В этот миг мне хочется исчезнуть и никогда не существовать. Только этого не хватало — парня, который знает меня, как Психа Колотка, а не М.С. Лермушкина. Конечно, я сама посредственность, а вот он приносит реальную пользу. Как же надоело.
— И что тебе, на сиськах расписаться? — спрашиваю я даже для себя неожиданно грубо.
— Ого, ты в жизни такой же, как на экранах! — радуется он. — А можешь мне вмазать, ну, как ты умеешь, чтоб аж потемнело в глазах? Буду всем рассказывать, что подрался с самим Психом Колотком.
О, дружище, это я с радостью.
Встаю, подхожу к нему, как следует размахиваюсь и от души бью его в челюсть отличным боксёрским хуком справа. Может, я и не фанат физического насилия, но удар-то у меня всё равно поставлен, и при случае я могу вмазать так, что мало не покажется. Парнишка пошатывается, отходит на шаг назад и падает без сознания. Я спокойно возвращаюсь за свой столик, сажусь, беру стаканчик с виски и делаю ещё глоток. Лада смотрит на меня расширенными от ужаса глазами.
— Ты его вырубил! — кричит она.
— Ничего, очухается, ещё «спасибо» скажет.
— Это совсем на тебя не похоже.
— Зачем быть похожим на меня, если по сравнению с Психом я никто?
Чувствую, как меня потихоньку начинает лихорадить, а к горлу подступает тошнота — похоже, псилоцибин начал действовать. Мешать его с алкоголем очень плохая идея, но мне уже всё равно. Тем более, что пятидесяти грамм виски маловато, чтобы оказать на меня значимый эффект.
— Не для меня, — осуждающе произносит Лада.
— Если бы остальные считали так же.
Картинка перед глазами потихоньку расплывается — очень интересно, мозг под действием псилоцибина с ошибками обрабатывает зрительную информацию, поступающую даже с искусственных глаз. Мой разум становится похож на оголённый нерв, он как флюгер, которому нужно лишь лёгкое дуновение в одну или другую сторону, чтобы поменять направление мысли. Мир кажется ещё более разноцветным, чем до этого, и я не понимаю — это действие наркотика, или же клубные огни всегда так переливались? Тело будто скручивает в тугой узел, но вместе с тем оно приобретает непривычную лёгкость.
Лицо Лады постоянно меняется, как в каком-то 万華鏡(mangekyō)[13]. Это смотрится жутко и неприятно, а потому я тут же отвожу взгляд и всматриваюсь в остатки виски в стакане. Залпом допиваю и морщусь от неожиданно усилившейся горечи алкоголя, который проезжает по горлу кислотной дорожкой.
— А сколько действует псилоцибин? — спрашиваю у Лады.
— Часа четыре, — отвечает она. — Иногда пять-шесть, но редко.
Я окидываю клуб новым взглядом, и в свете разноцветных огней понимаю, что за всей этой суетой никогда не видел настоящего мира, никогда не смотрел на него просто как на пространство существования, а вместо этого всегда старался дать ему какую-то оценку. Мир то плохой, то хороший, в зависимости от ситуации, а ведь он ни тот, ни другой, он просто есть, а это мы смотрим на него то с одной стороны, то с другой. Моё чистое Я находится в золотой клетке разума, а сейчас тем более, ведь я — это не совсем Я, это лишь малая его частичка, потому что во всей своей полноте оно раскрывается лишь в изначальном Менке. Вечный бег до цели, вечная темница чувств и эмоций, ненужный груз прошлых обид — это то, что делает меня несчастным. Вот я сегодня проиграл в музыкальном конкурсе — ну и что? Я расстроен, потому что это не соответствовало моим ожиданиям, но ведь мои ожидания — это мои проблемы. Почему я виню в этом других: зрителей, Психа, даже Ладу, которая просто оказалась лучше? Я словно нахожусь в ядре своего сознания, откуда смотрю на личность Лермушкина, да даже на личность самого Менке, как на какую-то ненужную оболочку, шелуху, которую можно соскрести и добраться до чистой и светлой сути моей истинной души.
Я смаргиваю, и тем прерываю цепь размышлений, словно смахивая с глаз очередной слой реальности.
Смешно, но даже влюблённость в Зевану кажется сейчас чем-то маленьким и незначительным. Вот бы поймать это состояние и удержать навсегда.
