем скоро увижу совсем другой пейзаж. В детстве меня не пускали в лес на западной стороне, мол, там водятся опасные дикие звери, но теперь проясняется истинная причина запрета.

Когда я почти на исходе, деревья, наконец, редеют, и взору открывается низина, с небольшими возвышенностями чуть дальше, вся укрытая белоснежным снегом, лысая — лишь где-то в километре впереди виднеется лесополоса. И где-то вдалеке близ голой рощи стоит одинокий двухэтажный дом, окружённый высоким деревянным забором.

Тот самый дом, который снился мне последние шестнадцать лет.

Я замедляюсь, ноги становятся ватными и теперь с трудом удерживают грузное тело. Каждый шаг — грёбаный подвиг. Лёгкие наполняются обжигающей морозной болью даже при слабом вдохе. Но я иду вперёд, невзирая ни на какие трудности, потому что вот оно, вот то, ради чего я так долго боролся, терпел лишения и невзгоды, к чему стремилась каждая клеточка моего тела и все частички души.

На удивление тропинка продолжается, кто-то расчистил снег, раскидав его по сугробам вдоль дороги. Скорее всего работа роботов, но для чего? Неужели здесь ещё кто-то живёт? Даже визуально до дома не больше трёхста метров. Забавно, а в детстве расстояния казались огромными и непреодолимыми, практически бесконечными, словно вся вселенная в твоём распоряжении.

Наконец подхожу к тёмно-зелёному забору, огораживающему знакомый двор. Шестнадцать лет прошло, а здесь ничего не изменилось, словно время застыло и заново пошло только сейчас, с моим возвращением.

Сам дом такой же синий, деревянный, с шиферной крышей и слегка облупившейся кое-где краской. Окна с белыми рамами плотно заперты, чтобы не впускать холод. Из печной трубы валит дым, явно говоря о чьём-то присутствии внутри.

Неужели…

Я открываю калитку, захожу во двор и ступаю на узенькую тропку, ведущую к крыльцу. Ощущение такое, словно враг своим кулаком пробил мою грудную клетку и сжал сердце, собираясь вот-вот раздавить его. С каждым шагом всё сильнее и сильнее задыхаюсь. Вот ещё немного и моя рука коснётся дверной ручки. Я протягиваю её, и пальцы еле-еле трогают холодный металл…

— Менке? — раздаётся сзади женский голос.