В клубе висят голоэкраны, на которых сейчас почему-то крутят новостную сводку. Ролик, судя по видео, показывает какую-то аварию, случившуюся с фургонеткой сегодня на первом уровне. Погодите-ка, это же утренние приключения Психа!
Кори, настройся на чистоту вещания голоэкранов. Включи звук.
Механический безэмоциональный голос диктора вещает:
— Сегодня утром на нижнем уровне возле девятнадцатого восточного блока полицейскими была перехвачена угнанная и перепрограммированная фургонетка. Подозревается, что угонщики принадлежат к известной террористической организации унагистов. Так же они взяли гражданского заложника, которого удалось спасти.
Я вижу, как из перевёрнутой фургонетки роботы-полицейские вытаскивают моё бессознательное тело, после чего приводят в чувство. А потом я вскакиваю, о чём-то говорю с гердянками и иду к Лизавету Красину. Погодите, но Псих в нейрограмме описывал всё не так. Неужели…
Кори, покажи мне сегодняшний лог-файл.
Листаю записи на самое утро. Вижу команду: «Отправь сигнал полицейским, чтобы спасли меня». И никакого «Найди способ разбудить меня».
Смех взрывом вырывается из груди наружу, не знаю почему, но я и правда начинаю от всей души хохотать так, что даже Лада смотрит на меня пусть с пониманием, но и с некоей долей смущения.
— Что-то произошло? — спрашивает она.
— Да! — радостно отвечаю я. — Оказывается, Псих Колоток — пиздобол и бахвальщик! Сочинил целый кусок собственной нейрограммы, чтобы выставить себя крутым героем, а на деле…
От смеха меня начинает трясти, но я понимаю, что выразился слишком резко о самом себе, пусть даже и другой личности. Я ведь никогда прежде брань не использовал, а тут вдруг словечко, которое больше подошло бы тому же Психу. Но мне плевать, ведь я, М.С. Лермушкин, лишь одна из масок Менке Рамаяна, которую он волен снимать и надевать, когда вздумается.
Приходит мысль — а что, если псилоцибин стёр между нами границы? Может, я сейчас и есть Менке, а вовсе не Лермушкин? Эту мысль стоит покатать на языке, распробовать на вкус, а потом проглотить.
Меж тем, всё вокруг уже какое-то время расплывается и вибрирует цветными узорами.
— А прикольная штука этот твой псилоцибин, — говорю я Ладе. — Дашь ещё пару капсул на будущее?
— Нет, — она смотрит на меня как-то обиженно. — Его всё равно можно будет принять не раньше, чем через две-три недели.
— Что-то не так?
— Да нет, всё нормально. Я понимаю, что у тебя сейчас богатые внутренние переживания. Просто хотелось провести этот вечер с тобой, но я сама виновата, что дала тебе наркотик. Так что не обращай внимания, развлекайся.
— Ну прости. Давай пойдём куда-нибудь отсюда? Мне кажется прогуляться по городу очень кстати.
— Пойдём.
Мы покидаем клуб, я держу Ладу за руку и чувствую, что это приятней, чем когда-либо в жизни. Я весь — ладонь. А ведь Лада безгранично красива, я всегда это видел, но никогда не Видел. Даже как φιλενάδα(filenáda)[14] она мне ближе, чем Зевана, потому что общение с той похоже на фехтование, а здесь я словно гуляю по тихому и спокойному лесу. Лада напоминает мне о детстве и моём настоящем доме — том, в котором я жил с мамой.
Время идёт невероятно медленно, и в одну минуту вмещается целая жизнь, которую я проживаю внутри разума. Дверь в бессознательное вышибло с ноги, и теперь даже самое обыденное действие наполняется сакральным смыслом. Город предстаёт предо мной ярким, вызывающим, разноцветным. Проскальзывающие мимо по рельсовым путям таксетки и фургонетки, гуляющие люди, сияющие неоновые вывески и указывающие дорогу светодиодные полосы делают Москву живой и дышащей. Она уже не кажется такой серой и унылой, это просто я не видел её истинной сущности. Мысли о прошлом и будущем не тревожат, я нахожусь в настоящем и наслаждаюсь им.
Шпили самых высотных блоков уходят вверх, под самый купол, который похож сейчас на огромный мыльный пузырь — тронь его пальцем, и он лопнет. Такая хрупкая темница, разрушить которую не представляется чем-то невероятным. Всего лишь чуть-чуть усилий — и ты свободен. Истинные кандалы не снаружи, они внутри. Значит ли это, что мне нужно отказаться от своей цели попасть в Златоград?
